– Разумеется, нет. Чтобы найти его, мне придется перекопать весь задний двор.
– Вот именно! В данном случае «задний двор» – это квадрат со стороной в десять километров, сплошные горы и непроходимые дебри. К тому же то, что мы ищем, находится под землей.
Раттенхубер подошел к окну и с равнодушным видом стал разглядывать сверкающие на солнце снежные вершины.
– У меня к вам только один вопрос, Мария. Сообщили вы об этом фюреру, прежде чем получить разрешение на поездку, или предпочли скрыть от него некоторые неприятные подробности?
– Скрыть? Не смешите меня, Иоганн. Фюреру незачем вникать во все детали. Я взяла на себя ответственность за успех нашей экспедиции – по-моему, этого вполне достаточно.
Раттенхубер не нашелся, что ответить.
Маленький отряд дядьки Ковтуна добрался до перевала уже ночью.
Могли бы и пораньше, но наткнулись на партизан. Партизан было человек двадцать, в основном кубанские казаки, хотя командовал отрядом карачаевец, бывший агроном из станицы Зеленчукской. Звали его Асланбек, и Лехе Белоусову он сразу не понравился.
– Драпаете? – спросил он Ковтуна, обводя маленький отряд недобрым взглядом.
– Драпают вошки с одежки, – с достоинством ответил дядька Ковтун. – Мы организованно отступаем.
– Думаешь в Сухуми отсидеться? – презрительно спросил Асланбек.
«Сухуми? – удивленно подумал Леха. Он был там совсем еще пацаненком – мать ездила в санаторий, и взяла его с собой. Сухуми запомнился ему сказочным городом, где можно было сколько влезет купаться в теплом море, и от пуза объедаться медовой хурмой. Неужели побережье уже так близко?»
Ковтун пожал плечами.
– Какой Сухуми? Мы идем на перевал. Кто там сейчас, знаешь?
– Стрелковый полк, – неохотно ответил Асланбек. – А тебе какая разница?
– Та, что у меня есть важные сведения о передвижении врага. А ты, дорогой, препятствуешь мне довести их до сведения командования.
– Ты мне зубы не заговаривай, – рассердился Асланбек. – Я вот сейчас шлепну тебя и всех твоих парней, как трусов и паникеров – будешь тогда знать!
– Тогда я уже знать ничего не смогу, – рассудительно ответил дядька Ковтун, – потому что мертвые не имут не только сраму, но и розума. Давай-ка лучше отойдем и в сторонке с тобой потолкуем...
О чем говорили два командира, для Лехи осталось тайной. Но только после этого разговора Асланбек дал команду своим, и те опустили нацеленные на казаков винтовки.
– Ладно, идите, – хмуро сказал карачаевец. – Дорога свободна, но если наткнетесь на нашего брата, скажите – «Къарнаш[16] Асланбек велел пропустить».
– Вы тут смотрите в оба, – посоветовал ему Ковтун, – немец прет с севера огромной силищей, а солдат у него подготовленный, хваткий.
– Напугал ежа голой жопой, – хмыкнул кто-то из партизан.
– Не учи ученого, – сказал Асланбек. – На этой дороге мы дивизию остановим.
– Ну, бог в помощь, – усмехнулся Ковтун. – Пошли, ребята.
Больше по дороге на перевал им никто не встретился.
Звезды высыпали над горами крупные, как горох. Луна пряталась где-то за острой, как клык, вершиной, голубоватым светом поблескивал далекий ледник.
– Стой, кто идет! – окликнул их хрипловатый голос. Леха огляделся, но никого не увидел.
– Свои, – отозвался дядька Ковтун. – Гвардии сержант Ковтун и четверо парней из Майкопа.
– Оружие на землю, – скомандовал голос.
– Давай, ребятки, – Ковтун повернулся к своему отряду. – Это наши, точно. Не дрейфьте!
Леха неохотно положил винтовку на дорогу. Остальные последовали его примеру.
От темных, будто вырезанных на фоне звездного неба, скал, отделились фигуры невидимых до того солдат. Они окружили казаков, наставив на них стволы автоматов.
– Документы, – потребовал обладатель хриплого голоса. Ковтун протянул ему документы.
– Полк наш держал оборону Апшеронского, – сказал Ковтун. – Шла на нас дивизия генерала Руоффа. Полк полег весь, человек пять только выжило. Я сначала хотел к побережью идти, да потом встретил вот этих пацанов и передумал.
– Почему? – спросил хриплый, просматривая бумаги.
– Ну, один я может, и прорвался бы, а ребят на верную смерть тащить не захотел. Решил податься в горы – тут ведь, поди, пять стволов не лишние будут.
– Значит, так, – сказал хриплый, кладя документы Ковтуна в карман гимнастерки. – Кто вы такие, разбираться буду не я, а оперуполномоченный НКВД Кураков. А пока что руки за спину и вперед.
– Какой это Кураков? – обрадовался Ковтун. – Не Александр Павлович?
– Знакомы? – подозрительно спросил хриплый.
– Да служили вместе, еще до войны. Он же, Александр Павлович, тоже из кубанских казаков. Должен помнить меня.
– Ну, вот сейчас все и узнаем, – пообещал хриплый. Особенной доброжелательности в его голосе Леха не уловил.
«Что ж это такое, – думал Белоусов, чувствуя спиной холодный металл автомата, – свои же, а обращаются с нами, как с врагами! Того и гляди, расстреляют. Лучше бы мы затеяли бой с немцами, там, внизу, полегли бы как герои...»
Но их никто не расстрелял. Оперуполномоченный НКВД Кураков, большой, толстый мужчина с роскошными черными усами, действительно оказался хорошим знакомым дядьки Ковтуна.
– Ох, Ковтун, старый ты разбойник, – сказал он, обнимая приятеля. – Сколько ж лет мы с тобой не виделись?
– Три года, Сашко. Ты тогда в оперуполномоченные ушел, а я остался в полку молодых обучать.
– Точно! Твои хлопцы? – энкавэдешник ткнул пальцем в Белоусова.
– Теперь уж мои. Я их с-под Майкопа выводил.
– Ну, молодец, – Кураков прошелся вдоль понуривших головы казаков. – Хорошее дело сделал. Что грустим, орлы? Кончилось ваше отступление. Здесь теперь будет ваш рубеж, на нем будем стоять и с него не сойдем. Все ясно?
– Так точно, товарищ капитан!
– Ну, тогда сейчас идите, похлебайте щей и спать. Завтра отдыхать не придется.
После сытного ужина – первого за все дни их скитаний по горам – новоприбывших разместили на ночлег. Им выделили большую брезентовую палатку, в которую могло бы запросто поместиться десять человек. На полу лежали новенькие спальные мешки, но кроме четверых молодых казаков, в палатке больше никого не было.
Леха устроился в самом дальнем углу, так, что с левого бока у него было брезентовое полотнище. Повертелся, устраиваясь в мешке поудобнее. После ночевок на голой земле палатка казалась раем. Вот только сон почему-то не шел, перед глазами вставало то перекошенное лицо фрица, зарезанного Ковтуном в урочище, то каменная физиономия эсэсовца, которого они пытались подстрелить у реки.
Потом он все-таки задремал, но спал плохо и чутко, потому что посреди ночи вдруг проснулся от тихих голосов за стенкой палатки. Разговаривали двое, и один из них был точно дядька Ковтун.
– Как же такое вышло? – спрашивал он кого-то. – Не моего ума это дело, конечно, но подумай сам – здесь же важнейший стратегический пункт! Если его не удержать, немец через неделю будет в Черном море купаться! Наши братишки кровь проливают под Туапсе, только чтоб фрицы к побережью не вышли, а выходит, что зря? Если можно здесь пройти, через горы, зачем тогда Туапсе? Новороссийск зачем?
– Прав ты, сержант, – ответил второй голос – тусклый и глуховатый, – не наше это дело – обсуждать стратегию. Стратегией генералы в штабах занимаются. Наше дело – кровь проливать.
– Да крови-то не жалко, жалко ее зазря пролить! Я ведь как думал: на перевалах стоит 46-я армия, значит, они укреплены, как надо... А тут получается, у вас одна-единственная рота перевал держит? Даже не батальон!
– А это ты не мне скажи! – разозлился второй. – Это ты генералу Сергацкову расскажи! Здесь полк должен был стоять, понимаешь? А вместо полка – три роты, одна моя, две других в ущелье Клыч. Я звоню в управление 46-й армии, прошу меня соединить с Сергацковым, а меня соединяют почему-то с генералом Петровым из НКВД! Оказывается, он теперь возглавляет штаб войск обороны Кавказского хребта! Что за войска обороны? Та же 46-я армия, только непонятно, кто кому подчиняется. То ли Петров Сергацкову, то ли наоборот! А в результате у меня под началом девяносто пять солдат, и я с ними должен остановить этих твоих эдельвейсов![17]
– Уже сто, – поправил собеседника Ковтун. – С нами пятерыми считая. Но положение, конечно, аховое.
– Против дивизии не выстоим, – голос стал как будто еще тусклее и тише. – Сколько, говоришь, сил у этого твоего Ланца?
– До хрена и больше. Слушай, капитан, а можешь ты сейчас вот прямо позвонить в штаб и ошарашить их? Я так понимаю, никто там, в Сухуми, не верит, что немцы могут пройти через горы, оттого и не дают тебе подкреплений. А ты скажи, что фриц уже на пороге стоит! Что у тебя совершенно точные сведения! Пусть хоть полк пришлют, уже легче станет.
– «Хоть полк»! – передразнил его капитан. – Да я спасибо скажу, если те две роты, что внизу сидят, ко мне поднимутся!
Он закашлялся, сплюнул, проворчал что-то невнятное себе под нос.
– Ну так позвонишь? – спросил Ковтун.
– Позвонить, конечно, я могу. А что если спросят меня – откуда такие сведения?
– Скажешь – гвардии сержант Ковтун предоставил. Наблюдал, мол, за передвижением дивизии три дня и три ночи.
– А теперь вот представь, – сказал капитан после некоторого молчания. – Попадаю я на генерала НКВД Петрова. И первое, что он меня спрашивает: а какого рожна ты, капитан, не задержал гвардии сержанта, оставившего свой пост и сбежавшего с поля боя?
– Ты что, капитан, – с обидой проговорил дядька, – умом тронулся? На каком таком основании ты меня должен задерживать, если твой оперуполномоченный подтверждает, что я не немецкий шпион, а гвардии сержант Ковтун?
– На основании постановления Военного Совета фронта «О задержке неорганизованно отходящих отдельных подразделений и одиночек военнослужащих с поля боя» от 31 июля сего года, – четко, как будто рапортуя вышестоящему начальству, ответил капитан. – Согласно этому постановлению, сержант, путь тебе – в штрафные роты. Не вздумай возражать, ясно? Приказ есть приказ. Тебе и твоим хлопцам повезло, что Кураков у нас мужик настоящий, не то, что некоторые. А вот насчет генерала Петрова и его особистов я тебе обещать ничего не могу. Так что про тебя ничего говорить я не стану, не обижайся.