— Какие проигрыши? — я вообще ничего не понимала.
— Мне она о таком ничего не рассказывала, — съежился Темка под моим строгим взглядом. — Ни о какой несправедливости ничего не знаю.
— Простите, у меня ведь теперь вообще нет вещей. Чемодан остался в машине. Не найдется ли у вас салфеток? А то, знаете, мне что-то попало в глаз и мешает.
От столь трогательных попыток сохранить видимость внутренней силы веяло чем-то хорошим. Я поймала себя на том, что теперь мне уже нравится наша гостья.
— И платок у нас найдется, и… — я улыбнулась с видом фокусника, обещающего чудо, — твой чемодан. Георгий же не дурак, чтоб женщину куда-то без вещей переносить.
— Правда? — блондинка просияла. — Все равно не без потерь. Пиджак жалко, что в машине на заднем сиденье лежал, и блузка вся изодралась… Господи, тут радоваться надо, что жива осталась, а я из-за вещей переживаю. Вот дура-то!
— Все нормально. Любая б на твоем месте переживала. Темка, достань из-под кресла.
Ничуть не стесняясь наших любопытных взглядов, Мария полезла в чемодан. Его содержимое меня слегка удивило. Книги, скрюченная настольная лампа, покрытая паутиной статуэтка.
— Мария, тебе можно…
— Маша. Зовите меня просто Маша. А то как-то официально выходит.
— Тебе можно задавать вопросы или тебя это будет сейчас травмировать? Впрочем, это тоже вопрос. Честно говоря, не знаю, как подступиться к теме, но подступиться к ней необходимо.
— Все в порядке. Я уже в норме.
— Тогда не отвлекайся и расскажи нам все-все. Мы хотим тебе помочь, но не сможем сделать этого, не зная всех нюансов твоей истории.
«Кроме того, не зная их, мы не сможем разобраться, причастна ли твоя история к пропаже Георгия», — добавила я уже мысленно и поняла, что становлюсь обманщицей, нарочно разыгрывающей из себя альтруистку.
— Не знаю, с чего начать… — гостья замялась. Тут взгляд ее упал на сложенный вчетверо альбомный листок, выглядывающий из внутреннего кармана чемодана. — Вот! — Маша протянула мне листок. — Так будет нагляднее. У меня против моего кузена тоже кое-что есть!
Решив не тратить время на расспросы, мы с Темкой в две пары глаз жадно уставились на листок. Там было написано следующее:
После того как я задушил ее, ночами мне стали сниться кошмары. Нет, не труп любимой являлся мне в снах. Не ее бледное лицо и неестественно откинутая назад голова, безвольно повисшая на переломанной шее. Не закатившиеся, но по-прежнему красивые фиалковые глаза, которые прежде светились завораживающим бездонным счастьем. Не вывалившийся распухший язык, ныне безобразный, но доставивший мне когда-то столько приятных минут. И даже не страшный, засыпанный мусором овраг, куда я в итоге сбросил труп. Мне снилась скамейка. Злополучное деревянное строение у вольера в зоопарке. Сама бездушная, она взялась вымотать всю душу и у меня. Конечно, на следующее утро после убийства я явился в зоопарк и пытался найти эту скамейку. Но ее не было. Представляете? Еще вчера была и вдруг исчезла. Испарилась, улетучилась, сгинула. Очень осторожно я пытался выяснить у работников, куда девался этот деревянный монстр. Все впустую. И вот, являясь мне в снах, скамейка говорила: «Я — компромат! Я давно уже нахожусь среди улик. Ты рассекречен!» Тогда я понял, что вижу вещий сон. Скамейку, на которой красуется выцарапанная мною надпись «Аня Аленкина + Леня Песов = Любовь до гроба», конечно же, увезла полиция. И о моей вине, конечно, свидетельствуют дата и подпись, выцарапанные мною за полчаса до того, как я убил Аню. За двадцать семь минут до того, как она сообщила, что уходит от меня. Не знаю, когда вы придете за мной, г-н следователь, но верю, что чистосердечное признание облегчит мою участь.
Это я убил Аню Аленкину. Я — убийца.
С уважением,
— Это что? — для приличия я еще несколько раз пробежалась глазами по тексту, но ничего нового в нем не обнаружила.
— Его признание, я так полагаю, — серьезно проговорила Маша. — Почему-то неотправленное. Может, испугался и не нашел в себе силы сдаться властям? В любом случае мне удастся этим воспользоваться. Пригрожу, что если он не отдаст завещание, то я покажу это признание полиции.
«Ничего себе! Дело тут совсем нешуточное. Убийство! Завещание!» — мысли наконец вышли из ступора и начали оформляться в слова.
— Какое завещание? Убитая Аленкина что-то завещала тебе? — я достала блокнот и приготовилась записывать.
— Нет. При чем здесь Аленкина? Мне отец завещал. — Маша нахмурилась, обиженная моей непонятливостью. — Я, если честно, даже не знаю, существовала ли эта Аленкина на самом деле. Просто я нашла в вещах кузена вот этот листик и решила на всякий случай его забрать. Чтоб, если понадобится для адвокатов, ярче характер моего кузена проиллюстрировать. Ведь нормальный человек такого никогда не напишет, правда? Даже если все это — вымысел, этот листок тем не менее свидетельствует о подлости его характера и может пригодиться, стоит мне захотеть устроить кузену какие-нибудь неприятности. Пусть полиция разбирается, с чего это вдруг Леонид Песов стал такое писать. Даже если он никого не убивал, по инстанциям его все равно затаскают.
— Погоди, — Темка вмешался в разговор так, будто понимал, о чем идет речь. Впрочем, скорее всего, он просто напускал на себя компетентный вид, чтобы не показаться гостье глупым. — Если по убийству Аленкиной возбуждено уголовное дело, то, безусловно, у тебя в руках важная улика.
— Не знаю я ничего про эту Аленкину! Но видите ли… — тут Маша сжала кулаки, и глаза ее снова блеснули влагой, — я слишком много знаю про своего кузена. Он такой человек, что мог и впрямь убить кого-то. Плохой человек, я бы сказала. Хотя, видит бог, раньше я была убеждена, что плохих людей не бывает. А теперь вот… Вы просто представить себе не можете, через что мне пришлось пройти!
— Так расскажи же нам, чтобы смогли! — едва сдерживая нетерпение, прошипела я и тут же постаралась улыбнуться. — Хватит путаницы, Машенька! Давай, пожалуйста, по порядку. Итак, отец что-то тебе завещал.
— Нет, — Маша издевательски вздохнула. — Если по порядку, то начинать нужно с другого. Не с того, когда он умер, а с того, когда он родился.
— Ты уверена, что такой рассказ займет приемлемое количество времени? Твой отец ведь, наверное, долго жил.
— Долго, — подтвердила рассказчица, — но не очень счастливо. Жаль его, — девушка всхлипнула, и, когда от бессилия что-либо выяснить я уже готова была разрыдаться вместе с ней, снисходительно сообщила:
— Сейчас все объясню. Отец мой родился в семье солидного партийного работника. Роскошь окружала папочку с детских лет. Когда он подрос, то сумел правильно воспользоваться связями своего семейства и выбиться в люди. Стать очень обеспеченным человеком. Как говорят, у него был исключительный коммерческий талант. А у его родного брата такого таланта не было. Даже странно — деньги общие, связи семейные, но один брат идет в гору, а другой — наоборот. Вместо коммерческого таланта у дяди была страсть к алкоголю, истеричная жена и презирающий родительские скандалы сын, мой кузен. Точнее, на самом деле он никакой не кузен — обычный двоюродный брат. Но мой папочка имел пунктик на всем западном, потому заставлял именовать братца кузеном. Мысленно я всегда называла его лжекузеном, уж больно не похожи на родственные наши с ним отношения. Еще тот подарочек наш Леонид! Лет ему тридцать, выглядит на двадцать, а ума — на десять. Приставать начал, еще когда мне шестнадцати не было. По возможности мягко я его всегда отшивала. Даже дружить с ним пыталась. Но дружба ему была не нужна. В результате он меня ужасно ненавидит. Внешне, конечно, он — сама галантность. На правах своего старшинства (он старше меня на пять лет) все норовит якобы заботиться обо мне. Сволочь!
— Круто сказано! — перебил Тема, но, наткнувшись на мой строгий взгляд, тут же осекся. — Но ты не отвлекайся от сюжета, Маш… Ты про отца рассказывала и про завещание.
Таким Темка нравился мне куда больше.
— Да, извините, — Маша попыталась соответствовать атмосфере общей собранности. — В семнадцать лет, устав от навязчивой отцовской опеки, я сбежала из дому. Мама умерла, когда мне было пятнадцать, поэтому некому было оградить меня от строгого воспитания отца. Он пытался вырастить из меня отъявленную стерву. Эдакую белую кость, презирающую все вокруг. Не разрешал выходить никуда с «простыми смертными», приставил репетиторов, не оставляя ни минуты свободного времени, в качестве отдыха навязывал общение с детками таких же, как он, богатеев, совершенно не учитывая, нравятся они мне или нет. В общем, навязанная им жизнь постепенно становилась невыносимой, и я сбежала в столицу. Позвонила отцу и сказала: «Не ищи меня, все равно не найдешь, не оставила я себе ничего от тебя — ни фамилии, ни связей, ни средств».
— Как же ты жила? — удивился Артем.
— Да нормально, — улыбнулась рассказчица, — как все. Сначала училась и в общаге обитала, потом работу нашла. Что сложного-то? Плохо только, что, пока я лишения терпела и на ноги становилась, лжекузен времени даром не терял. Возле отца моего пасся, наследство себе высиживал. А я возьми да объявись перед самой смертью отца. Бедный братец, надо было видеть его выражение лица, когда я вошла в комнату умирающего папеньки! А мне тогда сон приснился, что отец заболел. Вот я не выдержала и приехала. Оказалось — вовремя. Мы, знаете, те несколько дней, что нам отведено было, так хорошо с отцом поговорили, — Маша изо всех сил старалась не разрыдаться, и ей это почти удавалось. — Простили друг другу все. Вспоминали маму. Вот тогда рассказал он мне про завещание. Оказывается, часть наследства кузену действительно перепала, но основное все — мне. Я говорила отцу: «Ты, папа, не выдумывай, выздоравливай лучше. Мне деньги эти не нужны вовсе. Мне ты нужен». А он так разволновался от такого моего заявления, что тут же и умер от нахлынувших чувств. Представляете?