Вошел Уоррен Пириг и забрал у нее журнал. Вырвал из онемевших пальцев. Голос у него был низкий и сердитый и в то же время — словно извиняющийся. Он всегда говорил так, когда они оставались наедине.
— Нечего тебе на это смотреть, — сказал он. — Сама не понимаешь, на что смотришь.
Он никогда не называл ее по имени, Нормой Джин.
Их звали: Хоки, Кэдуоллер, Райан, Джейк, Фиски, О’Хара, Скоки, Кларенс, Саймон, Лайл, Роб, Дейл, Джимми, Карлос, Эздра, Фулмер, Марвин, Грюнер, Прайс, Сальваторе, Сантос, Портер, Хэринг, Уиддос. Среди них были: солдаты, моряк, фермер, маляр, таможенник, водитель трейдера, сын владельца увеселительного парка в Редондо-Бич, сын банкира из Ван-Найса, рабочий авиационного завода, студенты-спортсмены из Ван-Найса, инструктор христианского колледжа в Бёрбанке, офицер из исправительного заведения для малолетних в Лос-Анджелесе, техник по ремонту мотоциклов, летчик, опыляющий поля, помощник мясника, почтовый служащий, сын букмекера из Ван-Найса (он же правая его рука), учитель средней школы из того же Ван-Найса, детектив из полиции Калвер-Сити. Они возили ее на пляжи: в Топанга-Бич, в Уилл-Рождерс-Бич, в Лас-Тьюнас, Санта-Монику и Венис-Бич. Они водили ее в кино. Они водили ее на танцы. (Норма Джин стеснялась танцевать «в обнимку», но зато совершенно потрясающе исполняла джиттербаг[27] — словно под гипнозом, с плотно закрытыми глазами, и кожа ее блестела от пота. И еще она умела крутить хула-хуп, не хуже, чем это делают на Гавайях!) Они сопровождали ее на церковные службы, возили на скачки в Каса-Гранде. Они водили ее на скейтинг-ринг. Катали на лодках и каноэ и всякий раз удивлялись, когда эта хорошенькая девушка выражала желание помочь им грести и когда ей разрешали, делала это так умело и старательно. Они водили ее играть в боулинг, бинго[28] и в бильярдные. Они возили ее на бейсбольные матчи. Они возили ее на воскресные прогулки в горы Сан-Габриэль. А также на прогулки вдоль побережья — чаще всего к северу, до самой Санта-Барбары, и к югу, до Оушнсайд.
О, эти романтические поездки под луной, когда по одну сторону дороги слабо светится Тихий океан, а по другую сплошной стеной темнеют лесистые холмы и ветер треплет волосы и искры от сигареты водителя улетают куда-то в ночь. Но позже ей стало казаться, что она путает эти прогулки и водителей со сценами из фильмов, которые видела или же ей просто казалось, что видела. Они не прикасались ко мне, если я не хотела, чтобы прикасались. Они не заставляли меня пить. Они относились ко мне с уважением. И каждую неделю я надевала белые блестящие туфельки, и волосы мои пахли шампунем, а одежда была свежевыглажена. И если я и целовалась, то только с плотно закрытым ртом. Уж я-то знала, как это делается, крепкокрепко сжимала губы. И всегда закрывала глаза, когда меня целовали. И почти совершенно не двигалась. И лишь дыхание слегка учащалось. И руки я держала на коленях, чтобы успеть вовремя поднять их и оттолкнуть парня, совсем не грубо, даже напротив, нежно. Самому молодому из ее кавалеров было шестнадцать. Он играл в футбол за команду школы в Ван-Найсе. Самому старому — тридцать четыре, то был детектив из Калвер-Сити, и он, как с запозданием выяснилось, был женат.
Детектив Фрэнк Уиддос! Коп из Калвер-Сити, расследовавший убийство в Ван-Найсе в конце лета 1941-го. На окраине Ван-Найса, в глухом, заброшенном месте, у железнодорожных путей, был обнаружен труп мужчины со следами пулевых ранений. Жертву идентифицировали, это оказался свидетель, проходивший по делу об убийстве в Калвер-Сити. И вот Уиддос приехал опросить возможных свидетелей, а также осмотреть место происшествия. И тут на грязной тропинке появилась девочка на велосипеде. Блондинка с пепельно-белокурыми волосами, она медленно и мечтательно крутила педали и, казалось, вовсе не замечала уставившегося на нее детектива в штатском. Сперва Уиддосу показалось, что ей лет двенадцать, не больше. Но при ближайшем рассмотрении он понял, что она старше, что ей, возможно, лет семнадцать, что груди у нее, как у взрослой женщины. Обтягивал эти груди свитерок из тонкой шерсти горчично-желтого цвета, и еще на ней были коротенькие белые шорты из какого-то плотного материала. Эти шорты так соблазнительно облегали ее попку в форме сердечка!..
И тогда он остановил ее и спросил, не заметила ли она здесь кого-либо или чего-либо «подозрительного». И только тут сам заметил, какие чудесные синие у нее глаза. Изумительно красивые, влажные и мечтательные глаза, глаза, которые, казалось, смотрели не на него, а вглубь, проникали в самое его существо, точно они с ней были знакомы давным-давно. И хотя она не знала его, она тут же поняла, что он-то ее знает и имеет полное право задавать ей вопросы. Даже имеет право задержать ее, усадить в свою машину и сидеть там с ней сколько заблагорассудится, сколько того требуют интересы «расследования». И еще у нее было совершенно незабываемое личико, тоже в форме сердечка, с заостренным подбородком и немного длинноватым носиком. И зубки у нее были немного неровные, что, как ему показалось, только добавляло ей очарования, придавало несколько ребяческий вид.
Потому как в конечном счете она и была ребенком и еще, конечно, женщиной. Ребенком, словно примерившим на себя женское тело, как примеривает на себя маленькая девочка мамины тряпки. И еще она прекрасно знала и понимала это и упивалась всем этим. (О том свидетельствовали и плотно облегающий свитер, и поза, в которой она сидела, — с безупречно прямой спинкой, дыша глубоко, отчего расширялась грудная клетка и вздымались круглые груди. И ее коричневатые от загара ножки в этих коротеньких белых шортах были само совершенство!) И одновременно она будто и не осознавала всего этого. И если бы он приказал ей раздеться, она сделала бы это с улыбкой и покорно, стараясь угодить, и вместе с тем сохраняла бы совершенно невинный вид, отчего казалась еще прекраснее и соблазнительнее. Если бы он только приказал ей — чего он, разумеется, не сделал, — но если б приказал, зная, что наказание за это будет ужасным, что он обратится в камень или его порвут на части волки, это все равно того бы стоило!
Он встречался с этой девушкой несколько раз. Приезжал в Ван-Найс и поджидал ее у школы. Он до нее ни разу не дотронулся! Ну, сами понимаете, в каком смысле. Вообще почти не прикасался. Зная, что это подсудное дело, зная, как это может отразиться на карьере, уж не говоря о более личных матримониальных проблемах. Дело в том, что он уже изменял жене и его «застукали». Точнее говоря, он сам в порыве гнева признался во всем жене, вот и получилось, что его «застукали». И он ушел от жены, и жил с тех пор один, и ему это нравилось.
И еще он выяснил, что эта девушка, Норма Джин, сирота и находится на социальном попечении. Администрация комитета социальной защиты сирот округа Л.А. поместила ее в приемную семью, проживавшую в Ван-Найсе, на Резеда-стрит. На тихой улочке, застроенной полуразвалившимися бунгало, где на задних дворах не росла трава; и приемному отцу этой девушки принадлежали пол-акра земли, где он держал старые автомобили, грузовики и мотоциклы, и прочий хлам, выставленный на продажу. И там в воздухе постоянно витал запах паленой резины, и над всей округой висела голубоватая дымка; и Уиддос мог лишь представить, что за обстановка в этом доме, но решил этого не выяснять. Уж лучше нет, не надо, это может самым отрицательным образом отразиться на его служебном положении.
Да и чем он мог помочь? Удочерить эту девочку, что ли? У него были собственные дети, и они стоили ему денег. Он жалел ее, постоянно совал ей деньги, одно- и пятидолларовые купюры, чтобы она могла купить себе что-нибудь «симпатичное». Нет, все действительно было совершенно невинно. Она была из тех девушек, кто подчиняется или хочет подчиняться. А потому следовало взять на себя ответственность и следить за тем, что ей говоришь. А когда они тебе верят, это еще хуже, еще большее искушение, уж лучше бы совсем не верили. И потом, ее возраст… И ее тело. И дело тут было не только в бляхе (кстати, ей страшно нравилась его бляха, она просто «обожала» эту бляху, любовалась ею, и еще — револьвером. И иногда спрашивала разрешения потрогать револьвер, и Уиддос усмехался и говорил; конечно, почему нет, валяй, трогай, пока он в кобуре и стоит на предохранителе). Не только в бляхе, но в упоении властью, ведь он вот уже одиннадцать лет служил копом, и у него была власть над людьми.
Он допрашивал людей, он распоряжался их судьбами, внушал, что если они будут сопротивляться, то сильно об этом пожалеют. И они знали и чувствовали это, инстинктивно. Как мы всегда чисто инстинктивно чувствуем превосходство и силу и знаем, что нельзя переступать какие-то границы, что, если их переступить, можно и пострадать. Но в случае с Нормой Джин все было абсолютно невинно, нет, правда. Ведь вещи вовсе не таковы, какими кажутся на взгляд посторонних. Уж это-то детектив Уиддос усвоил четко.
Норма Джин была всего года на три года старше его дочери. И эти три года были, что называется, решающими. И еще она была гораздо умнее, чем казалась на первый взгляд. И несколько раз сильно его удивила. Эти глазки и детский голосок были обманом. Девушка всерьез рассуждала о таких вещах, как война, «смысл жизни», и делала это ничуть не хуже любого из взрослых, знакомых Уиддоса. И еще у нее было чувство юмора. Она умела посмеяться над собой. Говорила, что «хочет петь с Томми Дорси[29]». Хотела стать медсестрой военно-медицинской службы. Хотела вступить в женский отряд ВВС — о нем она вычитала в газетах — и выучиться на летчицу. Хотела стать врачом. Говорила, что является «единственной внучкой» женщины, которая основала церковь «Христианской науки»; что ее мать, погибшая в 1934-м в авиакатастрофе над Атлантикой, была голливудской актрисой, дублершей Джоан Кроуфорд и Глории Свенсон. А отцом ее, которого она не видела долгие годы, являлся знаменитый голливудский продюсер и что теперь он командовал тихоокеанским флотом США. Ни в одно из этих утверждений Уиддос, разумеется, не верил, однако слушал девушку с таким видом, точно верит, или по крайней мере старается верить, за что она, похоже, была ему благодарна.