Ситуация изменилась четыре года назад, когда на пражской улице я едва не сбила с ног Володю. В мире стало на одну счастливую женщину больше.
Мне не нужны другие мужчины. Но Борис, благодаря хитрому позиционированию, превратился в вожделенную добычу. Он от меня ускользает, он дважды продемонстрировал мне, насколько я ему безразлична.
И что теперь? Я должна признать поражение?
Да никогда в жизни!
…Я сидела на кровати в гостиничном номере и никак не могла прийти в себя, вновь секунду за секундой переживая сцену на бульваре Вольтера. На улице стемнело, в крайнем левом углу окна виднелся кусочек Эйфелевой башни — она сверкала и искрилась на фиолетовом фоне вечернего неба. Наверное, именно этот вид и увеличил стоимость номера на двадцать евро, по сравнению с идентичным, но расположенным напротив по коридору.
— Привет, милый, — устало ответила я.
И сразу ощутила приятное тепло в груди — словно вернулась домой. Пусть пропадут пропадом все французы вместе взятые, даже самые соблазнительные и неотразимые! Не нужны они мне! У меня есть Константинов. Он вовсе не красавец, да и волос у него немного… Зато как сдавит в медвежьих объятьях! И я сразу превращаюсь в маленькую девочку, очутившуюся в надёжном убежище. Непробиваемый панцирь его любви прячет меня от невзгод и злобы внешнего мира… Какое счастье, что мы всё ещё вместе, несмотря на постоянные перепалки и ссоры!
— Володь, как ты думаешь, на сколько я выгляжу?
— С макияжем — на двадцать пять. Голая — на восемнадцать, — без запинки отрапортовал любимый. Словно сто лет ждал от меня этого вопроса. — Но почему ты спрашиваешь? Впервые ты интересуешься, какое производишь впечатление. Ты же уверена в собственной неотразимости так же твёрдо, как наши политики — в своей способности руководить государством.
— Намекаешь, что и я, и политики заблуждаемся?
— Ты — нет. Ты, на самом деле, красавица.
— Угу. Престарелая.
— Ленка, да что с тобой! Я тебя не узнаю. Тебя кто-то обидел? Кто этот гад? Приеду — рожу начищу, ноги поотрываю.
Вот ещё и за это я люблю Константинова…
За его интеллигентность!
— Когда приедешь-то?
— Вот с этим, Ленусь, всё очень и очень сложно.
— Ты, вероятно, решил поселиться в Ханты-Мансийске.
— Лен, да я уже оттуда уехал.
— Куда? Где ты сейчас?
— Сегодня прилетел в Брюссель, в представительство. А завтра смотаюсь на завод в Дюнкерк. Но где бы я ни был, куда бы ни летел, я постоянно думаю о моей девочке, оставшейся дома.
— Девочка тоже не очень-то сидит на месте. Я снова в Париже.
— Ты в Париже?! — изумился Володя. — Погоди-ка… Так мы же практически рядышком. Сейчас посмотрю карту. Точно! Между нами три сотни несчастных километров.
— На что ты намекаешь?
— На это самое. Я прямо сейчас сажусь в автомобиль и мчусь к тебе.
— Ненормальный! Тебе же завтра на завод в Дюнкерк пилить.
— Разговорчики в строю! Вот прямо из Парижа и попилю. Успею. В какой гостинице ты остановилась?
— Володь, ты ненормальный!
Я тоже открыла на экране ноутбука карту и поняла, что мой рыцарь собирается отмахать за ночь более шестисот километров — туда и обратно — ради непродолжительного секса с любимой женщиной. На продолжительный у нас просто не останется времени.
— А что это ты так сопротивляешься? — с подозрением спросил муж. — У тебя там в Париже кто-то завёлся? Убью! Найду и прикончу!
— Я волнуюсь только за твоё здоровье. Ты, вообще-то, уже не мальчик, чтобы всю ночь метаться по Европе.
— Я тоже волнуюсь за своё здоровье. Оно подорвано отсутствием секса. И потом, кто знает, куда нас занесёт через неделю? А вдруг в сентябре это наш единственный шанс встретиться?
— О’кэй, уговорил. Ты умеешь убеждать.
— Тогда лежи и не шевелись, я сейчас подъеду, — приказал Константинов.
…Не могу поверить, что через несколько часов я увижу любимое лицо и покрою его поцелуями, обниму крепкую шею, повисну на могучем плече… Володя, наверное, даже не завёл машину, а я уже ощущала тяжесть его тела — словно он придавил меня на кровати! О-о, он это делает виртуозно!
Сердце заколотилось в предвкушении, по спине побежали мурашки, грудь наполнилась тягучим, как сироп, сладостным томлением — поскорее бы!
А Борис пусть катится к чёртовой матери!
Скоротать часы в ожидании любимого мужчины помогла книга Сьюзен Кросс. Я вновь погрузилась в переживания Энни. Её подлая тётка продолжала свои издевательства…
«…Никогда не обладая особым характером, я к тому же с десятилетнего возраста подвергалась унижениям и в результате выросла робкой и нерешительной. Когда мне исполнилось восемнадцать, я могла бы начать взрослую жизнь и оборвать все связи с ненавистной родственницей. Но я продолжала поддерживать с ней близкие отношения. Как ни странно, она этого требовала. Видимо, для неё стало насущной необходимостью вымещать на мне своё плохое настроение, да к тому же постоянно использовать в качестве бесплатной домработницы.
Я привыкла носить маску, она приросла ко мне, и тёте было непросто догадаться, какой океан ненависти плещется в моей груди. Я всегда улыбалась, была услужливой и расторопной. Да уж, кто угодно согласился бы постоянно иметь меня под рукой и нагружать всякими поручениями.
Элизабет тем временем переживала удачный период — ей, наконец-то, удалось выйти замуж за приличного человека: муж её не грабил и не загонял в долговую яму. И даже не собирался. Предыдущие бойфренды доставляли ей кучу неприятностей и подрывали её финансовое благополучие.
А новый муж Элизабет, крупный бизнесмен, предложил оплатить моё обучение в колледже. Это был щедрый подарок, на подобную удачу я даже не рассчитывала. Тётя теперь при каждом удобном случае напоминала, что я обязана ей по гроб жизни. Ведь она могла бы придумать тысячу причин, чтобы уговорить мужа не платить за моё образование. И я бы осталась неучем.
Парадоксально — тысячи студентов, чьи отношения с родителями были прекрасными, переехали жить — после поступления в колледж — в общежитие. А я, вечно страдавшая от ежедневных мелочных преследований Элизабет, всё ещё оставалась в её доме. Вернее, в доме её мужа. И кто настоял, чтобы я осталась? Тётушка Элизабет! Университет располагался поблизости, каждое утро я ездила на занятия. А вернувшись, по полной программе отрабатывала благодеяния родственницы — в трёхэтажном особняке её мужа я была уборщицей, поваром, массажисткой, маникюршей и личным водителем. Я закончила курсы и научилась делать фантастический маникюр. Элизабет сорвала немало комплиментов в адрес своих отполированных коготков. Мне было трудно совмещать учёбу со всеми этими занятиями.
Моя детская мечта убить Элизабет стёрлась, выцвела, как изображение на старых фотографиях, хотя я миллион раз убила тётку в мыслях. Когда она отпускала очередную ремарку в адрес моей внешности или умственных способностей, я никогда не возмущалась, не давала отпора. Я улыбалась, но при этом смотрела в красивые глаза Элизабет и представляла, как со всей силы, хорошо размахнувшись, опускаю топор на её голову. Отточенное лезвие с хрустом проламывает череп, чудесное лицо тётушки разваливается на две половинки, как помидор под ножом шеф-повара, являя миру хлюпающее месиво из крови и мозгов…
Эти картины появлялись перед глазами постоянно — стоило увидеть перед собой Элизабет. Да уж, вред моей психике она нанесла капитальный. Бесконечные оскорбления, унижения… Кем я выросла?
Если бы рядом в детстве была любящая мама, из меня вышел бы совсем другой человек. А так… Из маленькой закомплексованной пухлой Энни получилась большая Энни — ещё более скованная, неуверенная в себе, и ещё более толстая. К тому же, лживая и лицемерная.
Я привыкла виртуозно маскировать свои истинные эмоции. Люди думали, что у меня лёгкий характер, ведь я никогда не обижалась на их замечания по поводу моего веса. Они даже не представляли, что творится у меня внутри, как хочется взять в руки огнемёт и пройтись огненной струёй по всем обидчикам, по всем, кто называет меня «слонихой», «толстушкой», «пончиком».
Даже Элизабет не сомневалась — покорная и безгласная рабыня в неё влюблена. Я никогда не протестовала, не обижалась на грубое обращение. Напротив, сломя голову бежала выполнять любое поручение Элизабет, подавала кофе в постель, массировала ступни.
Итак, детская мечта убить злобную тётку отступила на задний план, хотя время от времени и заставляла сладко сжаться моё сердце. Но теперь я понимала — мероприятие не из лёгких. Это в мыслях было легко искромсать любимую тётушку топором. А в реальности? Хватит ли у меня смелости? А если хватит, то что потом? Провести из-за этой гадины остаток жизни в тюрьме? Нет уж, извините.
Но тут Элизабет нанесла новый удар. На этот раз мои страдания были настолько сильными, а рана — такой глубокой, что я дала новую клятву — уже не детскую, а осмысленную, обдуманную: я обязательно убью Элизабет, чего бы мне это ни стоило!.. Как-то раз…».
В мой номер яростно забарабанили. Очевидно, кто-то пытался выломать дверь. Я поспешила открыть, иначе Володька влетел бы в номер с дверным косяком на плечах.
Да, это был Константинов, мой любимый мужчина, уже далеко не юный, но совершенно необузданный. Он начал срывать с себя одежду, ещё не войдя в комнату. А на мне красовался шёлковый халат, накинутый после душа. И эта вещица в одно мгновение очутилась на люстре.
— Да ты просто бешеный! — засмеялась я. — Успокойся, придержи коней, тебе же не двадцать!
— Мне сорок три. Это возраст гиперсексуальности. Ты не знала?
— Нет. Но сейчас начинаю догадываться.
— Никак не могу привыкнуть, что теперь ты блондинка!
— Поправка: шикарная блондинка.
— Шикарная, — согласился любимый. — Так оно и есть. Но этот эпитет ко многому обязывает. Сейчас проверим, насколько оборудование соответствует заявленной спецификации.
— Какой же ты негодяй! — выдохнула я.