После душа и стирки Андрей Николаевич собирался поспать… Часов двенадцать. Выспаться, что называется, наперёд. Ведь в последнее время он здорово вымотался. Мало спал, плохо ел. И впереди, как он предполагал, лёгкая жизнь вовсе не маячила. Так что поспать, выспаться было просто необходимо.
Это Мише всё не терпелось ехать дальше. Он после Горохова тоже пошёл мыться, но ему на всё хватило и десяти минут. Помылся, бросил вещи на пол под кондиционер сушиться и… всё, давай спать, а в три часа утра двинем дальше.
***
Когда уполномоченный открыл глаза, свет уже пробивался через жалюзи в комнату. Миша, ещё раздетый, сидел возле кондиционера и курил. Сколько он так просидел? Об этом Андрей Николаевич знать не хотел. Он, в принципе, выспался. Но поспал бы ещё пару часов, если бы не начало першить в горле. Болезнь напоминала о себе, даже на сон стала влиять. Чтобы не кашлять перед Шубу-Ухаем, Горохов встал и сразу пошёл в душ. Закрыл лёгкую пластиковую дверцу, как будто она могла заглушить его кашель, включил воду и только после этого начал откашливаться.
Выйдя из душа, первым делом выпил таблетку, витамины пить не стал, их лучше пить на сытый желудок. Он всегда помнил об этом. Горохов невольно и невесело усмехнулся… при его-то болезни думать о витаминах и желудке… Может, теперь это было и глупо, но правилам своим он изменять не собирался, даже из-за грибка.
Шубу-Ухай уже оделся, винтовку держал в руках.
– Пойду машину посмотрю.
– Давай, – согласился уполномоченный. – Только ты не торопись, я ещё позавтракать тут хочу.
– А… – понимает Миша и кивает. – Ага.
***
Огромный кусок вырезки варана был испорчен. Такой большой кусок где-нибудь в Березниках, в хорошем ресторане, стоил бы полрубля, а тут им принесли за пятнадцать копеек. И он был горьким. И пережаренным. Вся прелесть вырезки в её нежности, но разве можно это объяснить той тётке с изъеденным проказой лицом, что жарила им мясо? Поганая столовка, поганая еда. Чай, вываренный вусмерть, такой чёрный, что на него смотреть страшно, лепёшки не свежие, а лишь смазанные маслом и разогретые… В общем, хорошего завтрака перед дальней дорогой не получилось. Получилось только перед дальней дорогой испортить себе настроение. Но Горохов никого в этом не винит.
Даже ту повариху-неумёху, что гремит на кухне какими-то кастрюлями. Миша вон сидел и ел спокойно. Ну, чуть засушено мясо, ну, чуть горчит… Ну и что, есть-то можно. И чай этот ужасный тоже можно пить, его же пьют не для вкуса, как, скорее всего, полагал Шубу-Ухай, а для бодрости. Ну и от жажды немного. В общем, охотник ел и пил с аппетитом.
«Это всё запросы городского жителя, избалованного комфортом и качеством. Хотя… Хотелось, конечно, поесть чего-то вкусного… Дальше уже точно столовых не будет».
И тогда он обращается к женщине, что стоит у прилавка:
– Хозяйка, а пиво у вас есть?
Пожилая женщина тут обрадовалось, видно, пиво у неё было, и было давно, так давно, что она и не надеялась его тут кому-нибудь продать.
– Есть, есть, – кивает она. – Консервированное. В банках.
– Холодное? – уточняет уполномоченный.
– Ледяное! – заверяет его хозяйка.
– Ну, несите нам.
Миша не верит своим ушам. Он перестал жевать, как только речь зашла о пиве. Теперь он расцветает. А Андрей Николаевич спрашивает у него:
– Миша, ты же любишь пиво?
– О-очень! – тянет гласные Шубу-Ухай. Он улыбается. – Ага-а…
– Ну, тогда нам по две принесите, – просит уполномоченный хозяйку заведения, которая чуть не бегом, пока эти двое не передумали, бросается к холодильнику.
После завтрака они купили бочку хорошей воды; здесь, в Кудымкаре, вода была артезианская. Очень чистая и без привкусов.
– Если вы в степь надолго, – говорит им мальчишка, что продал воду, – купите у меня ещё и марганца, бросьте в воду, чтобы не испортилась. Или серебра в порошке могу продать.
– А фолиевой кислоты нет у тебя? – интересуется Горохов.
Мальчишка глядит на него подозрительно и спрашивает:
– Ты, что, городской что ли?
– Ладно… Давай марганца, – согласился уполномоченный.
Мальчишка оказался жадным и за девять копеек всыпал в бочку всего двадцать или двадцать пять чёрных крупинок.
– Мало! – заметил ему Миша. – Ещё брось.
– Не учи меня, дядя. Я знаю пропорции. Я водой полжизни торгую, – нагловато отвечал ему парень тринадцати лет на вид.
– Брось, брось ещё, – сказал Андрей Николаевич, – мы в степь надолго.
И торговец нехотя высыпал в бочку ещё несколько крупинок марганца. Всё было готово. И через десять минут, уже по жаре, они выехали из городка. Последнего городка на этой стороне реки.
Глава 39
От Кудымкара они пошли на юго-юго-восток. На Сиву. Миша в столовой выпил лишь одну банку пива, со второй он уселся в машину. Откупорил пластик, взял у Горохова сигарету и сидел, то и дело наклоняясь к кондиционеру, и улыбался. Качался на барханах, курил и пил едкое пойло самыми маленькими глотками. Растягивал удовольствие.
Пиво было дрянным, туда, скорее всего, добавляли спиртягу, для крепости, Горохов вторую банку даже не допил. Но это для уполномоченного, для избалованного жителя мегаполиса. Для простого охотника, любившего выпить, со спиртом было даже «вкуснее».
Сначала Горохов косился на него и даже ухмылялся, видя на лице степняка удовольствие. Но потом ему стало не до того. Едва они свернули в степь, пошли хорошие такие барханы. Видно, здесь, на открытой равнине, вдали от горного хребта, гуляли знатные ветра, которые надували трёхметровые песчаные волны. И длинные дюны, по несколько километров любая. Да ещё и высотой по десятку метров. Теперь степь правого берега, с её мелкими барханами в полтора метра, казалась Горохову обжитой и удобной.
«Это хорошо, что я закупился маслом».
Быстро тут ехать не получалось. Уполномоченный то и дело включал дворники, смахивал пыль с лобового стекла. Вглядываясь в окружающие их барханы, он произнёс:
– Миша.
– Чего? – отозвался тот. Было видно, что он после пива пребывает в самом хорошем расположении духа.
– Ты по сторонам поглядывай, – это его пивное благодушие немного злило Андрея Николаевича.
– А чего?
– Места дикие, – отвечал Горохов. – Готов поспорить, тут даргов навалом.
– А в Кудымкаре мужики говорили, что тут их немного, – напоминал ему Шубу-Ухай. – Говорили, редко сюда забредают. Тот беспалый сказал, что они западнее кочуют.
Всё было так, так… но вот не нравилась эта степь Горохову; час, как от города отъехали, и такая пустыня пошла…
– Всё равно поглядывай.
– Ага, – пообещал охотник. – Ладно.
И стал показательно смотреть в стекло правой дверцы кабины.
А там барханы и дюны, да нечастые термитники среди них. И по этой почти мёртвой «красоте» больше, чем тридцать километров, уполномоченный из своего грузовика не выжимал. Да и эти тридцать километров в час они делали далеко не по прямой, а крутили петли, бесконечные петли, объезжая двух- и трёхметровые песчаные волны.
Им повезло: они выехали на целый лес, на целую долину кактусов, на небольшую, но долгую и плоскую возвышенность, которая не заметалась песком. И вот там-то всего за полчаса хода они, давя кактусы и полянки колючки, сделали не менее двадцати километров. Больше, чем за всё нынешнее утро. Но потом барханы пошли ещё длиннее и выше. Почти каждая такая песчаная волна поднимала свой гребень выше кабины грузовика. Иной раз они въезжали между таких барханов, как в огромную канаву. Справа – пятнадцать метров и стена песка, слева – двадцать метров и стена песка ещё выше… Места для засады лучше не придумать. Теперь и Миша уже не улыбался… Таращился по сторонам, как положено. Винтовочку к себе на колени положил… Горохов опять усмехался невольно, глядя на товарища:
«Что, Миша, выветрилось пивко-то?».
Усмехаться усмехался, но свою винтовку тоже держал под рукой.
В общем, в этот день они до Сивы не добрались. По прямой от Кудымкара до Сивы меньше сотни километров, но за день они прошли больше трёхсот. А по карте, Горохов прикинул, идти оставалось всё ещё тридцать.
– Кто ж знал, что тут такой большой песок, – самому себе тихо объяснял уполномоченный. Он глядел по сторонам, ища места для стоянки, ночью он идти не хотел. Во-первых, мотор ночью хорошо слышно, а во-вторых, и фары хорошо видны. Даже если машина идёт за барханом, световой фон поднимается выше гребня песка. Его далеко видно.
«Нечего даргов привлекать».
Он не останавливался до самого заряда, стараясь при садящемся солнце пройти как можно больше, и потому заряд застал их около одной не очень большой дюны, что опиралась на невысокую каменную гряду.
Там на них ветер и набросился. И ветер этот был неслабый.
– Ишь как лютует! – удивился Миша, глядя, какие увесистые порции песка прилетали в кабину грузовика. – Это хорошо, что у нас машина есть.
– А ты тут когда-то пешком ходил? – спросил Горохов.
– Я тогда ещё в силах был, молодой был… – вспоминал Шубу-Ухай.
Заряд был долгий и сильный, неудивительно, ветер дул очень мощно. Теперь Андрея Николаевича не удивляли здешние барханы.
«Как бы к утру колеса машины не пришлось откапывать».
Но даже такие мощные заряды утихают, когда солнце садится окончательно. Они достали еду, стали ужинать, не включая двигатель и кондиционер, пользуясь лишь слабенькой лампой освещения кабины.
– Надо было пиво на сейчас оставить, – сокрушался Миша.
«Обойдёшься». Горохов взглянул на него, а вслух сказал:
– Опасно тут. Спать будем по очереди.
– Ага, – привычно согласился Шубу-Ухай. Он с уполномоченным никогда, кажется, не спорил. – Ладно.
Потом они вылезли на улицу. Стали курить, Горохов заодно начал ногой пробовать песок в кузове: много ли намело. Намело немало, утром нужно будет выкинуть его. Таскать центнер песка в кузове – тратить масло и моторесурс.
– Саранчи мало, – вдруг заметил Миша.
В воздухе и вправду было не очень шумно от крыльев насекомых. Не то что в горах, где шелест саранчи и скрип цикад едва не оглушали людей своим напрасным гулом.