На последнем куске пути, в Смоленске, кучера отпустили, а Ивашка с Петрухой попеременно садились на козлы. Тащились медленно – ставить карету на полозья уже не имело смысла, а на колесах по укатанному снегу ехать надо осторожно. Хорошо хоть карету не трясло, и Ивашка уже меньше беспокоился за Денизу.
– Мы ведь через Замоскворечье поедем? – спросил он Шумилова. – Так надо бы женку мою к матушке завезти и там оставить.
– Добро, – ответил Шумилов.
Тогда-то, на можайской дороге, Воин Афанасьевич, не поняв, отчего Ивашка свернул вправо, соскочил с козел и далее пошел пешком.
– Сдурел, – сказал Петруха.
– Ты, Ванюша, вези жену домой, мы с ним сами управимся, – велел Шумилов.
Воин Афанасьевич шел, глядя себе под ноги и мало беспокоясь о тех, кто доставил его в Москву. Это было сейчас необходимо – не ехать, а идти, потому что тот, с запаршивевшей головой и в каких-то невообразимых опорках на босу ногу, тоже шел; это было правильно.
Ходить ему доводилось редко, возле Дорогомилова он уже еле ноги волок. Упав, даже не сразу встал – лежать было так славно!
Однако его ждал Афанасий Лаврентьевич – постаревший, поседевший, с кроткой улыбкой, точно такой, как на картине. Воин Афанасьевич встал и потащился дальше.
Шумилов и Петруха издали следили за Воином Афанасьевичем.
Перейдя по льду реку, он выбрел на Арбат, который ныне велено было звать улицей Смоленской. И пошел все прямо, прямо, туда, где, по его разумению, должен был быть Кремль. Вышел он на Воздвиженку – и уже оттуда увидел кремлевские башни.
До Кремля оставалось менее версты.
Шумилов молча смотрел в спину Воину Афанасьевичу.
Петруха вообразил, чего теперь стоил ему каждый шаг, и содрогнулся.
Дойдя до Троицких ворот, Воин Афанасьевич перекрестился и, получая тычки и ругань от спешащего народа, медленно вошел в Кремль.
– Слава те Господи, – сказал Шумилов. – Доставили в целости и сохранности. А теперь пускай государь решает.