Более десяти лет назад герцог де Ларошфуко был в одном из последних крупных сражений Фронды ранен в лицо и временно ослеп. Зрение вернулось лишь несколько месяцев спустя, и то не полностью. Нрав у него был упорный, он долго не желал складывать оружие и лишь недавно окончательно помирился с королем. Но о придворной карьере думать было поздно, и герцог занялся литературой и воспитанием самого младшего сына, Александра.
Анриэтта в юности видела герцога – до своего замужества и отъезда в Англию. Ей было шестнадцать, ему немного за тридцать, и он был очень хорош собой. Отец женил его очень рано, даже не дожидаясь, пока ему исполнится хотя бы пятнадцать, но сам он себя, кажется, женатым человеком не считал и был героем многих приключений. Потом они дважды сталкивались в салоне Рамбуйе. Шрамы испортили красивое лицо, большие черные глаза он щурил, словно боясь обжечь их избыточным светом. Разумеется, он и должен был постареть к пятидесяти годам, но не настолько же…
– Вот госпожа де Кержан, мой друг, – сказала Нинон.
Анриэтта поразилась, с какой печальной нежностью глядела куртизанка на своего бывшего избранника.
– Мы, кажется, встречались у прекрасной Артенис. Удивительно, что молодые парижанки еще помнят обо мне, – ответил он, встал и поцеловал руку Анриэтты.
Он сохранил прекрасную осанку и выправку, но, сделав два шага навстречу Анриэтте, поморщился. Отпустив ее руку, он сразу же сел и вытянул ногу. И потом он время от времени прикладывал ладонь к колену, словно пытаясь унять боль.
– Я читаю ваши мемуары, господин герцог, – ответила она. – Мне рассказывали историю с подвесками ее величества, но я думала – это всего лишь придворные слухи, которые с годами становятся легендами.
– Нет, это чистая правда, сударыня. Я рад, что молодежь читает мои воспоминания. По крайней мере дамы не ищут на страницах своих имен. Я писал правду – и вот на старости лет нажил себе врагов… Но ведь вы не ради тех давних историй хотели меня видеть?
– Мои друзья нуждаются в совете умного и много повидавшего человека, господин герцог. Человека, который видит жизнь такой, какова она есть…
– Мы, старики, потому так любим давать хорошие советы, что уже неспособны подавать дурные примеры, – усмехнулся Ларошфуко, а Нинон расхохоталась.
– Я еще могу подать немало дурных примеров, но от советов воздержусь, – сказала она. – Так в чем же дело, милая Анриэтта?
– Дело в иезуитах. Они, видимо, похитили сына одной известной особы…
– Иезуиты? Похитили дитя? – удивился Ларошфуко.
– Невинному младенцу около двадцати пяти лет, господин герцог.
– Еще забавнее! На что им понадобился молодой человек?
Анриэтта задумалась.
– Видите ли, господин герцог… Молодой человек – единственный сын видного московского вельможи.
– А, боярин! Знаю! Но ведь иезуитам въезд в Московию сильно затруднен. Как им это удалось?
– Молодой человек путешествовал по Европе.
– Очень странно. Впервые слышу, что московит ради собственного удовольствия путешествует по Европе.
– Ничего удивительного, он и в самом деле первый. За ним приехали его друзья. Они боятся, что его обратят в католичество и что он, когда вернется в Москву, сумеет сделать так, что следом за ним приедут иезуитские проповедники и учителя. Его друзья нуждаются в совете умного человека: что тут можно сделать, чтобы по крайней мере узнать, где этого несчастного прячут?
– Печальная история.
Анриэтта вздохнула с облегчением – ей удалось изложить дело кратко и без лишних подробностей.
– Значит, вы просите совета, дитя мое… Ну что ж, мы ничего не раздаем с такой щедростью, как советы. Если действительно бедный московит так уж нужен обществу Иисуса, если действительно его где-то спрятали…
– Я думаю, что это именно так.
– То вам следует поискать друзей в монастыре Пор-Рояль.
– Да, – подтвердила Нинон. – Если вы, мой друг, так говорите, то госпоже де Кержан нужны именно те янсенисты, которые объявили войну ордену.
– Я француженка, но в юности вышла замуж за англичанина и уехала с ним. Затем я жила и в Шотландии, и в Нидерландах, и в германских княжествах, и в Швеции, и в Курляндии. Там я познакомилась с московитами. В Париже я недавно. Я не знаю, кто такие янсенисты, – призналась Анриэтта.
– Это общество, которое объединяет умных людей, – сказал герцог де Ларошфуко. – Мне близки их идеи. Если иезуиты – фанатики, принцип которых «повинуйся подобно трупу», то есть не имей своего мнения и принимай вместо него мнение своих начальников, то янсенисты – люди одаренные, среди них есть поэты и ученые. Кроме того, во Франции есть женская янсенистская община. К сожалению, умерли те, на ком держалась община, – матушка Анжелика из видного ученого семейства Арно и сестра Эуфимия, чей брат, Блез Паскаль, – по-моему, величайший ученый во Франции. Война между янсенистами и иезуитами временно притихла, но обе стороны собирают оружие и готовятся к новым боям. Я дам вам записку к отцу Антуану Сенглену, он духовник монастыря Пор-Рояль и убежденный враг общества Иисуса. Это замечательный проповедник, вам стоит его послушать…
Нинон все это время не сводила взгляда с давнего друга. Заметив особое движение плеч, говорящее о том, что Ларошфуко зябнет, она встала и вышла из гостиной.
– Почему вы, дорогая моя, выбрали в советчики меня? – спросил Ларошфуко.
– Я читала ваши афоризмы – вы ведь называете их «максимами», верно? Одна моя знакомая дала мне тетрадку. Я поняла, что вы невысокого мнения о роде человеческом. Настолько невысокого, что больше не играете в придворные и прочие игры. Вы не станете использовать меня для каких-то интриг, а будете просто хладнокровно наблюдать, как я воспользуюсь вашим советом.
– Тут вы правы. Мое время прошло.
– Я не это имела в виду!
– Подвиньте мне столик, пожалуйста. Я стараюсь поменьше ходить. Проклятая подагра десять лет не отпускает меня. Вот и сейчас осчастливила меня ознобом, хотя у Нинон в комнатах очень тепло. И возьмите в секретере бумагу и чернильницу с пером, я напишу записку.
Один лист Ларошфуко действительно употребил для записки, на втором написал всего две строки.
– Это моя последняя максима. Что-то мне подсказывает – она вам пригодится. И передайте своим друзьям, чтобы они были очень осторожны.
– «Предательства совершаются чаще всего не по обдуманному намерению, а по слабости характера», – прочитала Анриэтта.
Вошла Нинон с подносом, на подносе была кружка с горячим и крепким куриным бульоном.
– Нарочно держали для вас, мой друг, – сказала она герцогу.
И опять Анриэтта поразилась, сколько печали в глазах этой невысокой изящной женщины. Печаль была понятна Анриэтте – горестно видеть, как увядает и теряет силы тот, кого знала молодым, красивым и отважным, тот, кого любила… Или же любовь длится до сих пор, преобразившись и отрешившись от земных радостей?.. К тому, с кем Нинон теперь, – иная, а к этому – вот такая?..
– Я благодарна вам от всей души, – сказала Анриэтта. – И за максиму – в особенности. Совет и записку мог дать и кто-то другой, максиму – только вы.
Глава двадцать вторая
– Собирайся в дорогу, братец, – по-французски сказала Анриэтта Ивашке. – Твоя лошадь отдохнула. Найди господина Шумилова и Пьера, доставь их в Париж. А я, пока вы не приедете, побываю в монастыре Пор-Рояль. Может быть, и там тоже услышу добрый совет.
У нее не выходило из головы предостережение герцога де Ларошфуко.
Сама Анриэтта при необходимости могла быть очень осторожна и чисто по-женски обращала внимание на опасные мелочи. Но московиты никогда не выполняли рискованных поручений кардинала Мазарини. И ей было боязно за них.
Монастырь не так уж далеко – каких-то шесть лье, можно отправиться туда верхом, это получится быстрее, чем в карете, и взять с собой Гасконца и кучера Гонтрана, только раздобыть где-то третью лошадь под седло. Слугам дать упряжных, себе нанять хорошую…
Гонтран знал, где можно взять приличную лошадь, рано утром побежал туда и довольно скоро привел серую в яблоках кобылку хороших кровей, уже оседланную. Гасконец был послан за седлами и сбруей для упряжных лошадей. Он тоже вернулся быстро, за ним два оборванца тащили седла. Гасконец был очень доволен вылазкой – хотя и похолодало, но погода стояла сухая, путешествие сулило одни удовольствия.
Анриэтта переоделась. Все лошади ждали на заднем дворе. Она спустилась и на прощание обняла Ивашку.
– Будь осторожен, братец, – сказала она. – Кланяйся нашим друзьям. И поскорее приезжайте. Я полагаю к вечеру вернуться.
Они расстались. Ивашка направился к воротам Сен-Дени, Анриэтта велела опытному Гонтрану двигаться к версальской дороге, он сказал, что версальская не подойдет, нужно брать южнее. И он же посоветовал переправиться через Сену по мосту Сюлли.
Примерно час спустя, уже подъезжая к городку Кламар, Анриэтта остановила лошадь.
– Вашей милости угодно отдохнуть? – спросил Гасконец.
– Да, – рассеянно ответила Анриэтта, направляя кобылку к обочине.
Гасконец соскочил с коня, чтобы взять под уздцы лошадь Анриэтты и тем помочь ей спешиться. Но она не торопилась.
Поскольку, когда лошадь идет широкой рысью, до едущего впереди Гонтрана не меньше десяти шагов, до едущего сзади Гасконца столько же и говорить невозможно, Анриэтта все время пути молчала.
Но при этом она безмолвно беседовала с герцогом де Ларошфуко.
– Что вы хотели мне сказать? – спрашивала она. – Что означает максима, не имевшая отношения к теме нашей беседы? Это предупреждение, я поняла. Вы, герцог, столько в жизни повидали, что знаете об опасностях больше, чем я. Но откуда ждать предательства?
Мысль возникла не сразу – видно, герцог был занят важными делами и не мог отозваться. Но она возникла!
– Предательства совершаются чаще всего не по обдуманному намерению, а по слабости характера, – сказал он. – Так кто тут у нас отличается слабостью характера? Это не ваши друзья, которые ищут беглеца. Они-то как раз сильны духом. Это и не вы – в вас, моя дорогая, я уверен. Так кто же?