Когда московиты отвели лошадей и вернулись обратно с другими лошадьми, встал вопрос: где покупать новых для подстав?
Бахматов во Франции не водилось, а какие из здешних пород столь же неприхотливы и неутомимы, никто не знал. Призвали кучера Гонтрана, он присоветовал взять голштинских лошадей и обещал спросить у всех своих знакомцев. Но тут следовало соблюдать осторожность – очень уж подозрительно выглядела бы госпожа де Кержан, среди зимы вдруг покупающая целый табун. И наступило некое безвременье – янсенисты ничего не сообщали, своих способов узнать, куда подевались Ордин-Нащокин-младший и Васька Чертков, у московитов не было.
Московиты тайно жили в доме Анриэтты, выходя лишь на задний двор – размяться с рапирами. Развлекались они, составляя план вывоза воеводского сына из Парижа, и додумались до того, что везти его придется в карете: мудрено протащить через весь Париж верхового, у которого связаны руки, а изо рта торчит скомканная тряпица. Даже ежели не через Париж – кто поручится, что на пустой проселочной дороге вдруг не появятся путешественники, которым кавалькада московитов покажется очень подозрительной. А в свидетелях, понятное дело, московиты не нуждались.
– Нужен самый простой и неприметный экипаж, – сказала Анриэтта. – Прочный, с маленькими окошками. Жаль, пришлось вернуть карету Денизы.
Англичане, сопровождавшие Денизу до Парижа, отправились домой и забрали хорошую и удобную дорожную карету; если бы Ивашка сразу сообразил, что она пригодится, можно было бы ее выкупить, но не напрасно же говорят, что русский человек задним умом крепок. Стали думать, где бы взять похожую; опять вызвали на совещание Гонтрана; Гонтран, почувствовав себя значительной особой, стал изображать лицо королевской крови, принимающее поклонение верноподданных…
Шумилов очень мало участвовал в этих разговорах. Анриэтта однажды, обидевшись, зазвала его к себе в спальню и прямо спросила: он не желает выслушивать мнение двух женщин, потому что считает их изначально глупыми? Так Анриэтта вроде бы доказала, что в сложных положениях думает и действует не хуже мужчин.
– Просто карета не понадобится, – ответил Шумилов.
– Почему?
– В ней некого будет везти. Когда мы найдем этого подлеца, я сам его заколю.
– О Господи!
– Да. Лошади понадобятся – нам же придется возвращаться домой. И вот что еще понадобится – список всех расходов.
– Каких расходов?
– Ваших. Деньги, что дал вам Башмаков, давно потрачены, и вы устраиваете это дело уже за свои деньги. Я знаю. Когда вернусь в Москву, вам возместят расходы, – тусклым голосом объяснил Шумилов.
– Погодите, погодите! Вы сказали, что хотите убить господина Ордина-Нащокина-младшего!
– Да, хочу. Это дешевле обойдется. Я не хочу тратить на него казенные деньги. И я хочу привести домой своих людей в целости и сохранности – я за них отвечаю.
– Вы сможете убить беззащитного человека? Пленника?
– Отчего нет? Я объясню. Со мной двое, мои подчиненные. Они уже рисковали жизнью, чтобы найти подлеца. Я за них отвечаю перед Богом и перед государем. Бог был к нам милостив, но я не хочу…
– Чего не хотите?
– Чтобы дети вашей сестры осиротели. Вы что, не понимаете, что подлеца охраняют и так просто не отдадут? А покойник никому больше не нужен.
Анриэтта задумалась. Она понимала, что Шумилов прав. Обычное женское милосердие отступило перед голосом трезвого рассудка. И впрямь, протащить карету с пленником через пол-Франции – опасная затея…
– Надо спасать то, что можно спасти, – ответила она. – Значит, вам нужно проехать по дороге хотя бы до Арраса и посмотреть, где можно устроить подставы. Договориться с хозяевами постоялых дворов, может быть, с кузнецами, ведь часто при кузнях бывают конюшни.
И тут Шумилов впервые посмотрел ей в глаза.
Это был немой вопрос: значит, ты поняла и ты согласна?
Анриэтта усмехнулась, это был немой ответ: а ты полагал, что тебя только мужчины понять в состоянии?
Судьба Воина Афанасьевича была решена.
Несколько дней спустя московиты отправились на разведку.
Их удивило, что чем дальше они продвигались на север, тем теплее становилось. Объяснить это попытался Петруха:
– Может, теплый воздух с моря наносит? Море летом тепло копит, зимой отдает.
Они ехали неторопливо, берегли лошадей, останавливаясь у каждого постоялого двора (без кружки вина дело, конечно, не обходилось), и полтораста с малым верст до Арраса одолели за пять дней; как съязвил Петруха, пешком получилось бы примерно так же.
Знаменитого «аррасского льва» на верхушке набатной башни они увидели издалека и сперва не поняли, что это за тварь: лев стоял на задних лапах. Потом, въехав в город, добравшись до площади и задрав головы, Петруха с Ивашкой долго спорили о высоте башни. Даже пытались на глазок сравнивать ее с самыми высокими кремлевскими: Спасской, Никольской и Троицкой.
Шумилов, не принимая участия в споре, оглядывался по сторонам, прислушивался к городскому шуму, словно изучая его. Вдруг его обычно малоподвижное лицо переменилось: брови сдвинулись, рот приоткрылся. Он похлопал Ивашку по плечу.
– Молодцы, хватит чушь нести, послушайте-ка…
– А чего слушать, Арсений Петрович?
– Вот там, у большой церкви, – слышите? Или мне мерещится?!
– Царь небесный, матушка Пресвятая Богородица… – пробормотал Ивашка. – Это что же, Великий пост уже начался?!.
– Да рано еще быть Великому посту. В этом году вроде он поздний, – неуверенно ответил Петруха.
– Как же рано, когда покаянная молитва?..
– Покаянная молитва-то по-русски! – воскликнул озадаченный Шумилов. – Ну-ка, поглядим, не наш ли это олух?..
На паперти старинного собора, как оно всюду водится, сидели нищие. Они вопили на разные лады, задевали прохожих, вступали в загадочные переговоры с уличными мальчишками, потрепанными девками и шустрыми мужичонками – не иначе здешним ворьем. А один нищий сидел совсем с краю, завернутый в какую-то грязную рогожу, так что один нос торчал. Он-то и возглашал нараспев:
– Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче, утренюет бо дух мой ко храму святому Твоему, храм носяй телесный весь осквернен; но яко щедр, очисти благоутробною Твоею милостию!..
Ивашка быстро спешился и подбежал к нему:
– Ты кто таков?!
– А ты кто таков? – по-русски отвечал ошарашенный нищий.
– Ты Васька Чертков! – воскликнул Ивашка.
В тот миг Ивашка не подумал о несообразности: где Маастрихт, а где Аррас, и какого черта Ваське вдруг просить милостыню?
– Арсений Петрович, сюда! – закричал он. – Одного сыскали!
Ваську извлекли из рогожи. Под рогожей на нем было невозможное тряпье. В бороде видны были гниды.
– Тьфу, он весь завшивел, – сказал Шумилов. – Держитесь подальше, молодцы. Нужно его отвести туда, где согреют воду и дадут хоть какую чистую простыню.
– Да нас с этим голубчиком ни в одну гостиницу не пустят, – возразил Петруха.
– Какая гостиница? Нам нужна конюшня на постоялом дворе.
Нашелся постоялый двор, нашлось все необходимое. Хозяин позволил пользоваться закоулком у стены конюшни, хозяйка позволила греть воду на кухонном очаге. Ваське велели, невзирая на холод, раздеться догола, выдали ему кусок мыла и скрученную жгутом солому вместо мочалки, на солому же и поставили. Петруха с Ивашкой поочередно поливали его теплой водой, пока не сочли относительно чистым. Потом его завернули в простыню, посадили на скамью, дали купленный в ближайшей лавке частый гребень и велели вычесываться. Сказали: пока не избавится от последней вши, есть не получит. Пока он, стеная и причитая, кое-как избавлялся от насекомых, Ивашка сбегал на торг, нашел, где продают ношеное, взял там штаны и рубаху, чулок не нашел, пришлось покупать новые. Взял он также ножницы – обкорнать Васькину волосню и бороду.
К вечеру Васька был уже настолько благообразен и сыт, что можно было его допрашивать.
Оказалось, когда его с Воином Афанасьевичем вытащили ночью из узилища, то Воина Афанасьевича увели в одну сторону, а его, Ваську, в другую и оставили в каком-то углу под надзором тюремного стражника. Потом пришли двое, велели идти за собой, вывели на площадь, повели ночными улицами и доставили к речке. Взведя на мост, поставили его там и заговорили о непонятном: что-де сейчас от него, Васьки, зависит нечто. Васька, хоть и слушал внимательно, однако вовремя обернулся, и нож, которым хотели его ударить сзади, не в спину вошел, а по плечу скользнул. Васька дал в морду, ему дали в морду, и как получилось, что он полетел с моста в реку, – неведомо.
– Они думали, сам, своими ножками, до своей могилки дойду, – сказал Васька, – да не тут-то было!
Вода была ледяная, да уж лучше ледяная вода, чем смерть. Ваську понесло течением, он барахтался, но молчал. Вскоре повезло: рядом с ним плыло бревно, он ухватился и возблагодарил Господа. Потом он стал выгребать к берегу, течение не пускало. Потом он обессилел и понял, что замерзает насмерть, но был отчего-то даже доволен. Потом очнулся на палубе баржи – добрые люди вытащили. Баржа шла вниз по течению, и там продержали Ваську до города Льежа, на прощание дали старый мешок – закутаться.
Что делать человеку в чужих краях, не имея ни кошелька, ни опоры в жизни? Сообразить, где ближайший храм Божий, да и сесть на паперти. Странным образом те молитвы на церковнославянском языке, которые Васька знал и мог пропеть, приносили подаяние, но местные нищие, увидев, что у него завелся лишний грош, стали гнать и бить его.
Васька решил пробираться в Амстердам – там господин ван Рейн, там добрая Хендрикье, пропасть не дадут. Вместо того он выбрел к Намюру. Там он прибился к лихим людям, промышлявшим грабежом на дорогах. Ваську сажали, завернутого в лохмотья, и заставляли громко петь акафисты. Случалось, проезжие из любопытства останавливались. Тут-то на них и налетали.
Но Васька уже знал, что такое тюрьма, сбежал, бродил неведомо где, украл на постоялом дворе конскую попону, поймали, побили, и как его вынесло к Аррасу – он сам не понимал.