— В чем дело? — грозно обратился я к своему воспитаннику.
— Эта-та… Эта… — только и смог вымолвить он, безмятежно улыбаясь.
Рывком я принял Кешу с дивана, натянул на него замызганную одежонку, кучей валявшуюся на полу, и повлек ослушника к выходу.
Мы лавиной скатились по лестнице и вывалились на морозный воздух.
— Эта… — несколько обеспокоившись, забормотал Кеша. — К-куда эта?..
Я подтащил его к сугробу и заботливо окунул головой в снег. Белая колючая крупа мгновенно облепила разгоряченное лицо. Прозрачные холодные струйки, тая, потекли по подбородку, скользнули за ворот, щекоча кожу. Кеша постепенно, но неотвратимо трезвел.
— Эта… — произнес он (за пьяными интонациями теперь проглядывало смущение). — Надо же было отметить новоселье…
— Возможно. — Я разогнулся, брезгливо отряхнул руки и зашагал к машине.
Нечего связываться с этим имбецилом… Для того серьезного дела, которое я задумал, мне нужен вменяемый адаптивный человек, а не слюнявый идиот, от одного вида бутылки впадающий в нирвану. Стоило пачкаться с этим бомжом, чтобы в первый же день…
Машина отозвалась на поворот ключа восторженным рычанием, готовая по одному знаку рвануться с места…
Черт с ним… За квартиру уплачено — пусть пропьянствует месяц, а потом его выгонят, как миленького… Отныне я не желаю иметь с ним дел. Пусть катится к чертовой бабушке…
Тем временем Кеша, осознав, что я безвозвратно уезжаю, собрав последние силы, выпростался из сугроба и рухнул прямо под колеса. Стоило лишь нажать на педаль газа, чтобы раздавить его к чертям собачьим! Но что-то мне мешало.
Судьба давала мне уникальный шанс, но в тот момент я не понял ее прозорливой услужливости. Не осмелился пойти у нее на поводу. Не разгадал ее простой подсказки. И очень жаль. Потому что иначе не было бы Кеши, не было бы всего того непонятного и странного, что неодолимо связывало меня с ним, и не было бы тех чудовищных событий, которые воспоследовали после нашей случайной (или все-таки предопределенной?) встречи в туманный осенний день на оживленном перекрестке. Ничего бы не было!
Лапая руками по капоту, Кеша с трудом поднялся на ноги и, стоя по щиколотку в луже, смущенно пробормотал, обращаясь не ко мне, а к грозно рычащему автомобилю:
— Эта… Эта больше не повторится!.. Душа потекла… Уют, душевное размягчение, женская забота опять же… Валька пристала, стерва, давай отметим… Друзья, еда… Душа радуется. Праздник же у души… Понимать надо человека…
Сквозь прозрачное автомобильное стекло, полное черных теней и бликов от дворового фонаря, он жалобно взирал на меня, умоляюще кривя готовый к рыданиям рот. Потом на коленках, как безногий, подполз к дверце и прижался лбом к холодному металлу.
— Ну, убей, убей меня, брат! — слезливо завопил он, раздирая на груди истлевшие лохмотья того, что когда-то называлось рубахой. — Зарежь! Сокруши меня! Распни! — Бесцветные глаза с откровенной безуминкой выкатились из орбит.
Я оторопело огляделся. Припозднившиеся прохожие напрасно вглядывались в темень, пытаясь определить источник жутких завываний.
— Не понять тебе меня… Меня мать, может, в три года на улицу выпнула! — надрывался Кеша. При каждом вскрике из разгоряченного рта вырывались спутанные клубочки пара. — Может, меня отец избивал до синевы! Я, может, по-человечески и не жил никогда! И ты, давай, выбрось меня на улицу! В подворотню! К псам бездомным!
Я нервно заерзал на сиденье. Было неприятно.
— Люди! Люди! — Кеша повалился вновь на землю и принялся громко подвывать. — Помогите! Спасите своего заблудшего собрата! Погибаю!
Хлопнула дверь подъезда, зашумели в отдалении опасливые шаги, — кто-то внял тщетным призывам, более риторическим, чем рассчитанным на помощь. Праздное внимание сочувствующего незнакомца было мне ни к чему, скандалов не люблю. Да и злость куда-то ушла, и Кешу стало немного жалко…
— Ладно надрываться-то, — устало проговорил, выходя из машины. — Пошли!
(И зачем я тогда не уехал восвояси, плюнув на актерствующего попрошайку с задатками великого Мочалова?)
Пока мы шли к дому, я спросил у протрезвевшего бродяги, довольного произведенным сценическим эффектом:
— А ты и вправду актер… Где это так научился выкаблучивать?
Тот самодовольно осклабился.
— Эта… На зоне я лакея в постановке играл. Из дореволюционной жизни. Там и научился.
Я сделал вид, что поверил. Великой загадкой был для меня этот Кеша.
Заслышав шаги, Клавдия Митрофановна встрепенулась и, назидательно дребезжа, изрекла:
— Получишь ли утешение в любви своей, ибо тобою, брат, утешатся святые? Призревший змею познает истинную боль от ее укуса, кто ведет в плен, тот сам пойдет в плен, кто мечом убивает, тому самому надлежит быть убиту мечом. Кто имеет ухо, да слышит. — Высказавшись, Клавдия Митрофановна с чувством исполненного долга, по своему обыкновению, вцепилась беззубыми деснами в сухарик.
Но тогда я не понял ее туманных пророчеств.
Кеша рухнул, не раздеваясь, на диван и скорбно захрапел.
Безумный, безумный, безумный, безумный мир… И я сам немало поспособствовал его безумию.
Очередную встречу с Ефимычем я предусмотрительно отложил. У меня были куда более неотложные дела с моим новым другом. К тому же хотелось слегка разжечь любопытство психоаналитика.
Наконец Виктор Ефимович позвонил сам, слегка встревоженный. Впрочем, «встревоженный» — не совсем подходящее слово для данной ситуации. «Заинтересованный» — точнее. Заинтересованный, но старающийся, чтобы эту заинтересованность ни в коем случае не обнаружил чувствительный пациент.
Мы договорились встретиться вечером.
— Знаете, Виктор, вот что я подумал… — Как обычно, я развалился в кресле. — Тот случай, когда… — Выжидательная пауза.
— Какой случай?
— Ну, помните, я снимал с нее трусики, и вдруг вошла учительница. Она начала остервенело орать, что…
Его глаза поскучнели, но он мужественно спросил:
— Что именно она кричала?
— Не помню… Но мне подумалось, что этот случай может иметь важные последствия для моего подсознания. Разве не так?
— Да, пожалуй…
Пауза. Сухой шелест переворачиваемых страниц. Холодное поблескивание очков напротив…
— Скажите, Александр… Помните, в прошлый раз вы привели мне два случая неожиданной забывчивости, которая…
— А… Вы об этом… Ну, было, было…
— Подобные случаи повторялись вновь?
— Нет, ни разу.
Недоумение на его лице. Легкий оттенок разочарования. Привкус растерянности в холодном блеске стекол.
Я не так прост, как он думает. Конечно, звонить мне на работу и допрашивать Алину, не выбегал ли я с безумным видом средь бела дня, он не станет. Пока не станет. Но с Иришкой он, конечно, поддерживает негласный контакт. Ведь это она откопала его в какой-то богом забытой академии, приволокла и насильно всучила мне. Однако единственное, что она может ему поведать, — это еще раз описать разыгранную как по нотам сцену в театре.
Тогда все получилось спонтанно, но очень удачно. Накануне мы крупно поссорились. Мелкая стычка, поводом для которой послужило не то дурное выражение моего лица, не то недостаточно почтительное вслушивание в ее бесконечную трескотню. Честно говоря, меня угнетала необходимость высиживать на этом дурацком представлении, имитируя восхищение, которого я не испытывал, и я ушел. Спокойно получил пальто в гардеробе, вышел на улицу, решил прогуляться в одиночестве. Конечно, ни в какой электричке я никуда не ездил, а что касается крови… Зашел в кафе, случайно пролил кетчуп на рубашку. Не будут же они отдавать одежду на экспертизу?
Так что с этой стороны все в полном ажуре. Иришка, конечно, непременно подтвердит и насчет моего безумного вида, и насчет странного поведения. А большего мне и не надо.
Я оставил Ефимыча несколько разочарованным и вместе с тем успокоенным.
Еще несколько сеансов мы лениво перемалывали осточертевший эпизод с учительницей, обходя стороной именно то, что больше всего интересовало нас обоих.
А потом я позвонил ему в три часа ночи — пусть привыкает к сюрпризам, то ли еще будет! Голос мой истерически срывался и звенел (кажется, во мне погиб великий лицедей).
— Виктор, это опять… Опять это случилось!
— Что случилось, Александр? — послышался сонный бас. — Ради бога, успокойтесь, объясните толком, что произошло.
— Опять… Я… Я звоню вам с вокзала. Меня только что выпустили из милиции.
— Вы попали в милицию? Вас задержали? За что?
— За мелкое хулиганство. Дело в том, что я ехал домой на машине… Где теперь машина — не знаю. Очнулся уже в «обезьяннике». Вокруг — вонь, бомжи, мат…
— Что вам инкриминировали?
— Сказали, что я толкал прохожих, размахивал руками, матерился.
— Из-за чего?
— Не имею ни малейшего представления. Они нашли при мне документы, паспорт, права, но отпускать не стали, решив, что я пьян. Потом, когда я очнулся…
— Что?
— Просто выписали штраф и отпустили.
— Весьма интересный случай!
— Да, интересный…
Растерянное молчание на другом конце провода.
— Вам нужна помощь? Я могу приехать, — наконец несмело предложил он.
Я хмыкнул про себя. Любопытно, ночной вызов мозгоправа входит в прейскурант предоставляемых услуг или оплачивается по особой таксе?
— Нет, спасибо, справлюсь сам. Как-нибудь доберусь домой.
— Давайте завтра обсудим этот случай у меня в кабинете.
— Не знаю, как у меня завтра со временем…
— Не хочу вас пугать, но положение серьезное.
— Да уж, куда серьезнее, — горестно хмыкнул я и повесил трубку.
Бессонная ночь моему куратору обеспечена. Теперь стоит продумать следующий шаг. Он будет еще более потрясающим.
Глава 9
— А я книжек вообще не читаю. Я этой дурной привычки давно уже не имею.
Иная книжка — она же хуже водки случается. Голову задурит, так что «мама» не скажешь. Очухался — а в мозгу уже одни только розовые мечтания, газовый флер, никакой жизненной правды. Ежели в тот момент слабину дашь, поддашься на провокацию, в библиотеку за новой дозой пойдешь, — глядь, уже по скользкой дорожке отправился. Прямиком в заоблачную выдуманную жизнь с неестественными идеалами и нездоровым влечением к трезвому образу жизни. Потом другую книжку взял, еще не дочел толком, еще розовый газ из очей не выветрился, а уж руки за третьей сами тянутся. Хуже водки, чесс слово! И стоит дороже.