Гитлер приказывал «оборонять указанный рубеж до последнего солдата», однако, в отличие от Сталина, не требовал расстрела за отступление в безнадёжной ситуации. Немецкие военачальники способны были уговорить своего Верховного главнокомандующего изменить решение. Такое, в частности, происходило в отношениях между Гитлером и Леебом.
Дима, сын Скрябиной, – это укор тем, кто героизирует блокаду города на Неве. Разве можно назвать этого мальчика героем блокады? Он мученик, олицетворение безвинно страдавшего населения Ленинграда.
Лееб:
Вчера я был на совещании у фюрера. Оно закончилось тем, что фюрер согласился на отвод войск за Волхов.
Кажется, удалось нормализовать обстановку между 1-м и 28-м армейскими корпусами 18-й армии на участке железнодорожной линии Мга – Малукса, несмотря на то, что у противника там находится до двух дивизий. Командование 18-й армии в состоянии ввести там подкрепление как с западного, так и с восточного направлений.
Буров:
Войска, освободившие Тихвин, и войска, действовавшие в районе Волхова, продолжая преследовать врага, соединились. В этот же день образован Волховский фронт. В него вошли часть сил Ленинградского фронта, а также 4-я, 52-я, 59-я армии и вновь сформированная 2-я Ударная армия. Возглавил Волховский фронт генерал армии К. А. Мерецков.
Из Малой Ижоры (в 6 километрах западнее Ораниенбаума) на лед Финского залива вышла первая автоколонна, взявшая направление на Лисий Нос. В колонне 30 автомашин. Так начала действовать ледовая дорога, связывающая Ленинград и Ораниенбаум. 24 километра пути машины преодолели за 6 часов. На северном берегу залива их ждали мешки с хлебом. Окружённый, голодающий Ленинград делился своим скудным пайком с окружённым Ораниенбаумом.
Скрябина:
Прекратились тревоги и налёты. Говорят, из-за холодов. Однако настроение не улучшается. Голод и смертность растут с каждым днём.
Вчера вечером Ляля вернулась очень взволнованная. Было уже темно, когда она возвращалась со службы. Она торопилась. И вдруг к ней бросилась женщина, повисла на её руке. Людмила сначала не могла понять, в чём дело, но женщина заплетающимся языком объяснила, что от страшной слабости она дальше не может идти и просит ей помочь.
Людмила ответила, что у неё самой едва хватает сил добраться домой. Но женщина не отставала, уцепилась, как клещ. Все старания освободиться от неё не приводили ни к чему. Женщина, держась за Людмилу, тянула в сторону, противоположную от нашей квартиры. В конце концов, всё же Людмиле удалось вырваться. Спотыкаясь в сугробах, она бросилась бежать. Когда я открыла ей дверь, на неё было страшно смотреть. Бледная, с глазами полными ужаса, она еле переводила дыхание. Рассказывая происшедшее с ней, она всё время повторяла: «Она умрёт, она сегодня же умрёт»!
Я догадывалась о двух противоречивых чувствах, которые боролись в ней: радость, что удалось вырваться, что она жива, и тягостные мысли о женщине, которую ей пришлось бросить на произвол судьбы, и даже на верную смерть, в эту холодную декабрьскую ночь.
Буфф:
В последние дни жестокий мороз несколько ослаб. Температуру от –16 до –11 градусов мы воспринимаем как приемлемую. Русские в последнее время оставили нас в покое, мы великодушно также позволили себе это сделать. Кажется, что ни у кого нет интереса к большим изменениям, и радуешься тому, что можешь оставаться там, где находишься и обустраиваешься по мере своих сил.
Как же должен выглядеть Ленинград, крупный город, ворота России на Запад, находящийся с 8 сентября в осаде? В мирное время он насчитывал три миллиона жителей, сейчас сюда надо причислить ещё один миллион солдат. Уже в октябре мы слышали, что в осаждённом и частично разрушенном городе неистовствовали эпидемии и голод, ощущалась нехватка самого необходимого. Как же там сейчас, в холодное время года? Переживёт ли город, находящийся к тому же под ежедневным обстрелом наших орудий и бомбёжкой нашей авиации, эту зиму? Этого мы не знаем, высказывания перебежчиков в этом плане противоречивы.
К нам на позицию приходят работать из лагерного сборного пункта трое русских военнопленных. Они услужливые, смышлёные и ловкие, хотя очень медлительные в работе. От них мы научились разводить костёр прямо в снегу из сухих веток и клочка папиросной бумаги. Они с жадностью варят на таком костре конину, которую где-то раздобыли. Они совсем голодные. Из-за кусочка хлеба впадают в экстаз, обнажают голову и истово крестятся. У них неплохая одежда: прежде всего меховые шапки, прочная обувь и тёплые рукавицы. Но хорошее зимнее обмундирование – это лишь минимум того, что должен иметь русский солдат.
И ещё одно обстоятельство хотел бы я прояснить. Если раньше в письмах чаще говорилось, что тяжёлая артиллерия обстреливает цели в Ленинграде, то мои родные, наверное, полагали, что и мы в этом участвовали. Это не так. Мы уже много недель находимся в обороне, отражая попытки прорыва русских к Ленинграду.
Многочисленные письма, которые я получил из дома в последнее время, были для меня всякий раз радостью и крепнущей гарантией того, что мы вновь когда-нибудь встретимся. Здесь, когда так далеко находишься от дома, замечаешь, как любишь своих близких и что мы значим друг для друга. Лишь здесь понимаешь, что значит Родина и какими нитями с ней связан. Наши предки приравнивали слово «заграница» к понятию «чужбина». Сейчас мне стало совершенно ясно, что они под этим понимали. Не где-нибудь на Западе: не в Голландии, Бельгии или во Франции, а именно там, где тебя окружает однообразный лес, равнины, покосившиеся от ветра деревянные избушки, где нет ни железных, ни автомобильных дорог, в этом огромном пространстве бесконечной России, понимаешь, что тут «за – граница» в истинном смысле этого слова.
Какой печальной должна быть судьба наших военнопленных (недавно называли 30 000 пропавших без вести), и как их жаль. Их, а также всех других военнопленных – а это многие миллионы – надо ежедневно вспоминать в молитвах.
Отцу я отправил доверенность на право распоряжаться моим счётом в банке. Мне деньги сейчас не нужны в отличие от моих родных, находящихся в Германии. Ведь они, как и все окружающие их люди, страдают от лишений. Это принесёт им хоть какое-то облегчение, чтобы пережить тяжёлое время. Я же нахожусь на полном солдатском довольствии, и что будет завтра со мной – это я вверяю Всевышнему.
Хочется пожелать моей дорогой семье всего хорошего в новом году. Я смотрю в него с надеждой и охотно расстаюсь с прошлым, сидя в блиндаже под промёрзшей российской землей.
Автор:
Буров написал о так называемой малой Дороге жизни, проложенной по Финскому заливу. О ней в истории ленинградской блокады упоминается намного реже, чем о ледовой трассе через Ладожское озеро. Но помнить о ней нужно: по ней тоже переправляли войска и доставляли продовольствие. 14 января 1944 года переброшенная по этой ледовой дороге 2-я Ударная армия начала операцию по полному освобождению Ленинграда от немецкой блокады.
Буфф мог лишь предполагать, что творилось на самом деле в осаждённом Ленинграде. В его словах не ощущалось сочувствия. Но в них не было и враждебности. Скорее им двигало любопытство и стремление понять: что же за люди эти русские? Почему они не сдаются? Париж, Роттердам и другие западноевропейские города капитулировали сразу же, но в России всё было иначе.
Буфф не испытывал вражды и к пленным русским солдатам, работавшим на огневой позиции его батареи. Примечательную характеристику отношения к пленным на войне дал немецкий писатель Хассо Стахов: «После того как пленный был допрошен и уже не представлял ценности, либо вообще отказывался что-либо говорить, его дальнейшая судьба становилась совсем хрупкой. Особенно ярко это проявлялось в начальный период войны. Лишь от пяти до семи процентов захваченных немецких и русских солдат пережили плен в 1941 и 1942 годах. Но когда требовалась помощь в транспортировке раненых, переноске грузов, строительстве дорог, валке леса, то для пленного это означало сохранение жизни, так как была востребована его рабочая сила».[90]
В этот же день учёный-востоковед, сотрудник Эрмитажа Александр Болдырев сделал запись в своём дневнике. Строчки проникнуты безысходностью. В его восприятии огромный осаждённый город сдавлен мраком, морозом и голодом. В надрывных судорогах мечущийся в добывании скудного пайка. Многотысячные, ночные, круглосуточные очереди и по крохе привоз в магазины. Постоянный обстрел. Замерший транспорт. Смерть на улицах. Склады непогребённых на кладбищах. Полная неизвестность. Вести о далёких, далёких наших победах вздёргивают в конвульсии измотанную силу надежды.
Лееб:
Доклады фюреру о том, что группа армий «Север» уже длительное время испытывает нехватку личного состава, возымели успех. Выделены ещё две дивизии. Впрочем, прибудут они лишь в январе.
К исходу дня стало ясно, что отвод 39-го моторизованного корпуса и 1-го армейского корпуса идёт планомерно. Продолжает нормализоваться обстановка в районе железнодорожной станции Погостье, так что следует надеяться на освобождение из окружения одной из рот у населённого пункта Бараки.
Буров:
В последних известиях по радио передано сообщение о том, что Ленинградский педагогический институт имени Герцена провёл ускоренный выпуск. Направление в школы получили 242 молодых педагога.
Автор:
Для Лееба окружение даже одной немецкой роты было чрезвычайным событием, которому он уделил место в своём дневнике.
В Красной армии целые полки уходили в никуда из-за необдуманных, преступных действий малограмотных командиров. Николай Никулин воевал сержантом на Волховском фронте в районе Погостья. В книге «Воспоминания о войне» он так оценивал советское и немецкое военное руководство: «Мой командир пехотного полка, как поговаривали, выдвинулся на свою должность из начальника банно-прачечного отряда. Он оказался очень способным гнать свой полк вперёд без рассуждений. Гробил его множество раз, а в промежутках пил водку и плясал цыганочку. Командир же немецкого полка, противостоявшего нам под Вороново, командовал ещё в 1914–1918 годах батальоном, был профессионалом, знал все тонкости военного дела и, конечно, умел беречь своих людей и бить наши наступающие орды».