Признаюсь, что на первые такие письма я еще отвечал, а потом перестал на них даже внимания обращать. Наверно, даже наверняка, я этим невниманием многих обидел. Ведь люди же старались и горели, а на них даже внимания не обращают. Но, во-первых, у меня нет собственного секретариата, сотрудники которого могли бы обрабатывать такое число обращений. Если бы я занимался каждым письмом о предполагаемых фальшивках, то «Берия и ЦК. Два заговора» стала бы моей последней книгой. Потому что первым же из таких написавших я сразу отвечал: просто глянуть опытным глазом — так не делается, ребята, бросьте заниматься такой ерундой.
Работа с каждым документом, который имеет признаки подделки — это много времени, изучение массы сопряженных с ним документов, состыковка его с реалиями того времени, с законодательством того времени, с правовыми и нормативными актами, с деловой лексикой того времени и т. п… Я сам часто сталкивался с тем, что какой-то документ выглядит откровенно странным, но дальнейшее его изучение вдруг приводило к выводу — его нельзя считать не подлинным. Мне даже пришлось отложить целый ряд подозрительных документов сталинской эпохи, потому что однозначного мнения о них я не составил. Так и не смог определиться. Это при том, что даже оформление этих документов у меня вызывало определенные вопросы.
Но, как бы то ни было, казалось бы, у меня есть определенный административный опыт в работе именно с секретной документацией, знание нормативной базы, которая действовала ранее и действует ныне в этой области, можно действительно, для тех, кто желает разоблачать деятельность антикоммунистов в архивах, сделать памятку-инструкцию по выявлению признаков подделок именно в оформлении документов. Дело же благородное! Мы же разоблачим клевету на коммунизм, Сталина и Советскую власть!
Правда, есть один момент, и это еще не самый главный момент, был бы в этом смысл — можно этим моментом было бы и пренебречь. Я имею в виду, что я даже согласился бы встретить победу в деле разоблачения архивных фальшивок в исправительно-трудовом учреждении закрытого типа. Был бы в этом смысл.
Нужно знать уголовное законодательство РФ в области защиты государственной тайны, чтобы понимать, по какому тонкому льду я хожу уже несколько лет. Принципиальный момент, если я в какой-нибудь книге или статье разглашу сведения, составляющие государственную тайну, то издателю книги или тому, кто мою статью распространит не будет ровно ничего. Максимум — допросят как свидетеля. Потому что они никогда не имели допуска к сведениям, составляющим государственную тайну. В данном случае — к порядку работы, оформления и учета документов, составляющих государственную тайну, секретных. А вот я получу заслуженный соответствующий тяжести деяния приговор суда. Потому что я имел такой допуск и на соответствующих инструкциях стоит моя подпись об ознакомлении с ними.
Инструкция о ведении секретного делопроизводства едина для всех органов, в которых такое делопроизводство ведется. От ФСБ, правоохранительных органов, армии до какого-нибудь КБ, в котором ведутся закрытые разработки. Больше того, действующая Инструкция почти не отличается от той, которая была в 30-х годах. Там поменялись совсем незначительные вещи, такие, как названия органов и добавились носители информации, в 30-е еще компьютеров не было. В основном, ничего не поменялось.
Т. е., если я составлю памятку, в которой распишу, какие требования предъявлялись к оформлению секретных документов в 30-е годы, чтобы помочь благородному делу борьбы с фальшивками, то неизбежно состоится донос на меня «доброжелателями» (а их у меня, как понимаете, хватает) и дальше последует возбуждение уголовного дела. А мне останется только каяться на следствии и надеяться на снисхождение суда. Потому что Инструкция о ведении секретного делопроизводства документ — СЕКРЕТНЫЙ. И разглашение сведений из нее — карается как разглашение государственной тайны.
Понимаете, насколько осторожным мне приходится быть в моих книгах и статьях, чтобы бессмысленно не подставиться под карающий меч государства и не подставить своих товарищей?
Это вам, граждане, пылающим справедливой пролетарской ненавистью к создателям фальшивок, всё кажется легко и весело. Нашли документ, увидели в нем подозрительное для вас — написали статью, вас похвалила читающая публика… Но я с вами нахожусь в другой парадигме, если можно так выразиться. На вас могут внимания не обратить, но я после «Берии» еще получил столько «горячих откликов», а уж после «Мифа о Большом терроре» — внимание обратят. Да и не факт, что у кого-то, особенно после «Клеветы на Красную Армию» уже не возникло желание покрутить насчет разглашения мною закрытых сведений. Это не рисовка, это просто факт, у публичного лица, занимающегося тем, чем занимаюсь я — все несколько по-другому в жизни.
Главное же, можно было бы и пойти на это ради дела. Был бы толк. Но толка никакого не будет, всё гораздо сложнее…
Всё гораздо и гораздо сложнее. В связи с важностью вопроса, о чем будет ниже, я постараюсь не коротко, а понятней разъяснить проблему.
Я почти в самом начале своей оперской таможенной карьеры стал исполнять, наряду с обязанностями оперативника, обязанности ответственного за секретное делопроизводство в отделе. Вообще-то, в таможнях секретное делопроизводство должны вести Отделы Защиты Гостайны. Вообще-то, у нас все кто-то чего-то должен, но только всегда вопрос — может ли. Незнакомому со спецификой работы органов может представляться, что секретные документы — это небольшое число таких бумаг. В жизни — это вал. Так у меня, в совсем небольшом оперативно-розыскном отделе, 5 сотрудников по штату, за год регистрировалось до 7 тысяч номеров одних только внутренних документов, не считая исходящих и входящих. А зарегистрировать — это не просто штамп с номером поставить, нужно еще по журналам разнести, вписать в журналы название документа, указать место его нахождения, вручить документ тому, кому он отписывается под роспись. Да, в конце концов, проверить как исполнитель оформил его, соответствие содержимого грифу секретности. А еще переписка, отправка почты — это отдельная песня два раза в неделю. Конвертование и отправка почты — тот еще рак мозга. Фельдъегерская служба капризная структура. Чуть не так конверт прошит, не так ярлык наклеен — у тебя пакет не примут. А если срочно нужно документ отправить, а фельдъегерь никогда не ждет, он движется по жесткому графику… Да, в конце концов, часть секретных документов уходит в дела оперативных сотрудников, а часть — в дела общего делопроизводства от дела, которые ты лично ведешь, их же не просто в папки на скоросшиватель пришпиливают, их нужно подшить в дело, пронумеровать, внести в опись.
В ОЗГТ — две женщины у нас в Гродековской таможне было по штату, а оперативно-розыскной отдел не единственный, который вел секретное делопроизводство, если на этих женщин еще вывалить наши документы, то они зашьются, они не справятся с этим валом. Кроме того, у их кабинета будут стоять очереди оперативников на регистрацию документов, а у оперативников и так со временем всегда туго. Поэтому почти во всех таких учреждениях секретное делопроизводство ведется в самих оперативных отделах. Я его вел 4 года. Сначала опером, а потом уже год начальником отдела, всё никак не удавалось подобрать из сотрудников человека, который мог бы меня заменить. Это далеко не такое простое дело, как кажется, как в плане сложности, так и в плане требуемой аккуратности и ответственности. 4 года у меня никогда рабочий день не заканчивался раньше 21.00, выходных и отпусков не было по определению. Потом я решился возложить обязанности делопроизводителя на одного из молодых оперативников, подготовил его и передал дела. Парень грамотнейший и ответственнейший. Через полгода у нас в делопроизводстве наступил серьезный бардак. Хорошо, что сами этот бардак обнаружили, а не проверка. Почему возник бардак? Потому что каждому оперу нужно побыстрее и попроще, в результате парень поддавался их давлению, многого не успевал в спешке, откладывал на потом, а все, что на потом — часто навсегда и т. д.
С тех пор у меня никогда не было в отделах оперативников, совмещающих обязанности делопроизводителя. Я на должность оперативника брал женщину, отличающуюся не только грамотностью и аккуратностью, но еще и твердостью характера, возлагал на нее только обязанности делопроизводителя и подчинял ее, стоявшую в штате оперативно-розыскного подразделения, непосредственно мне, тогда уже заместителю начальника таможни по правоохранительной деятельности. По этому поводу постоянно были конфликты с вышестоящим руководством, мол, она у тебя оперативник, но оперативные дела не ведет… Зато у меня порядок с секреткой и другие оперативники максимально разгружены от этой рутины, что заметно сказывается на общем результате работы отдела.
Но даже освобожденный от других обязанностей делопроизводитель никогда с работы не уходил раньше начальника отдела, а тот уходил последним и никогда в 18.00. И без дела в отделе никогда не болтался, постоянно на своем рабочем месте был занят. И работа всегда в темпе.
Когда я был начальником оперативно-розыскного отдела и исполнял в отделе обязанности секретного делопроизводителя, к нам приехала московская проверка, среди проверяющих была бывший полковник КГБ, Елена Витальевна, которая еще в КГБ занималась секретным делопроизводством и сама, и руководила такими подразделениями. Елена Витальевна обратила моё внимание на ряд недостатков в оформлении секретных документов. Так, например, у меня в верхнем правом углу лицевой стороны документов, под грифом, если документ исполнялся в единственном экземпляре, стояло не «Экз.№ 1», а «Экз. единств.». Так у нас было принято в таможне еще до того, как я получил секретное делопроизводство. Я начал спорить с проверяющей, взял Инструкцию и по ней начали смотреть ее претензии. К большому своему удивлению, я в Инструкции обнаружил, что правильно «Экз. № 1». Да ведь не логично же, если экземпляр единственный! Но сама Елена Витальевна удивилась еще больше, когда оказалось, что все другие недостатки, на которые она мне указала — не недостатки, а именно в соответствии с Инструкцией.