«— Анаа-анана[6], — начал он певуче и немного пришепетывая, — жил на этой земле человек Егда со своею сестрою. Других людей не было. Однажды сестра говорит брату: „Ступай, поищи себе жену“. Брат пошел. Шел он долго и вдруг увидел юрту. В юрте сидела голая женщина, похожая на его сестру, как одна игла с кедра похожа на другую. „Ты моя сестра?“ — спросил Егда. „Нет“, — отвечала она. Егда пошел назад. Дома он рассказал сестре все, что с ним случилось. Сестра ответила, что виденная им женщина чужая и в этом нет ничего удивительного, потому что все женщины похожи друг на друга. Брат пошел снова. Сестра сказала, что и она пойдет в другую сторону искать себе мужа. Но кружною тропою она обогнала брата, прибежала в ту же юрту, разделась и села на прежнее место голая. Брат женился на этой девушке и стал с нею жить. Вода в реке текла год, текла два, — у них родились мальчик и девочка. Однажды зимой, когда отец ушел на охоту, мальчик играл возле юрты и ранил стрелою птицу Куа. Она отлетела в сторону, села на ветку дерева и сказала: „Зачем ты меня ранил?“ Мальчик отвечал: „Затем, что я человек, а ты птица“. Тогда Куа сказала: „Напрасно ты думаешь, что ты человек. Ты родился от брата и сестры. Ты такое же животное, как все живущее“. Мальчик вернулся домой и рассказал это матери. Мать испугалась и велела сыну ничего не говорить отцу, иначе он их обоих бросит в реку Яаи… Когда вернулся отец, мальчик начал было говорить о случившемся, но мать закричала на него: „Чего ты болтаешь? Отец пришел усталый, а ты говоришь глупости!“ Мальчик замолчал. Ночью, когда все легли спать, Егда стал расспрашивать сына, что с ним случилось, понял, что сестра потеряла лицо[7] и обманула его. Наутро он на лыжах пошел в лес, нашел крутой овраг, раскатал дорогу и на самой лыжнице насторожил стрелу. Вернувшись домой, он сказал сестре: „Я убил сохатого, ступай по моему следу, спустись в овраг и принеси мясо…“ Сестра надела лыжи, скатилась в овраг и убила сама себя стрелою. Егда взял сына и дочь и понес их в лес. Скоро в лесу он нашел дорогу, по которой часто ходил медведь Мафа, и бросил здесь девочку. Дальше он нашел дорогу, где ходила тигрица Амба, и бросил там мальчика, а сам пошел и утопился в проруби…».
У меня было почти горе, когда я узнал, что роман остался недописанным…
Начинается роман так, что невозможно просто прочитать первые страницы и бросить, с первых строк он затягивает:
«Весной 1919 года, в самый разгар партизанского движения на Дальнем Востоке, Филипп Мартемьянов, забойщик Сучанских угольных копей, и Сережа Костенецкий, сын врача из села Скобеевки, пошли по деревням и по стойбищам проводить выборы на областной повстанческий съезд.
Больше месяца бродили они по синеющим тропам, по немым таежным проселкам. 22 мая утром они проснулись на чердаке крестьянской избы в лесной деревушке Ивановке, верстах в тридцати от приморского уездного города Ольги. В отверстие меж потолком и крышей глянули на них облитая солнцем осиновая роща и очень яркий клочок голубого неба.
Мартемьянов вспомнил, что в этот день, двадцать пять лет назад, он на глазах целой толпы убил в запальчивости человека, которого следовало бы убить и в более спокойном состоянии. Сережа вспомнил, что в этот день, год назад, за несколько недель до белого переворота, он был исключен из шестого класса гимназии за организацию ученической забастовки. Мартемьянов был человек уже пожилой, виски у него были совсем седые, Сережа — большерукий подросток с черными глазами. События эти были самыми значительными в их жизни.»
А как вам это про нравы Владивостокского высшего общества:
«В сущности, она была уже вполне сформировавшейся взрослой девушкой. За два года она сделала такой скачок, что ей самой странно было, как это она еще два года назад была такая маленькая и ничего не знала. Правда, она и теперь плохо помнила таблицу умножения. Но зато она знала, например, о том, что сын купца Шура Солодовников, которого прочили Лизе в женихи, крал у отца деньги и играл на бегах и однажды был уличен в подделке векселя, и, чтобы замять это дело, старику Солодовникову пришлось изрядно потратиться; что Тереза Вацлавна Пачульская, о прошлом которой намекала как-то Эдита Адольфовна, была шантанной певицей, а теперь тратила десятки тысяч на наряды, и била по лицу свою горничную, и имела, несмотря на свои сорок семь лет, несколько любовников, в том числе одного черного-пречерного студента Восточного института, деятельного участника кружка Таточки. Лена знала теперь, что частенько, после театра или литературного суда в женской гимназии над Норой Ибсена, Таточка с компанией едет в ресторан или в публичный дом и потому так поздно возвращается и поздно встает; что лучший друг Таточки, Борис Сычев, мечтавший о „прекрасной даме“ и „жаждавший чуда“, заразил нехорошей болезнью свою невесту, мечтавшую о „юноше бледном“ и тоже „жаждавшую чуда“; что в семье ювелира Грибакина дети родятся от промышленника Герца, а в семье промышленника Герца — от ювелира Грибакина, и что весь город знает об этом, кроме самих детей; что богатство полуграмотного золотопромышленника Тимофея Ивановича Скутарева началось с того, что он убил сонными четырех своих товарищей — старателей, — и что ему за это ничего не было; что владелец конного завода Станислав Бамбулевич до смерти засек мальчишку-пастуха за порчу породистой лошади и что ему за это ничего не было; что рыбопромышленник Карл Паспарне и Кo так хорошо застраховал свои суда, что приложил все усилия к тому, чтобы их потопить, в результате чего утонули шестьдесят четыре рыбака, и ему за это ничего не было; что на глухих рудниках акционерного общества „Серебро — свинец“, значительная доля паев которого принадлежит вице-губернатору и епископу сахалинскому и камчатскому, работают под охраной полиции арестанты и каторжники; что купец Вайнштейн содержит в китайском квартале опиекурильню, которую любой может видеть на Пекинской улице, но всеми подразумевается, что опиекурильни не существует.
И Лена начинала смутно догадываться теперь, что все, о чем говорили за столом, в гостиной и кружках эти люди и люди, лепящиеся вокруг них и пресмыкающиеся перед ними, — о родине, о человечестве, о красоте, о любви, о милосердии, о доброте, о боге, о счастье, — все это они плохо знают и во все это плохо верят, а хорошо знают и верят они в то, что они должны вкусно и сладко есть, пить много хорошего вина, нарядно и тепло одеваться, наслаждаться красивыми и хорошо одетыми женщинами, не затрачивая никакого труда на то, чтобы все это у них было.»?
Самое сильное в написанной части романа, я считаю, про Пташку. Это кличка горняка Стаценко, у которого дома под половицами были найдены динамитные шашки. Я даже думаю, что Фадееву доверили писать «Молодую гвардию» именно потому, что кто-то из нашего руководства в черновиках еще, разумеется, прочитал страницы про Пташку. Александр Александрович даже не описывал, как именно горняка пытали, что именно с ним делали, но читаешь и — чувство ужаса. И ненависти к тем, кто это делал. Читали в «Молодой гвардии», как наших ребят пытали?
И, уверен, когда вы дочитаете до конца недописанный роман, вы поймете замысел автора. Он не только как роман-хроника о партизанской борьбе в Приморском крае задумывался. В романе идет параллель — удэге. Племена, роды еще в состоянии первобытного коммунизма. Один из главных героев романа — удэгеец Сарл. Гайавата практически. Только Гайавата научил индейцев выращивать маис, а Сарл с помощью своего русского друга Мартемьянова мечтал научить удэгейцев земледелию, мечтал построить мельницу, которую увидел у китайцев.
Фадеев показывал начало разложения первобытного коммунизма у удэгейцев, переходящих от охоты и собирательства к земледелию, на фоне революционных процессов возврата к коммунизму, только на более высоком витке истории.
В Приморской тайге встретились два диалектических витка человеческой истории в лице партизана и революционера Мартемьянова, большого друга удэгейцев, когда-то спасших его от смерти, и удэгейца Сарла, лучшего друга Мартемьянова. У народа Сарла коммунизм начинал разлагаться, у народа Мартемьянова — вновь зарождаться. Как бы эта идея выглядела в завершенном виде, если бы роман был дописан — я не знаю. Но точно уверен, что мы много потеряли из-за того, что Александру Александровичу не дали его закончить…
Одновременно с «Последним из удэге» Фадеев, спившийся к тому времени человек, как сегодня любой даже левый знает, работал над еще одним романом, судя по оставшимся наброскам и рабочим записям к нему — огромнейшее по объему эпическое произведение об индустриализации, предварительное название — «Черная металлургия». Да, именно так, алкоголик писал одновременно два больших романа и занимал пост секретаря Союза писателей.
Впрочем, сам Фадеев даже предсказывал насчет своего «пьянства»:
«Современные плохие писатели, плохие прежде всего именно в моральном отношении, любят выводить в сатирическом освещении типы своих собратьев по перу, любят выводить их людьми, оторванными от народа, пьяницами, красивыми говорунами без правды в душе, подхалимами перед людьми вышестоящими, халтурщиками и сребролюбцами. Это первый признак, что у автора у самого нет любви и уважения к своей профессии, нет моральной основы в своей профессии, а есть некоторое смутное ощущение собственной неполноценности и фальши.»
Это из рабочих записей к роману «Черная металлургия». Еще в этих записях:
«Индустриализация, как основа перехода к коммунизму, — политический смысл романа в этом.»
Те, кто интересуются нашим Коммунистическим Движением имени «Антипартийной группы 1957 года», знают, какое внимание мы уделяем вопросам воспитания и образования подрастающего поколения и как на нас гавкают «патриоты СССР» за наши утверждения о пороках позднесоветского воспитания молодежи. Будь сегодня среди нас Фадеев, наше левачье сожрало бы его вместе с пуговицами, потому что в тех же эскизных набросках к «Черной металлургии»: