идеально вписывается в этот проект и что их звонок как нельзя более кстати — так сказать, инициатива снизу, поддерживающая инициативу сверху.
Василий Иванович с пылающими ушами поинтересовался, а как ему следует поступить, если возникнут трудности.
Москва, похмыкав, ответила, что дело это новое, экспериментальное, что на первых порах товарищам на местах предоставляются самые широкие полномочия — разумеется, в разумных пределах.
— Ты чего это. Василек, ворочаешься?! — проворчала глубокой ночью любящая жена Марина, боевой друг и товарищ. — Это надо же — из-за евреев не спать! Все несчастья от них, честное слово!..
— Ну, не скажи, Марина, не скажи! — возразил Василий Иванович. — Всяко бывает! Есть такие, знаешь, русские, что даже хуже евреев!..
...И вот теперь подполковник Василий Иванович Захарченков сидел за письменным столом в своем служебном кабинете, бесцельно перекладывая то справа налево, то слева направо, какие-то бумаги, хмурил соболиные брови и все не решался открыто поглядеть на этого Таратуту Семена Яновича, из-за которого он провел сегодня бессонную ночь.
Наконец он поджал губы, расправил богатырские плечи и без надобности громко сказал:
— Так вот, Семен Янович... Мы пересылали ваше дело в Москву, там с ним ознакомились и приняли положительное решение — вы можете ехать!..
— Ехать? — спросил Таратута сдавленным голосом, поскольку новость эта застигла его в самом начале сладчайшего зевка. — Куда ехать?
— Как это, Семен Янович, куда? В Израиль! — твердо сказал Захарченков, впервые поглядел на Таратуту и удивился. — "Где-то я встречал этого подлеца! — мельком подумал он. — Не вспомню сейчас — где и при каких обстоятельствах, но личность определенно знакомая! Ох, Ершов, Ершов! Ох, подведешь ты меня, Ершов, под кузькину мать!.."
А Таратута, как всегда, когда ему бывало необходимо выиграть время, снял очки и принялся их тщательно протирать. Он делал это так долго и нудно, что Захарченков, на всякий случай, повторил:
— В Израиль, Семен Янович!
— А зачем?! — ухмыльнулся Таратута, все еще продолжая протирать очки. — Для чего мне туда ехать?
— На вашу историческую родину, Семен Янович! — сказал Захарченков. — Для воссоединения семьи.
— Здрасьте! — нагло сказал Таратута, надел очки, уселся поудобнее и вытянул ноги. — Во-первых, я далеко не уверен в том, что Израиль моя историческая родина. Может быть, моя историческая родина — это Огненная земля или мыс Доброй Надежды. By компрене?! А во-вторых, никаких родственников у меня в Израиле нет.
— Нет?! — улыбнулся по привычке Захарченков и сразу же почувствовал себя увереннее и спокойнее. — Так-таки и нет?
— Нет.
— Любопытно!
Захарченков открыл лежавшую перед ним на столе папку-скоросшиватель, перелистал какие-то бумажонки, снова улыбнулся:
— А вот, между прочим, у меня тут имеется заявление от гражданина Таратуты Семена Яновича. Датировано двадцатым ноября тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года. И в этом заявлении гражданин Таратута Семен Янович просит, чтоб ему разрешили выехать на его историческую родину в Израиль для воссоединения семьи...
— Но...
— Минуточку! — строго сказал Захарченков. — И тут же приложенный к заявлению имеется вызов — он, правда, устарел, — но это мелочь, — вызов Семену Яновичу Таратуте от его двоюродного брата Симона Сокольского, проживающего в Израиле, в городе Тель-Авиве, улица Алленби, двенадцать...
Улыбаясь все шире и слаще, он уже без боязни в упор поглядел на Таратуту:
— Как же прикажете все это понимать, Семен Янович? Мне бы не хотелось понимать так, что вы имели намерение нас обмануть!
Таратута подтянул ноги и сказал:
— Ну, зачем же — обмануть?! Все это значительно сложнее...
— Правильно! — сказал Захарченков. — Вернее, было сложно, стало — просто. Придется мне повторить то, с чего я начал — ваш вопрос в Москве решен положительно, и вы можете ехать.
— Я не могу ехать, — тихо и растерянно сказал Таратута.
— Можете не можете, а должны! — усмехнулся Захарченков. — Виза, которую вы получите в Москве, действительна пять дней, по восьмое октября. Если вы не уедете седьмого или, в крайнем случае, утром восьмого — вы будете задержаны как лицо без подданства, нелегально находящееся на территории Советского Союза, со всеми вытекающими отсюда последствиями!..
Он победоносно тряхнул головой и не без ехидства сказал:
— Вы спросили меня, Семен Янович — ву компрене?! Мы то, как видите, компрене! А вы?!
Наступило молчание.
Таратута, опустив голову, с преувеличенным вниманием разглядывал носки своих заляпанных грязью польских туфель, а Захарченков, скосив на Таратуту глаза, по-прежнему безуспешно пытался припомнить, кого ему напоминает этот очкарик.
Оба они — и Захарченков и Таратута — были сейчас похожи на боксеров в ту короткую минуту отдыха, после схватки, когда спасительный гонг развел их по разным углам, и они сидят, расслабившись, жадно глотая воздух, и благодатные руки массажистов разминают им плечи и спину, и влажная губка смачивает им опаленные лица, и что-то нашептывает им секундант, что-то очень важное, но что уже не имеет теперь ни малейшего значения.
Если продолжить это сравнение, то первый раунд сегодняшней схватки совершенно очевидно остался за Василием Ивановичем Захарченковым. Но он понимал, что это только начало, что его противник еще не показал все, на что он способен, еще не выложил на стол все свои козыри, не пустил в ход главное оружие.
И, словно почувствовав эти опасения Василия Ивановича, Таратута оторвался от созерцания своих ботинок, вздохнул и сказал:
— Я не поеду. Не хочу... В конце концов вы не имеете никакого права насильно заставить меня уехать.
— Смотря — куда! — сказал Захарченков и значительно поглядел на Таратуту.
— Это что же — угроза?
Захарченков усмехнулся:
— Нет, Семен Янович, это не угроза. Это просто, так сказать, железный факт! Вы же не маленький, вы же, слава богу, прекрасно все понимаете сами!..
И тут, чтобы не дать противнику прийти в себя, Василий Иванович заговорил быстро, решительно и деловито:
— Значит, сегодня вечером вам нужно будет выехать в Москву... С самолетом связываться не советую, можно застрять, а у нас каждая минута на счету... Сегодня у нас третье, среда, в Москве вы четвертого — и это уже четверг и у вас, в сущности, остается неполных два дня на все оформление — получение документов в ОВИРе, получение виз в Голландском и в Австрийском посольствах, билет на самолет до Вены, сдача багажа... Хотя вы человек одинокий, вещей у вас, небось, не так-то уж много, чемодана два-три...
— Чемодан у меня один! — резко перебил Таратута. — Не в этом дело. Я не хочу ехать... И, кстати, если бы я даже и хотел, я не могу ехать.
— Почему?
Таратута развел руками и с обезоруживающей улыбкой сказал негромко и четко:
— У меня нет денег.
— Что?!..
— Нет денег!
Василий Иванович растерялся. Именно этого наипростейшего обстоятельства он не предвидел и не учитывал, готовясь к сегодняшней операции, которой они с Ершовым, развеселившись после звонка в Москву, дали кодовое название "Баба с воза".
— Нет денег?! — тупо переспросил он. — Совсем нет?
— Ну, совсем не совсем, — кротко сказал Таратута, — но того, что есть — хватит только на билет до Вены. Вот — пожалуйста...
Он вытащил из кармана бумажник, пересчитал имевшуюся в нем наличность, печально усмехнулся:
— Двадцать четыре рубля... Ну, и еще рубля на два мелочи... Это наличные... И на сберегательной книжке — сто сорок... И все! А за одну визу, насколько мне известно, надо заплатить четыреста. За выход из гражданства — пятьсот. Это уже девятьсот. Теперь — налог на образование... Или он отменен?
— Не отменен, но имеется указание, чтоб временно не взыскивать, — с убитым видом пробормотал Василий Иванович.
— Ладно, — охотно согласился Таратута, — налог на образование не считаем... Но мне, все равно, даже и без налога, недостает — и это по крайней мере — тысяча рублей... Как же я могу ехать?!
Таратута спрятал бумажник в карман и, еле удержавшись, чтобы не подмигнуть Василию Ивановичу, встал, как бы давая понять, что разговаривать им больше решительно не о чем.
— Подождите, Семен Янович, подождите, не торопитесь! — почти испуганно сказал Захарченков.
— Пожалуйста, — сказал Таратута и сел.
Снова наступило молчание. Только теперь уже Таратута искоса разглядывал Василия Ивановича, а Захарченков, понимая, что второй раунд боя проигран им начисто, в пух и прах, лихорадочно соображал, как ему выпутаться из этого глупейшего положения.
Ничего не придумав, он, на всякий случай, спросил:
— Неужели вам не у кого одолжить?
— У кого, например?! — со смешком поинтересовался Таратута.
— Ну, я не знаю... Все у кого-нибудь одалживают... Люди имеют родственников, знакомых...
Таратута печально покачал головой:
— Вот, вот! А у меня, представьте себе, как раз никого — ни знакомых, ни, тем более, родственников... И кстати, не кажется ли вам, что все это очень странно — у людей есть родственники и знакомые, есть желание уехать и есть даже деньги, чтобы за это желание заплатить, — но им разрешение не дают... А я без денег и никуда уезжать не хочу, и меня, прямо-таки, выталкивают... Да еще так внезапно!.. Почему? Зачем? В чем тут секрет?..
— Никакого тут секрета нет! — сердито сказал Захарченков. — Заявления на выезд рассматриваются в порядке очереди... Ваше заявление давнее; подошла очередь, рассмотрели, решили — пожалуйста, можете ехать...
— Так ведь мне уже один раз отказали.
— Тогда отказали, теперь разрешили! — еще сердитее сказал Захарченков. — Между прочим, а на что вы тогда рассчитывали, если вы такой бедный?! Деньги-то все равно надо было платить...
— Тогда у меня были друзья, которые могли мне помочь. А теперь — одни знакомые. Да и то, знаете, такие, у которых больше, чем на пять рублей до получки не разживешься... Они сами только и глядят — у кого бы стрельнуть...