А вот то существо, что сидело с ним рядом, пробежало по этой температуре и не сдохло, причём бежало без обуви, без маски и почти без одежды и без воды. При этом оно прекрасно знало, куда им ехать. Она ещё один раз скорректировала их движение:
– Друг Миши, на закат. Мало. Идти на закат.
– Понял, взять немного на закат, – отвечал ей Горохов, чуть изменяя движение и беря чуть южнее.
«У неё нет половины головы. Скорее всего, снесла пуля. Нарвалась на солдат со своей стаей… Но выжила. Половины головы нет, но живёт и по пескам бегает. Видно, полушария у них взаимозаменяемые. Одно полушарие может выполнять работу всего мозга. Удивительные они существа. Интересно, у людей так же?».
Они были четыре часа в дороге, и тут Гупа стала ёрзать на своём сидении, и бубнить что-то, а потом повернулась к Мише:
– Ветер. Ветер… Грудь болеть.
– Чего? – не понял Шубу-Ухай и через голову самки дарга поглядел на уполномоченного: чего ей нужно?
Но тот и сам не понимал.
– Хрен её знает.
И тогда Гупа постучала по решётке кондиционера, что находился как раз напротив неё:
– Ветер… Грудь болеть… Ветер.
– Убери от неё кондиционер, – догадался Горохов.
– А… Ага, – понял Миша и отвел струю холодного воздуха от Гупы, повернул в свою сторону.
А уполномоченный на пониженной передаче медленно въехал на «хвост» дюны, чтобы быть повыше, и остановил машину. Солнце катилось к полудню, за бортом пятьдесят семь. Горохов взял флягу, винтовку и вышел из прохладной кабины на обжигающую жару пустыни. Миша тоже выпрыгнул на песок. Он не закрыл дверь и остановился возле машины, как бы предлагая Гупе: Выходи, если есть нужда.
Но та только смерила его взглядом своего страшного правого глаза навыкате: чего тебе? Уйди! И осталась сидеть в кабине.
– Слышь, Андрей, а она по нужде не выходит.
– Они, кажется, не пьют воду, – напомнил товарищу уполномоченный, доставая из тайника фляжки свой сектант. – Может, ей и не нужно.
– Хочешь выяснить, где мы? – узнал прибор Шубу-Ухай.
– Да, солнце почти в зените – быстро выясню, – ответил Горохов и поднял устройство к глазу.
Когда они вернулись в кабину, Горохов примерно знал, где они находятся. Приблизительно между заброшенными сёлами Балезино и Кезом, а Гупа, когда он уселся на кресло водителя и захлопнул дверку, сказала ему:
– Аяз скоро.
– Чего она сказала? – уточнил Миша, не расслышав. – Что Аяз скоро?
– Кажется, – ответил Горохов.
Глава 43
И вправду скоро: ещё два часа езды по раскалённому песку, и Гупа сообщила им, указывая грязным пальцем:
– Там. Аяз там.
Он показывала на длинную дюну, что опиралась на какие-то белые, высотой, наверное, в три этажа развалины с окнами. Дюна тянулась с севера на северо-восток примерно на километр. Место было неплохое. Солнце уже покатилось к востоку, а высокая дюна давала хорошую, длинную тень.
– Там! – Гупа произносит это твёрдо. Почти властно. И показывает на дюну. Как раз на тень. – Ехать. Стать.
Тень эта нужная, так как термометр показывал пятьдесят девять градусов. Железо и пластик, конечно, рассчитаны на такие температуры, но даже машине лучше сейчас постоять в тени. Выходить на такое пекло из прохладной кабины не хотелось. Андрей Николаевич глушит мотор, но кондиционер ещё работает от аккумулятора, отключится только через пять минут. Он и Миша сидят, не открывая дверей, а Гупа вертится между ними:
– Всё. Аяз здесь. Всё! Не сидеть. Идти.
Горохов наконец надевает респиратор, очки, перчатки, покрывает голову. Берёт флягу, винтовку… После этого выпивает воды, несколько глотков, и открывает дверь. Как только он открыл дверь, так сработало реле, и кондиционер перестал подавать в машину прохладный воздух… Горохов выпрыгнул из кабины в невообразимую жару. Его обдало зноем, и он поспешил запахнуть пыльник и опустить на шею платок, полностью скрыв кожу от солнца. Всё, шутки кончилась, градусник даже в тени показал ему уверенные шестьдесят.
А Гупа уже бежала по склону дюны вверх. Да, именно бежала по песку, и песок почти не осыпался под её ногами. Горохов и Миша стояли внизу, глядя ей вслед, и оба не понимали этой её лёгкости. И когда она взбежала на самый верх, только тогда уполномоченный разглядел там же тёмное пятнышко. Чёрный контур на фоне белого, сияющего от солнца неба. То была человеческая фигура.
«Оглы».
Да, на самом верху высокой дюны стоял человек.
– Ну что, Миша, – говорит Горохов, поправляя на плече ремень винтовки, – узнаёшь приятеля?
Шубу-Ухай смотрит вверх, наверное, щурится, за очками не видно, смотрит из тени на свет и, естественно, ничего разглядеть не может; и поэтому говорит:
– Наверное, он… Ага… Кому тут ещё быть?
– Ну, пошли – познакомишь, – произносит уполномоченный и начинает подниматься вверх прямо по следам Гупы.
И чем выше он поднимался, чем лучше мог рассмотреть ожидающего их человека, тем больше удивлялся. Лица Оглы он ещё не видел, но уже понимал, что тот вышел к ним, не покрыв головы, стоит на солнце в одной рубахе, без пыльника…
Прямо на убийственном солнце.
Горохов, задирая голову вверх, после быстрых взглядов вдруг понимает, что на человеке, что ждёт его на вершине дюны, нет респиратора… Ну это ещё ладно, воздух хоть и раскалён, но не сожжёт ему дыхательные пути. Но на человеке не было и… очков!
В самом деле не было.
Солнце в зените, песок барханов выжжен, в нем почти не осталось органики, он практически белый, нестерпимо белый… Глядеть на него в это время незащищённым глазом – верный способ сжечь сетчатку, причём достаточно быстро.
«А не дарг ли этот Оглы? Только дарги могут в полдень без защиты для глаз таскаться по песку. Вон у Гупы один глаз наружу вылез, а всё равно чувствует себя прекрасно, слепнуть и не думает, стоит рядом с этим…».
Наконец Горохов взбирается наверх, а Шубу-Ухай его почти сразу догоняет, они оба останавливаются перед человеком с непокрытой головой и, судя по всему, вообще не боящимся солнца.
Оглы совсем не такой, каким Андрей Николаевич его себе представлял, совсем не такой, да и Миша, судя по тому, как он молча стоял рядом с уполномоченным, тоже был удивлён.
А человек, чуть щурясь от солнца, улыбался им; поначалу по маскам и очкам не мог понять, кто из них кто, но наконец разобрался и, повернувшись к Шубу-Ухаю, произносит:
– Ну здравствуй, Мандухай.
«Мандухай?».
Горохов оборачивается на товарища, а тот вдруг без всяких пререканий отвечает на приветствие:
– Здравствуй, Аяз.ю – и добавляет: – А это мой друг, Андрей. Сильный человек. Через Камень со мной ходил.
– Здравствуй, Андрей.
– Здравствуй, Аяз, – говорит Горохов. Он ждёт, что хозяин протянет руку, поздоровается, как принято у степняков, но Оглы руки не подаёт.
И тут к Аязу под руку поднырнула Гупа, она задрала всю свою оставшуюся голову и заглянула тому в глаза, спросила:
– Гупа хороша?
И Аяз потрепал её по волосам, и его тонкие губы изобразили нечто напоминающее улыбку:
– Гупа хороша. Всё сделала как надо, – и обратился к приехавшим: – Как доехали?
– Нормально, – ответил Миша. Было видно, что он немного волнуется. – Ага… Даргов не было, – но его сейчас интересует другое, Горохову кажется, что он рассматривает Аяза. Не признаёт, что ли… И говорит: – Не узнать тебя, Аяз. Ага… Совсем не узнать, болезни нет у тебя. А раньше всё лицо было синим.
– Да, – соглашается Аяз. – Раньше ела меня проказа, врач один говорил, что палец вот этот, – он показывает охотникам безымянный палец на левой руке, – нужно, говорит, отнимать, а то всю кисть проказа съест, а я не захотел, – человек смеётся. – И где теперь тот доктор? Помер, а палец мой – вот он, тут, при мне, – он снова показывает Горохову и Шубу-Ухаю свой палец, а потом и продолжает: – Ладно, что на жаре стоять, пойдёмте в дом мой. Там у меня немного похолоднее. И еда есть…
Аяз, положив руку на плечи Гупе, идёт первым, Шубу-Ухай и уполномоченный идут следом.
– Это точно твой Оглы? – тихо интересуется Горохов, так как поведение товарища его немного удивляет.
– Похож. Ага…– отвечает Миша. И, немного подумав, добавляет: – Он, он, только молодой чего-то…
Андрею Николаевичу это не нравится, и он говорит товарищу:
– Ты поговори с ним о ваших делах… Ну, что делали с ним в прошлом. Про общих знакомых спроси…
– А! Ага… Понял, – кивает Миша и тут же интересуется. – А ты думаешь, это не он?
– Это ты должен думать, – отвечает уполномоченный. – Я-то его вижу первый раз.
Шубу-Ухай кивает. Он согласен с уполномоченным.
«Там у меня немного похолоднее».
Тут же из песка торчали развалины, полтора-два бетонных этажа с пустыми глазницами окон, туда-то и пригласил их Аяз.
«Ни солнечных панелей, ни турбины, централизованного электропитания здесь и быть не может… Как они тут живут?».
Даже не дойдя до развалин, уполномоченный сообразил: электричества там, наверное, нет, а значит, нет и кондиционера, нет кондиционера – значит, и уплотнители на окнах и дверях в такой жаре невозможны. Иначе внутри можно будет просто испечься.
«Пыль? Пауки? Клещи? Жара? Его ничего из этого не пугает?».
Оказалось – не пугало. Аяз привел их в большую и светлую комнату, в которой было два больших окна, в которых сохранились запылённые стёкла. У одного окна стояла «Тэшка», винтовка кое-где уже утратила воронение, в общем, была старой. У другого окна лежало нечто большое, что было… Что-то накрытое пластиковой тканью.
Конечно, окна выходили на север, иначе тут можно было умереть. На полу пыль, даже немного песка намело.
– Садитесь сюда, – Аяз указал им на кирпичный короб в полметра высотой у стены. – тут прохладно.
Как и предполагал Андрей Николаевич, электричества тут не было, под входной дверью была здоровенная щель, сантиметра в два. А прямо на полу в углу под окном – ворох старого тряпья. Аяз берёт пятилитровую баклажку с водой и льёт воду на тряпьё, поясняя гостям.