Итак, она будет стоять на обочине… А я не промахнусь. В последнее мгновение мы будем смотреть прямо в глаза друг другу. И в глазах Элизабет вспыхнет ужас, а в моих — торжество. Ей хватит одного мига, чтобы заново прожить всю свою жизнь и понять, как же сильно я её ненавидела все эти годы…
Водить машину я научилась даже лучше, чем делать маникюр. Луис восторгался моим мастерством, да и я сама за рулём испытывала невероятное чувство всемогущества и собственной значимости.
Воспользуюсь своим умением, чтобы отомстить Элизабет. Её изящное скульптурное тело, её красивое — да, всё ещё невероятно красивое — лицо будут раздавлены, изуродованы полуторатонной махиной. А я с наслаждением порыдаю у закрытого гроба. Буду выть белугой, оплакивая любимую тётушку…»
— Давай же, — подбодрила я Энни. — Решайся! А то самолёт скоро приземлится.
Но девушка всё тянула — вот же рохля! Я на её месте давно бы прикончила подлую Элизабет. И дело с концом. Если поставила цель — иди к ней, не оглядываясь и не размышляя. Но Энни была ужасно неорганизованной, она постоянно на что-то отвлекалась.
…Новым препятствием на этом пути стала беременность. Как выяснилось, мексиканец перед депортацией успел отличиться. Вскоре Энни с радостью и ужасом осознала, что станет мамой. Волнующая новость заслонила другие переживания. Энни твёрдо решила сохранить ребёнка, хоть он и должен был родиться без отца, а сама Энни ещё не закончила учёбу…
— Дамы и господа, мы начинаем снижение, — прозвучал в динамике мелодичный голос бортпроводницы. — Пожалуйста, пристегните ремни и приведите спинки кресел в вертикальное положение.
— Похоже, опять не успею дочитать, — сказала я себе. — Надеюсь, родит без проблем. Если только гадкая Элизабет не подстроит какую-нибудь подлость.
Я подумала о Натке. Она меня заставила поволноваться, заведя в четырнадцать лет великовозрастного бойфренда Мишу. В одно лето мы с ней синхронно обзавелись мужчинами спортивного телосложения — бицепсы, трицепсы. Ягодицы — просто каменные (Мишкины ягодицы, конечно же, не проверяла — неприлично. Я же вроде как тёща. А у Володьки — да, каменные).
Так вот, с той поры, с того восхитительного лета, когда я познакомилась с Константиновым, а дочь — с Мишкой, стоило Натке на секунду застыть в задумчивости, я сразу теряла покой: ну, всё, доча залетела.
А мою образованную дочь хлебом не корми, дай посидеть с сосредоточенным взглядом. И думает она в этот момент вовсе не о незапланированной беременности, а — страшно вымолвить! — о Ван Гоге или особенностях сослагательного наклонения во французском языке.
Мне повезло: мой ребёнок всегда отличался разумностью. Или это Михаил мышей не ловил. Как бы то ни было, дочке уже стукнуло восемнадцать, а я до сих пор ловко избегаю звания бабушки. Милые детишки отлично предохраняются. Аллилуйя современным контрацептивам!
Миша, надо сказать, меня удивил. Гориллообразный спортсмен, чей потолок легко просматривался — инструктор в спортклубе, и точка — он отправился вслед за любимой девушкой во Францию. Франция ему была не нужна никаким боком — с её попрошайками, беженцами, грязными тротуарами и обшарпанными бистро.
Но любовь творит чудеса. Парень извернулся и нашёл французского работодателя, а потом получил визу и разрешение на работу. Теперь Миша и Натка снимают в Монпелье квартиру, дочка учится в университете, зять трудится, а я рада, что ребёнок под надёжной охраной — ведь в любом городе, каким бы милым и гостеприимным он ни казался, хватает всякой шушеры и криминальных элементов. А на Мише написано красными буквами: «Не влезай — убьёт!». И он действительно убьёт пудовым кулаком, если кто-то посмеет приблизиться к его маленькой принцессе.
Если раньше я критически оценивала зятя, возмущалась, например, что он везде раскладывает носки, то сейчас искренне им восхищаюсь. Теперь он раскладывает носки в восьми тысячах километрах от тёщи — как это мудро! — и заботится о Натке. Он даже выучил французский. Не настолько, чтобы читать в подлиннике Анатоля Франса — Анатоль Франс ему не нужен — но всё же.
Вот, на что способен влюблённый мужчина!
В отличие от тёплого Парижа родной город встречал ледяным ветром. В аэропорту ждала продрогшая Настя со стаканом горячего кофе в руке и отчётом о проделанной работе.
Я с подозрением уставилась на подругу.
— Что? — испуганно спросила та, вручив мне картонный стакан с пластиковой крышкой. — Накладные проверила, договор исправила, рекламу и коммерческие предложения выслала, билеты и гостиницу для питерцев заказала. И даже ни одного дополнительного килограмма не набрала. Чего ты, Ленуська, волком смотришь?
Мы вышли из здания аэропорта, и лавина ледяного ветра накатила, как девятый вал.
— Скорее в машину, отвезу тебя домой.
— В офис.
— Домой! — нагло заявила Настя. — Восьмой час, между прочим!
Я отсутствовала всего два дня, а персонал уже распустился. Каким тоном она со мной разговаривает! Но я решила не спорить. Мне нужно было выяснить одну деталь…
В машине, рассматривая сквозь лобовое стекло, как ветер безжалостно раздевает деревья и жадно рвёт с них листву, словно развратный маркиз — платье с покорной служанки, я спросила:
— Скажи, а в твоей жизни была большая любовь?
Настины ресницы удивлённо вздрогнули:
— Почему ты вдруг об этом спрашиваешь?
— Наверное, я всё ещё под впечатлением от Парижа. Он навевает романтические мысли.
Если честно, Париж скорее навевал мысли о необходимости кардинальных изменений в иммиграционной политике Франции. Но надо же как-то объяснить Насте мой неожиданный интерес к её личной жизни?
— Так что? Ты когда-нибудь любила?
— Да, — вздохнула Настя. — Однажды влюбилась без памяти… Но это было очень давно…
Она замолчала и уставилась на дорогу.
— Не хочешь рассказывать?
— Почему же? Очень даже хочу. Мне приятно, что ты интересуешься мною не только в качестве приложения к компьютеру и ксероксу.
— Я интересуюсь тобой в комплексе. Ещё и как приложением к кофейному аппарату, телефону и машине.
— Спасибо. Ты добрая.
— Париж так на меня влияет. Ладно, Настя. Просто я подумала, а почему ты до сих пор не замужем, а?
— Да кто же меня возьмёт! — с горечью воскликнула подруга. — Такую жирную!
— Хватит на себя наговаривать.
— Это объективное мнение сотни самых разных людей.
— Да неужели? Плевать на них! Главное — что ты сама думаешь о себе. В крайнем случае — что думают значимые для тебя люди. Вот я — твоя драгоценная начальница — считаю, что ты весьма соблазнительная малышка.
Настя так долго молчала, мёртвой хваткой вцепившись в руль (а его она обычно едва придерживает), что я начала волноваться.
— Эй, девушка, что с тобой?
— Лена, ты так больше не шути. Ты же сама называла меня толстой коровой и жирным мамонтом.
— Я?!
— Да, ты!
— Не выдумывай. Не может такого быть!
— Нет, серьёзно! Обзываешься и даже не замечаешь! А теперь говоришь, что я — соблазнительная малышка. И чему я должна верить? У меня сейчас сердце разорвётся на молекулы от перепада температур. Нельзя быть и жирным мамонтом, и соблазнительной малышкой одновременно!
Теперь я и сама умолкла и предалась невесёлым размышлениям.
Неужели всё это время я обращалась с Настей так же, или почти так же, как противная Элизабет обращалась с племянницей? По сути, мы с истеричной Элизабет были в одном лагере — в лагере преследователей. Мы обе глумились над несчастными жертвами.
Недочитанная книга заставила меня взглянуть на себя со стороны.
— А стоит мне прикоснуться к какой-нибудь малюсенькой трёхграммовой булочке, ты тут же начинаешь орать: Настя, ты опять жрёшь!? — желчно добавила помощница.
— Хм…
— Снова скажешь — фантазирую?
Я замолчала минут на пять. По обочине метался ковёр из жёлтой тополиной листвы, сухой и невесомой, с готовностью взмывающей вверх с каждым порывом ветра. Листья кружились в воздухе. Некоторые деревья всё ещё были одеты в золото и пурпур, а другие уже полностью облетели…
— Прости меня, Настя, — с трудом выдавила я.
Я не размазня, а самый настоящий кремень, железная леди. Поэтому готова признать свои ошибки и извиниться. Разве не это проявление настоящей силы?
— Больше никогда не буду тебя обзывать жирным мамонтом. Ты права, я даже не замечала, насколько груба.
(Насте не скажу, но всё же… Вот кто бы назвал её мамонтом, если бы она весила, как и я, пятьдесят пять килограммов?)
— А позавчера ты орала, что я тупица. Помнишь? Я перепутала заказчиков.
— За «тупицу» извиняться не собираюсь! — отбрила я. — Надо быть идиоткой, чтобы перепутать Тюмень с Калининградом.
— Ты неисправима!
— А тебе надо учить географию.
— Ладно, договорились, — улыбнулась Настя. — Пусть я тупица, но хотя бы не жирный мамонт. И то хорошо.
— А про любовь? Расскажешь?
— Как давно это было, — вздохнула подруга. — Кажется, в прошлой жизни. Мне исполнилось двадцать пять. Изабель в очередной раз взялась за меня: посадила на диету, купила абонемент в тренажёрный зал. И там я познакомилась с тренером. Безусловно, я никак не могла с ним не познакомиться, ведь Изабель оплатила для меня персональные тренировки. Этот аполлон должен был заниматься со мной два раза в неделю, а ещё три раза я приходила и самостоятельно работала на тренажёрах. Вернее, от души филонила.
— И ты влюбилась в тренера?
— Ещё как! До потери пульса. Он был очень красив… И я, конечно, даже мечтать не могла, что он ответит мне взаимностью.
— А он ответил?
— Да! Целых три месяца мы были вместе. Я летала, как на крыльях. Я даже похудела…
— На семь килограммов?!
— Откуда ты знаешь? — удивилась Настя. — Точно, на целых семь килограммов. Учитывая, что до этого я всегда только набирала вес, для меня семь потерянных килограммов стали сказкой.
— Но всё закончилось?
— Да, всё резко оборвалось. Не понимаю, что произошло… Он говорил мне ласковые слова, заботился обо мне… Мне казалось, вот-вот предложит переехать к нему. А потом сообщил, что его пригласили на работу в Москву, в какой-то супер-пупер-крутой клуб. И он уехал. С собой не позвал. Понятное дело, зачем ему в столице багаж в виде провинциального мамонта? В Москву надо приезжать налегке — свободным, открытым для новых возможностей.