– Нет! - воскликнул священник. - Извращение раскольничье, а не угодник! Извольте, извольте… вот, и вот, и вот…
Он тыкал пальцем в доску, и Архаров стал замечать отличия. Угодник глядел не прямо, а повернув голову вправо, при этом глазами он косил влево - и верно, негоже угоднику быть косым. И пальцы были сложены для благословения как-то необычно, и помещен святой был не посередке доски, а с краю…
Благолепия в образе не было вовсе - зато была некая тайная сила, властность, способность одолевать зло.
– Так чего же вы хотите, честный отче? - спросил Архаров.
– В каторгу! - немедленно отвечал священник. - Всех - в каторгу, кто такие образа пишет, покупает, у себя хранит и показывает! Знаете, как они угодника-то зовут? Никола Отвратный!
– То есть как - Отвратный?
– А вот тут и есть главная хитность и главная ересь. Они утверждают, якобы сей образ призван зло отвращать, потому - «отвратный». А в простом народе «отвратной» всякую дрянь зовут, не слыхивали?
– Хорошо, - преспокойно отвечал Архаров. - Я вашу жалобу уразумел. Образ отправлю в столицу с приложением соответственного донесения.
И тут же он прочитал по лицу просителя, чего тому недостает для полного и совершенного счастья.
– С указанием имени иерея, явившего бдительность и догадливость, - добавил Архаров. - Вы также по своей части подайте жалобу в Синод. Ступайте, честный отче, в канцелярию, скажите - я велел записать ваши показания. Образ же останется пока у меня. Дабы не смущать моих служащих.
Главное было - удержать это каменное выражение лица, ровный голос, спокойную и невозмутимую деловитость.
Жалобщик убрался, и тогда Архаров смог без помех разглядеть свою добычу.
Да, была в сем Отвратном немалая сила. Недолго думая, Архаров сунул сомнительного угодника в ящик стола. И решил для себя, что небесный его покровитель нашел способ ответить на неудачную утреннюю молитву, да и не только на нее - на все смутные мысли последнего времени.
В том числе и буйные Левушкины мысли. Как будто музыкальное и фехтовальное мастерство могли разрешить все противоречия сего несуразного мира…
– Да, я таков, - ответил Архаров раз и навсегда на все упреки.
Постучался Яшка-Скес, рассказал удивительное: Феклушка, едва начав передвигаться по горнице, просила приказаний.
Архаров пользовался услугами женского пола. Марфа как-то присылала двух шлюх, готовых доносить, кто чего брякнул сдуру. Так то было год назад - тогда Архаров и беса бы приветил, кабы бес сообщил полезные сведения. Ныне же спокойно… вроде бы…
Но именно благодаря этой неряшливой бабенке удалось наконец разделаться с Каином.
– Скажи - потом решим, как с ней быть, - велел Архаров и вспомнил еще один случай - как в Дунькиной гостиной затеяли игру в рулетку, чтобы подманить шулеров. Дунька держалась не хуже светской дамы, а что подняла шум - так это горячая кровь виновата, теперь-то она, поди, со своими чувствами лучше управится…
Что ни час - то более добрых качеств находил Архаров в Дуньке. И через два дня додумался, что грех упускать такую хорошую девку. В постели угодить умеет, не дурочка, предана ему всей душой - вспомнить хотя бы, как она носилась с обнаженной шпагой по Оперному дому, готовая собой заслонить обер-полицмейстера…
Законный брак, понятно, невозможен, но отчего бы не взять Дуньку на содержание? Унаследовать мартону от покойного Захарова - оно вроде бы и достойно…
Как подступиться к Дуньке со своим предложением - Архаров не знал. Решил отправить к ней парламентером Марфу.
После того, как он отправил ее в подвал на вразумление, они ни разу не видались. По сообщениям десятских, Марфа с перепугу засела дома и кофейным ремеслом более не промышляла. Поняла, видать, что бедокурить можно до известного предела. Следовало бы как-то исправить причиненный ею вред, но Архаров подумал - и решил похоронить всю эту историю вместе с Каином. Он один знал, куда подевалось уворованное по Марфиной наводке добро, - значит, так Бог судил, чтобы оно уж не отыскалось. А гоняться за его разбежавшимися подручными и тратить на них время, зная, что они непременно все свои грехи свалят на покойника, нелепо.
Когда выдался у него свободный час, Архаров поехал к Марфе мириться.
Инвалид Тетеркин, увидев его выходящим из экипажа, чуть заикой не сделался.
– Молчи, - велел Архаров и пошел к крыльцу.
Марфа в своем розовом гнездышке была занята делом - сама, взгромоздившись на стул, вколачивала в стенку гвозди. Получалось это у нее довольно ловко. Очередная девчонка, взятая для услуг и сомнительного воспитания, стояла возде стула и подавала гвозди.
Архаров молча воззрился на это диво. Марфа повернулась.
Сперва на лице отобразился испуг. Потом - тревога, возможно, за Клавароша. Потом же, когда Марфа окончательно поняла, что беда миновала, - превеликое облегчение.
– Вовремя явился! Сейчас новокупку обмывать станем! - воскликнула она. - Машка, тащи ее сюда!
И прямо при Архарове на стену повесили гобелен, на котором был выткан тускло-розовый купидон чудовищных размеров.
– Ему бы в гренадерском полку служить, - вместо комплимента сказал Архаров.
– Мне теперь иного нельзя. Была молоденькой - и купидон при мне состоял вот такой, вроде петушка. А теперь-то я такова стала, что купидон надобен мне под стать. Малютка с моими заботами не управится!
– Слезай, Марфа, потолкуем. Мне, поди, тоже такой гренадер теперь надобен.
Марфа смутилась - решила, что это намек на ее неисполненное обещание отвести к Архарову Наташку.
– Пойдем, сударь, вниз, - пригласила она. - Угостимся, чем Бог послал.
Архаров не возражал - за столом такие задачки решаются как-то проще.
Но, выпив и закусив, начал он издалека.
– А что Дуня? - спросил Архаров после нескольких словесных маневров. - Бываешь ведь у нее?
– А вот и съездил бы к ней, сударь, утешил, - отвечала каким-то не своим, а весьма зловредным голоском Марфа. - Сказывали, много она по своему покойному Гавриле Павловичу плакала.
Архаров даже несколько смутился - он не представлял себе, как в таких случаях наносятся визиты. То есть, в приличном семействе он бы уж додумался, что сказать, сумел соблюсти правила светского обхождения. Но ехать соболезновать мартоне по случаю смерти сожителя - такого казуса светское обхождение, поди, и не знало.
Однако Марфино лицо при упоминании Дунькиного имени выразило явное неудовольствие…
– Да ты сама-то у нее была? - спросил обер-полицмейстер.
– Была! Их сиятельство никого принимать не изволят! Как знатные барыни, льют слезы в опочивальне!
Архаров покосился на сводню.
Дунька, несомненно, по-своему привязалась к покойному Захарову. Но столь возвышенная скорбь была не в ее вкусе. Да и, позвольте, она ж провела ночь с обер-полицмейстером уже после смерти своего покровителя…
– Так еще сходи.
– Да ну ее. Надоест ей нос задирать - сама прибежит, - старательно показывая беззаботность, отвечала Марфа.
Архаров понял - дело неладно.
Он не мог, разумеется, знать, что после той ночи, когда Дунька по Марфиному зову тут же примчалась лечить его, пьяного до зеленых чертей, своим бабьим способом, они обе, наставница и способная ученица, ни разу не виделись. Не знал, что Дунька, на прощание высказав Марфе несколько кратких и неприятных истин, прекратила беготню в Зарядье - как топором отрубила. И что запретила привратнику Петрушке пускать в дом сводню - тоже не знал.
А кабы и знал - не задумался бы над сей причудой. Мало ли, чего не поделили Марфа с Дунькой.
Конечно, следовало бы после той ночи увидеться с девкой. Что-то такое сказать любезное. Но, право, Архарову было не до того.
– Передай ей как-нибудь - пусть приходит. У меня для нее гостинец есть, - как всегда, неловко пошутил Архаров.
– Что б тебе самому с тем гостинцем к ней не съездить?
Архаров подумал - и высказался прямо.
– Отродясь девок на содержание не брал - черт его знает, как это оно делается.
– Ишь ты, каков! Ну, делается-то просто, без затей. Скажи, что дом ей наймешь, скажи, сколько в месяц на булавки дашь… да попроще говори-то! Дунька тебя и без кумплиманов поймет! Она, я чаю, о том лишь и мечтает. Езжай, батюшка, сам! Нешто она графиня какая, чтобы к ней хитрых баб подсылать? Вот уж тут тебе сводня вовсе не надобна!
Архаров подумал и решил - Марфа права, он и сам с этом делом справится.
– Спасибо за угощенье, Марфа Ивановна, поеду я. А ты сиди тихо, как мышка, чтоб я твоих старых грехов не вспомнил.
– Да я новые наживу, - беззаботно отвечала Марфа. Затем взяла из ряда разномастных флаконов, стоявших на подоконнике, один побольше.
– Возьми, сударь, не все же на французские водицы деньги переводить. У меня не хуже.
Архаров поднес к носу, понюхал - пахло приятно.
– От скуки затеяла? - догадался он.
– От нее, матушки…
Отдернув занавеску, Марфа показала две немалые бутыли прозрачного стекла с мутноватой жидкостью.
Кто-то из приятельниц научил ее мастерить пахучее снадобье. Архаров проявил любопытство и услышал способ: уложить цветы в простой глиняный горшок, пересыпая их обыкновенной солью, закупорить и снести тот горшок на сорок дней в погреб; затем вывалить содержимое в сито, дать образовавшейся жидкости стечь и выставить ее в бутылке на солнышко, чтобы за месяц отстоялась и очистилась.
– Шла бы ты замуж за Клавароша.
– Не зовет.
– А коли позвал бы?
– Полагаешь, замужем мне веселее будет? - Марфа вздохнула. - Сударь мой, Николай Петрович, да у меня уж внуков четверо. Еще годочка два погуляю - и поеду к дочке внуков нянчить.
Архаров ужаснулся при мысли, чего может натворить Марфа за эти два годочка, когда ей надоест возиться с домашней парфюмерией.
Но уже потом, сидя в карете, он подумал: еще страшнее будет, когда эта проказница откажется от всего своего опасного баловства и засядет дома с внучатами добродетельной бабкой. И сказал себе, что этого допускать никак нельзя. Вон Марфа не раз говорила, что они с государыней ровесницы, а государыня еще в такой поре и в таком бойком настроении, что не одного фаворита введет в телесное изнеможение.