О действии голода на людей рассказывают по-разному. В большинстве случаев люди умирали с чувством покорности судьбе, оставшиеся в живых продолжали сохранять надежду: освобождение Тихвина и незначительное повышение продуктовых норм с 25 декабря подбодрили ленинградцев. Тем не менее врачи отмечали многочисленные случаи «психической травмы», вызванной голодом и холодом, немецкими бомбежками и артиллерийским обстрелом, а также гибелью множества родных и друзей. Точных данных о числе умерших от голода детей нет, однако считают, что смертность среди детей была относительно невысокой, хотя бы потому, что родители часто отдавали им свои собственные жалкие порции.
30-летие встретил участник советско-финляндской и Отечественной войн, советский военный летчик Евгений Петрович Федоров (1911–1993), участвовавший в разгроме гитлеровцев под Москвой, Сталинградом, Ленинградом, ставший затем дважды Героем Советского Союза, генерал-майором авиации.
Президиум ВС СССР принял указ «О военном налоге». Он взимался со всех граждан СССР, достигших 18 лет. От налога освобождались военнослужащие и члены их семей, мужчины старше 60 лет и женщины старше 55 лет, а также пенсионеры, не имеющие других источников дохода. Налог составлял 7–10 % заработной платы у рабочих и служащих; крестьяне платили от 150 до 600 рублей в год с каждого члена семьи. Для граждан, подлежавших по возрасту призыву на действительную военную службу или по призыву по мобилизации, но не мобилизованных или освобожденных от призыва, налог увеличивался на 50 %. За годы войны налог дал в бюджет 72,1 млрд рублей.
В декабре в Ленинграде созданы комсомольско-молодежные бытовые отряды. Молодые люди, сами шатаясь от голода, обходили квартиры, оказывали посильную медицинскую помощь, уход за истощенными, сообщали о найденных в квартирах умерших, забирали в детские дома детей, оставшихся без родителей. Открыли десятки пунктов по ремонту обуви и одежды.
Из Ленинграда на фронт выехало 18 концертных бригад для выступлений перед бойцами с праздничными новогодними концертами.
К 31 декабря Красная армия с начала войны потеряла 2 993 803 человека убитыми и 1 314 291 ранеными (всего 4 308 094 человека). В плен попало, по одним данным, 2 млн человек, по другим – 3,9 млн. Погиб практически весь первый стратегический эшелон – наиболее подготовленные кадровые войска. Кроме того, Красная армия лишилась более 6 млн единиц стрелкового оружия (67 % того, что имелось на 22 июня 1941 года), 20 тыс. танков и самоходных артиллерийских установок (91 %), 100 тыс. орудий и минометов (90 %), 10 тыс. самолетов (90 %), общие потери боеприпасов составили 24 тыс. вагонов.
Немцы за этот же период потеряли на Восточном фронте 750 тыс. (по другим данным – 830 тыс.) убитыми и ранеными.
В блокадном Ленинграде в декабре от голода умерли 55 881 человек (в ноябре 11 085 человек) – столько, сколько до войны умирало в год. Умирали старые и молодые, мужчины и женщины. У людей слабели руки и ноги, смерть настигала везде. На улице человек падал и больше не вставал. В квартире ложился спать и засыпал навеки. Хоронить было трудно: уже давно не работал транспорт. Первое время тела вез на кладбище кто-нибудь из семьи посильнее через весь город на саночках. Хоронили без гробов, обернув в простыню или одеяло. Но вскоре живые уже были не в состоянии отдать последний долг своим близким: рыть в одиночку мерзлую землю было нереально. Умерших оставляли на кладбищах, у моргов, а то и просто на улицах, когда не хватало сил. Работники коммунального хозяйства ежедневно объезжали город, подбирали трупы на улицах и отвозили их на грузовых машинах на Серафимовское, Большеохтинское, Смоленское, Богословское кладбища. Но больше всего увозили на окраину города, на огромный пустырь рядом со старой Пискаревской дорогой, – в самое безопасное место, туда, куда не долетали снаряды и где не было заводов, которые могли бы бомбить немцы. Так образовалось Пискаревское кладбище. Команды МПВО взрывали промерзшую землю и опускали в братские могилы десятки, а иногда и сотни трупов, не зная имени умерших.
В конце декабря у районных карточных бюро в Ленинграде стали скапливаться толпы за получением карточек взамен утерянных. Узнав об этом, секретарь Ленинградского обкома ВКП(б) А.А. Жданов попросил дать ему справку о потерях. Выяснилось, что в октябре было выдано 4800, в ноябре 13 тыс., а в декабре – 24 тыс. карточек взамен утерянных. Жданов пригласил к себе члена военного совета Ленинградского фронта А.А. Кузнецова, председателя исполкома Ленсовета П.С. Попкова, секретаря Ленинградского горкома Я.Ф. Капустина и уполномоченного по снабжению продовольствием Ленинграда и Ленинградского фронта Д.В. Павлова и просил высказаться, как поступать дальше. Кузнецов и Павлов предложили не выдавать карточек взамен утерянных. Павлов вспоминал: «Хотя эта мера суровая, жестокая, но в сложившихся условиях только она может пресечь утечку продовольствия, заявили мы». Капустин и Попков сказали: карточки нужно выдавать, так как Ленинград находится в исключительном положении и человек, потерявший карточку, ни за какие деньги не сможет приобрести продукты питания. Жданов решил: «Если крутыми мерами не пресечь потерю карточек, то катастрофа может коснуться не отдельных людей, а многих. Выдача карточек взамен утерянных – это широкие ворота для утечки продовольствия. Их надо закрыть. Городскому бюро следует разрешить выдавать карточки лишь в исключительных случаях и то под строгим контролем». Как писал Павлов в своей книге «Стойкость», «потери» карточек прекратились, в чем позволим себе с ним не согласиться: карточки продолжали красть, они продолжали пропадать, только в Ленинграде все меньше и меньше людей обращались с просьбами восстановить их: утрата даже 3-дневного, пусть мизерного пайка, в ту зиму означала верную смерть. Кошек, собак и птиц блокадники съели еще осенью. В городе работали несколько рынков, где на обручальное кольцо можно было выменять полкило хлеба. В те дни многие коллекционеры за буханку хлеба расставались с бесценными произведениями искусства. Какие-то личности продавали на рынках пирожки с мясом, но большинство ленинградцев боялись их покупать: поговаривали, что мясо – человеческое. Слухи эти подтвердились после 1991 года, когда были открыты некоторые архивы КГБ. Действительно, в блокадном городе действовало несколько банд, воровавших и детей на улицах, не гнушавшихся и замерзшими телами умерших. Но надо отметить, что, хотя на почве голода многие блокадники сходили с ума, случаев каннибализма среди населения отмечено немного.
Невозможно не упомянуть о том, что высшее партийное и советское руководство города, разумеется, по карточкам не отоваривалось, и мокрый суррогатный блокадный хлеб оно пробовало лишь тогда, когда нужно было решить, сколько целлюлозы еще можно туда добавить. Продовольствие для них доставлялось на самолетах с Большой земли – не только белый хлеб, мясо, масло, но и вино, свежие овощи и фрукты. Блокадники вспоминали, что Жданов, высоко ценивший свое время, принимал многих во время завтрака или обеда. Уже прозрачные от голода люди смотрели, как руководитель парторганизации города намазывает на мягкий белый хлеб масло, а сверху кладет черную икру и запивает все это крепким сладким чаем. Разделить с собой трапезу он никого никогда не приглашал.
В Центральную Россию в декабре пришли сильные морозы – температура доходила до минус 42°, к тому же был сильный ветер. В немецких войсках распространяли «Памятку о больших холодах» со множеством советов: «Нижнюю часть живота особо защищать от холода прокладкой из газетной бумаги между нижней рубашкой и фуфайкой. В каску положить фетр, носовой платок, измятую газетную бумагу или пилотку с подшлемником… Нарукавники можно сделать из старых носков». Немцы мерзли страшно и утеплялись кто как мог, отбирая у населения вещи. Немногим счастливчикам достались крестьянские овчинные полушубки, городские пальто на вате или дамские горжетки. Но обычно немецкие солдаты выглядели так: головы солдат повязаны бабьими платками, некоторые одевали под черные шлемы детские капоры, плели из соломы огромные боты. Во вторую военную зиму немцы были одеты уже в теплые стеганые комбинезоны.
После войны немецкие генералы в один голос начали говорить, что причиной поражения под Москвой была сначала грязь, а потом ударившие страшные морозы. Было бы в высшей степени наивно полагать, что распутица или холода не причиняли нашим войскам никаких неудобств: наши солдаты с таким же трудом вытаскивали увязшую в раскисшей земле технику и мерзли в таких же шинелях. В овчинные полушубки армию одели только в следующую зиму; в зиму же 1941/42 они были у офицеров и у немногих счастливчиков. Но о чем думал Гитлер, собираясь покорить Россию? Ведь на завоеванной территории все равно нужно было оставить войска. И как же его победившие вояки собирались зимовать в шинелях на рыбьем меху?
К концу года промышленное производство в СССР понизилось в 2,1 раза. Прокат металлов уменьшился за полгода войны в 3,1 раза, производство шарикоподшипников – в 21 раз, прокат цветных металлов – в 430 раз. План выпуска танков во втором полугодии был выполнен на 61,7 %. Производство боеприпасов составило 50–60 % от запланированного.
Несмотря на нехватку горючего, автомобилисты привезли в Ленинград из леса тысячу елок. Хотя положение с продовольствием было крайне тяжелое, но город позаботился о праздничных угощениях для детей. В школах главным из подарков была тарелка супа. Из глубокого тыла для детских садов доставили мандарины. Водитель 390-го автобата Максим Твердохлеб вез их через Ладогу на своем грузовике, но был атакован двумя «мессерами». Сладкий груз в итоге доставил, но привез и 49 пробоин в машине. А ребята, которым достались поврежденные мандарины, даже не догадывались, что это следы вражеских пуль.
В предновогодний вечер в одной из комнат Союза художников на столе, накрытом белоснежной скатертью, можно было увидеть чудесные яства. Как писал позже художник Иосиф Александрович Серебряный, «колбаса, рыба, икра, салаты… И все это нарисовано на тарелочках. А в натуре лишь сэкономленный эрзац-хлеб, конские котлеты и немного пива».