Он хотел немногого – всего лишь оказаться там, где можно найти применение своим способностям. В Царевиче-Дмитриеве он тратил время на возню с бумагами, но в глубине души знал, что способен на большее. Нищему Париж может предложить разве что квадратный аршин места на паперти собора Парижской Богоматери. Человеку с деньгами он предложит самое ценное – знакомства! Значит, нужны деньги, нужны деньги, нужны деньги…
В Брюсселе опять вышла ссора с поваром. Васька, по натуре простодушный и доверчивый, перестал доверять Жану-Луи де Водемону даже в мелочах. При дележке денег, вырученных за серебро Моретуса и драгоценные безделушки, чуть не случилась драка. Наконец повар сумел вразумить помощников: он знает, куда сбывать в Брюсселе добычу, они не знают и попадутся при первой же попытке; так что он и без них, бестолковых, обойдется, а они без него – черта с два! На этом основании, вполне разумном, он и настаивал на правильном разделе наворованного: помощникам – одна пятая, ему – четыре пятых.
Потом Васька задал вопрос, который Воину Афанасьевичу и в голову не пришел: где во время странствий будут храниться деньги? Таскать их с собой по дорогам – дело опасное. Тут Жан-Луи де Водемон заюлил, стал призывать к пониманию и тем навлек на себя немалые подозрения.
Посовещавшись, Васька и Воин Афанасьевич не придумали ничего лучше, как зарыть клад.
Деньги они уложили в большой кожаный кисет и пошли искать подходящее место. Города они не знали, первым делом заблудились, потом выбрели на кладбище возле какой-то огромной церкви, увидели похороны и решили, что можно пристроить кисет с края могилы, благо земля рыхлая, но хорошо запомнить место.
Там их за этим странным занятием и застал священник.
Это был совсем еще молодой человек, очень стройный, с тонким бледным лицом, с большими черными глазами, с тем взглядом, который дамы называют бархатным. Он с улыбкой осведомился: неужели два молодых господина не могут найти более подходящего места для своих сокровищ? Воин Афанасьевич признался: знакомцев в городе нет, вообще никаких нет, а нужно совершить путешествие по окрестностям, и два молодых господина не хотят подарить свои деньги каким-то разбойникам.
– Вы ведь польские дворяне, если я не ошибаюсь? – спросил священник.
– Да, мы польские дворяне.
– Значит, вы тоже католики. Я рад, что Господь свел нас. Вы, придя на кладбище, хотели доверить свои деньги Господу, и Господь не обманет доверия. Пойдем в храм, возблагодарим Господа!
Делать нечего – Воин Афанасьевич и Васька поплелись за отцом Бонифацием в огромный и великолепный собор святых Михаила и Гудулы. Там они познакомились с монахом, который просил звать себя братом Франсуа. Монах был тоже молод, лицо имел простое, открытое, приятное, и Васька даже удивился: для чего такому молодцу принимать постриг?
Насчет денег по совету брата Франсуа договорились просто – оставили их настоятелю храма под расписку, составленную по всем правилам. Нашлись свидетели из прихожан, заверили бумагу своими подписями. И, выйдя на площадь, Воин Афанасьевич и Васька вздохнули с облегчением.
Жан-Луи де Водемон пытался дознаться, куда они дели деньги, но связного ответа не получил.
– Бог с вами, господа, я не назойлив! – в конце концов заявил он. – Я даже щедр – на свои деньги нанял карету и кучера, чтобы отвезти нас в Лейвен. Только нужно вас прилично одеть. На что вы похожи?! Вы меня позорите, господа! Такой повар, как я, не может держать в учениках оборванцев!
Тут он был прав: по одежке встречают, по уму провожают. И возник очередной спор – кто должен оплачивать новые штаны и башмаки.
Живя в Царевиче-Дмитриеве, Воин Афанасьевич и не подозревал, что, попав в просвещенную Европу, будет так ругаться из-за десяти гульденов.
А брат Франсуа, придя в скромный домик, где его приютил отец Бонифаций, попросил бумагу, чернильницу с пером и сел сочинять послание.
Начиналось оно так: «In hoc signo vinces». И далее на безупречнейшей латыни брат Франсуа обращался к отцу провинциалу, докладывая о благополучном прибытии в Брюссель и выполнении поручений. Затем брат Франсуа сообщил следующее:
«Храм во имя святых Михаила и Гудулы посетив, встретил двух молодых дворян, поляками назвавшихся. Но крестное знамение на себя налагали неверно, по правилам ортодоксальной церкви. Деньги, им принадлежащие, в храме оставили и за этими деньгами вернутся. Намечая пробыть в Брюсселе около месяца, прошу указаний – как поступить с этими мнимыми поляками и поддельными католиками…»
Пока Воин Афанасьевич и Васька резали в Лейвене осточертевшую морковку, брат Франсуа получил ответ.
Начиналось послание теми же словами: «In hoc signo vinces». И далее среди прочих указаний было такое:
«Наблюдение над мнимыми поляками учредить. Узнать, для чего им прятать деньги понадобилось. И если совершают нечто противозаконное, в руки властей отдать. Как только это произойдет, известить нас сразу. Эти люди могут быть полезны нашему обществу».
Прочитав, брат Франсуа задумался.
– Кто же у нас в Лейвене? – сам себя спросил он. – Никого? Странно… Придется ехать самому.
Два часа спустя брат Франсуа, уже не в рясе и сандалиях на босу ногу, а в шерстяных чулках и прочных башмаках, в широких коричневых штанах и суконном плаще-«казаке» из четырех лопастей, двух широких – спереди и сзади, двух узких – по бокам, приладив за плечами немалый короб бродячего торговца, шагал по лейвенской дороге легкой походкой человека, привыкшего ходить много и умеющего носить грузы.
Летом путешествие за пять лье – одно удовольствие, и, выйдя после обеда, к ужину брат Франсуа уже явился в городок. Там он легко сдружился с хозяйкой постоялого двора, подарив ей кружевной воротничок и еще моток узких кружев для отделки нижней юбки. Кружева были из Брюгге – значит, хорошие, и добрая женщина отыскала брату Франсуа покупательниц.
Три дня спустя брат Франсуа узнал, что богатый виноторговец Геерт ван Алтен нанял французского повара с двумя учениками. Еще через два дня увидел утром на рынке Воина Афанасьевича и Ваську с корзинами овощей.
Ему не хватило нескольких часов. Ночью Жан-Луи де Водемон с помощниками спешно покинули Лейвен, унося неплохую добычу. Брат Франсуа узнал эту новость и усмехнулся: теперь стало ясно, что за деньги были отданы на хранение под расписку. Распоряжение отца провинциала отдать мнимых католиков в руки властей получило основания – осталось только их изловить.
И брат Франсуа сел писать письмо на блистательной латыни, которое начиналось со слов: «In hoc signo vinces».
Глава двадцатая
Петруха даже не знал, что существуют французская комедия, испанская комедия и итальянская комедия. Да и откуда бы? Поэтому, когда на сцену выскочили странно одетые люди, закричали, заплясали, он не понял, что там творится. Тем более они то вопили, то пели на совсем чужом языке. Понятно было, лишь когда парень и девка начали целоваться. Петруха подумал, что это, видать, про жизнь зазорных девок, вроде тех, что селятся на Неглинке, они могут при всем честном народе лобызаться по-татарски, с игрой языков. Потом кое-что стало проясняться: девкин отец не желал отдавать ее парню, а желал отдать дураку в красном кафтане, который все хватался за рукоять шпаги, когда же свою шпажонку вытащил, оказалось, что она обломана. И опять все заголосили, запели, заплясали, а зрители захохотали.
Скоморохи, по Петрухиному мнению, были лучше – они хоть медведя водили и на руках ходили.
Увлекшись действом, он не заметил, что в одной из пустых лож появились две дамы и два кавалера.
Потом, когда крикливые люди убрались со сцены со своими девками, Петруха оглядел противоположный ряд лож и увидел Анриэтту. Он не сразу даже узнал ее в новой диковинной прическе.
Анриэтта же сказала мадемуазель де Тонне-Шарант:
– Итальянская комедия! Значит, сегодня четверг!
– Я надеялся, что все же пятница. Очень хотелось посмотреть на госпожу Бежар, – признался господин де Талейран. – Прелестное создание. Вряд ли она будет верна мужу…
– Господина Мольера ждут ветвистые рога! – развеселился де ла Тремуйль. – Давайте держать пари – кто будет ее избранником!
– Господа, мы узнали, что за день недели нынче, а итальянской комедии я не люблю, – заявила Франсуаза. – Она слишком однообразна, и в ней больше нет живости. Когда актеры говорили по-итальянски, мы ничего не понимали, но это было весело. Теперь они решили говорить по-французски, мы понимаем почти все, но это так скучно!
– Предлагаю поехать ко мне и угоститься горячим шоколадом, – сказала Анриэтта.
Теткино наследство позволило ей приобрести дом в модном квартале Марэ, и после всех приключений, после скуки Замоскворечья, где поневоле приходилось соблюдать православные посты, Анриэтта наслаждалась жизнью богатой, свободной и все еще красивой дамы. Никто уже не мог прислать ей письма с красной печатью, на которой три маленькие зловещие пентаграммы! Никто не мог приказать: отправляйтесь в Стокгольм, или в Мадрид, или в Константинополь! Слово она, кстати, сдержала – в день смерти Мазарини заказала благодарственную мессу.
Поскольку в Париже можно было называть себя как угодно, проверить все равно невозможно, Анриэтта взяла фамилию покойной тетки, таким образом проявив благодарность и дав всем понять, что она – хозяйка замка Кержан. И в самом деле, мадам де Кержан звучит замечательно, да и сам замок, насколько Анриэтта знала, весьма почтенное сооружение.
Сейчас она гордилась тем, как красиво обставила свое жилище поблизости от Королевской площади, и охотно принимала у себя гостей. Слуг она себе наняла немного – камеристку Мари-Клер, горничную Мадлен, привратника Клода, который был также истопником, выездного лакея – этого она звала попросту Гасконцем, уж больно гасконской была его внешность, кучера Гонтрана, и еще – старую испанку Лауру, которая умела превосходно готовить шоколад. За обедом для себя и слуг Анриэтта посылала в кабачок, где держали хорошего повара. Еду брали с тем расчетом, чтобы потом осталось достаточно на ужин и на завтрак.