Еще нет?...тебя обидели?., о тебе забыли. Она говорила нс со мной, она обращалась прямо к тому, что смотрел ей прямо в лицо взором полным желания. Прости маленький, прости глупенький...иди ко мне. А ну вот так... сюда. Я видел по лицу Елены, что она опять подастся опьянению. Ее ноздри раздулись, полураскрытые глаза мерцали почти бессознательной синевой. Рот приоткрывался, обнажая мелкий жемчуг зубов, сквозь которые, чуть слышно доносился взволнованный шепот: Ну, иди... так, теперь хорошо. Нет, нет не слишком! Она не только звала за собой, удерживала в глубине своего тела часть моего существа, не давая ему погрузиться совсем. Вытянула ножки так, что они оказались у меня под мышками и откинулась всем корпусом назад. Потом села на мои колени. Я готов был закричать от невыносимой боли и в то же время восторга, острого напряжения, пронизавшего меня. Наверное, Елена так же испытывала боль, ей трудно было говорить: Подожди, подожди... еще несколько секунд... Это так восхитительно... Мне кажется, я сейчас поднимусь на воздух! И она сделала движение, как бы желая приподняться, чтобы облегчить напряжение живой пружины и снова откинулась назад.
О, это была непередаваемая пытка страсти! Не знаю, смог бы я выдержать это до конца, но в то время, когда Елена, опершись ладонями, приподнялась надо мною и, помедлив немного, собиралась снова откинуться на мои колени, раздался лязг буферов, сильный толчок рванул нас назад, руки Елены не выдержали падающего тела и она со всей силой опустилась на меня. Последнее слияние тел, ритм быстро несущегося поезда, удесятерил степень моих ласк. И эта последняя минута наступила. Елена заснула в моих объятиях розовая, нежная, обнаженная.
В Вильно поезд пришел около полудня. Я не нашел в себе мужества расстаться с этой внезапно появившейся в моей жизни женщиной. Мысль о разлуке казалась мне дикой и нелепой, все мои силы чувства и желания были пронизаны ею. Возбуждением нельзя было насладиться. Особый приступ я испытал, когда Елена одевалась, и я увидел ее в строгом черном платье, в густой черной вуали глубокого траура. Контрасты этого печального одеяния с такими минутами, каждую из которых еще помнили все клеточки моего тела, были настолько соблазнительными, что мне захотелось чуть не в купе еще раз обладать ею. Но она резко отстранилась — костюм как бы напомнил ей что-то. Я спросил: «Мы остановимся вместе? Я бы очень хотел этого!»
Мой страх был напрасен, и еще по дороге в гостиницу «Бристоль» я мог убедиться, что она не хочет забыть о моем теле. Ее рука настойчиво укрывалась под складками длинного френча. Я ощущал через двойную ткань одежды се теплоту. Потом она осторожно стала устранять покров одежды, мешавшей ей более интимным прикосновениям. Мы ехали в открытом автомобиле. Она сидела не слишком близко от меня. Узкий овал лица под густой вуалью был печален и строг. Ни один человек, глядя на нее, не мог заподозрить ничего похожего на самую малейшую вольность, и в то же время рука гладила, щекотала и играла мной, как игрушкой забавной и бесчувственной.
Не знаю, каково было мое выражение лица, когда мы вошли в вестибюль гостиницы. Наши тела слились, как только закрылась дверь за коридорным. И еще раз в течение дня возобновились наши ласки.
Как только прошел порыв, охвативший меня при входе в номер, я осведомился по телефону, когда командующий фронтом сможет принять меня. Мне ответили, что он уехал для осмотра позиций под Ковно и вернется на другой день. Таким образом, в нашем распоряжении была еще одна ночь. Я твердо решил, что с этой женщиной не расстанусь. Что будем делать, как сложатся наши отношения, как скрыть это от жены — ничего нс сознавалось мной с какой-либо ясностью. Я даже не знал, кто моя спутница. Ее траур давал мне возможность полагать, что она вдова.
Судя по тому, как легко она согласилась занять одну комнату со мной, общественное мнение ее не пугало и не могло служить препятствием к продолжению наших отношений. Хотя остатки инстинктивной стыдливости, особенно с разнообразием ласки и совершенным бесстыдством, с которым она отдавалась мне, заставляли ее не открывать, когда, вернувшись из парикмахерской, я постучал в дверь. «Нет, нет, нельзя, я не одета!» — услышал я и шум передвигаемой мебели. Я настаивал открыть дверь, сначала рассерженный и почти испуганный, а затем полушутливо. «Я совсем раздета, да что вы с ума сошли?» — крикнула она. — Фу ты, стыд какой! Ни за что!»
Пожалуй, не стоит добавлять, что как только я был впущен в комнату, эта стыдливость стала совсем уже другой.
Потом мы долго бродили по городу, заходили в старинный монастырь, блуждали тенистыми аллеями сада и даже совершили прогулку по реке.
Наступил тихий жаркий вечер, когда мы с ней снова попали в «Бристоль», чтобы еще отдохнуть и переодеться. Нечего и говорить, нам удалось сделать только второе. Я еще нс в силах был смотреть, как из-под глубокого траура платья обнажается стройное тело, гибкое и молодое. Каждое движение его перед моими глазами немысленно передавалось безошибочным рефлексом по всему моему телу, сосредотачивая кровь и наливая мускулы и силы снова пробуждающимся желанием. Нет, нам не удалось отдохнуть и полчаса, и в сиреневом сумраке было заметно, какое сладострастие тенями легло у Елены под глазами. Эти глаза мерцали, вспыхивая отблеском пережитого наслаждения и потухая под тяжестью перенесенной усталости. Ее руки, уставшие от объятий, беспомощно висели вдоль склоненного в непроходящей истоме тела...
Но в то же время усталость овладевала и мной, делая вялыми, ленивыми руки, внезапно сковывая движения ног и расслабляющей волной отлива проходила по моим икрам. Я стал опасаться того страшного и ужасного паралича, который так внезапно овладел мной накануне, хотел отказаться от ласки, чувствуя как дремота начинает опутывать мое сознание, но все еще мечтал о нежности, объятии и трепетал от страха, что завтра, может быть, должен буду расстаться с Еленой.
Мы рано пришли домой. На счастье, нам удалось достать несколько бутылок вина. Я выпил почти все сам. Елена сделала лишь несколько глотков шампанского. «Ты не даешь мне придти в себя, — шутливо и ласково сказала она. — Я пьяна без вина».
Когда мы вошли в комнату, я едва держался на ногах. «Нет, теперь спать», — решительно отклонила она попытку обнять ее и быстрыми движениями сбросила платье, которое упало к ногам, открыв совсем новое чувство. Не садясь на кровать, Елена стоя, держась за спинку кресла, сняла чулки, потянула за тесемку, нетерпеливо повела бедрами, от чего края батистового платья разошлись и снова сошлись, обнажив на время кудрявый холмик.
Как будто чужое бешенное чувство с невыносимой силой пыталось разорвать преграды, мешающие мне снова насладиться этим зрелищем. Теперь и сдерживаться было невозможно! Вся гордость мужского чувства встала на дыбы! Я тоже встал. Елена через плечо насмешливо поглядывала на меня, потом сбросила лифчик, оставшись только в рубашке, и, подойдя к умывальнику, стала умываться.
Я следил за ней пожираемый желанием, сдержать которое становилось все труднее. Она подняла высоко над головой руки, потянулась кверху движением, от которого рубашка поднялась высоко над ямочками колен. Я замер в ожидании: еще несколько движений и снова блеснет... Но как будто угадав мое желание, Елена засмеялась и, нагнувшись над раковиной, стала брызгать себе в лицо, вскрикивая от удовольствия. Ее торс округлился, склоненное тело словно предлагало себя моим прикосновениям. Я поднялся к ней, дрожа от возбуждения. Слегка обернувшись, она посмотрела на меня с улыбкой, в которой снова показалось знакомое мерцание приближающейся страсти.
Все мое существо напружинилось, как убийца, который готов вонзить нож в тело своей жертвы... И я вонзил его... погрузив клинок во влажную горячую рану до последней глубины с таким неистовством страсти, что Елена затрепетала. Ее голова опустилась на руки, судорожно вцепившиеся в мрамор столика. Я не знаю чей стон — мой или ее раздался, — приглушенный новым приливом наслаждений. Упоение охватило женщину почти мгновенно, она безжизненно повисла на моих руках и, наверное, упала бы, если бы ее не подержала опора страстная и крепкая. «Подожди, я больше не могу так, — прошептала она. — Бога ради, отнеси меня в постель».
Я схватил ее на руки и перенес как добычу Пружины матраца застонали с жалобой и обидой, когда на них обрушилась тяжесть наших тел. Елена молила о пощаде.
Прошло несколько сладостных, мучительных минут, прежде чем она позволила возобновить ласки. Держа рукой символ страсти, передала ему силу своей благородной нежности, в рукопожатии длительном и сердечном. Она любовалась: «Подожди, дай мне посмотреть... Как это красиво! Я чувствую, как его пламя зажжет все... Дай мне поцеловать его... Вот так... Он проникает в глубь моего существа».
И вдруг она шаловливо засмеялась, восхищенная новой мыслью: «Какой ты счастливый! Можешь ласкать себя! Ну конечно! Попробуй нагнуться. Да нет, не так... еще сильнее... Вот видишь? Неужели тебе не приходило в голову? Когда я была еще девчонкой, то плакала от того, что не могу поцеловать себя. У меня была сестра, на год старше меня. Мы садились утром на кровать и нагибались, стараясь коснуться губами. Иногда казалось, что остается немножко! Потом мы ласкали друг друга».
Ее руки забродили по всему моему телу, почти не касаясь его. От их вздрагивающих пальцев исходили токи все растущей страсти. Елена будто передавала на расстоянии всю силу нежности, воспринятой от меня за час непрерывной ласки. Концы ее пальцев испытали сладострастие, которое разливалось по всему телу. Прикосновение рук, губ, языка длилось все чаще, настойчивее, непрерывнее и, наконец, страшная предсмертная дрожь прошла по моим позвонкам. Стон вырвался из стиснутого рта и густая, бурная волна взмыла и полилась, впитываемая жадно приникшими губами Елены. Я слабел, терял сознание от блаженства и бессилия...
Сон, в который я погрузился тотчас же, можно считать равным только смерти: так крепок, непробуден и бесчувственен он был.