Он пошел следом и сопроводил Марью на двор, где под присмотром Скеса стояли в уголке притихшие дети - старшему парнишке лет тринадцать, младший в пеленках.
Тут же был Тимофей, сидел на каком-то чурбане, держа на колене девчушечку и беседуя с худеньким, белобрысым, чем-то похожим на Демку отроком.
Марья выхватила у Яшки свое дитя, тут же, не стесняясь, развязала шнурок, стягивавший ворот рубахи и, отвернувшись, выпростала грудь и стала кормить.
– Ваша милость! - устремился к Архарову Яшка.
– Потом, потом. Нашел-таки своих? - спросил Архаров Тимофея. Надо было расспросить Скеса, какого черта он следил за Марфой, но сейчас важнее было иное - что, коли сын Тимофея видел убийцу своей матери?
– Нашел, ваша милость, - спустив дочку наземь и вставая, отвечал Тимофей. - Вот как с ними дальше быть - ума не приложу.
– Сколько же их? - оглядывая малышню, спросил Архаров. - Яша, доложи-ка!
– Двое Феклушкиных, ваша милость, да двое Тимофеевых, да восьмеро той бабы. Так, ваша милость!…
– Потом, Скес, не до тебя. До тебя я еще доберусь! Ну-ка, Арсеньев, дай и мне с твоим сыном потолковать.
– Не бойся, Епишка, - сказал Тимофей. - Господин обер-полицмейстер будет спрашивать, ты знай отвечай, как попу на исповеди.
– Пойдем, Епишка. И ты Арсеньев, с нами. Так ему веселее будет отвечать.
По дороге в кабинет Архаров крикнул, чтобы позвали Шварца - в расчете на постоянный пряник в кармане его кафтана.
У двери ждал Чкарь.
– Ставь на довольствие еще дюжину душ, - велел Архаров. - И чтоб сала в кашу не жалел. Вот рубль - бочку солонины возьмешь, да хорошей, круп, капусты, завтра же сваришь щи. Придумай еще, где эту дюжину разместить.
– Колодников тоже щами кормить? - спросил несколько удивленный распоряжением Чкарь.
– Черт с ними, - подумав, отвечал обер-полицмейстер. - Коли что останется - дай и колодникам. Авось который-нибудь на радостях в разум войдет и правду скажет. Заходи, Епишка, и садись. Арсеньев, подвинь ему стул.
Тимофей выполнил приказание, а сам встал в сторонке.
Архаров занял свое место за столом, Епишка - напротив.
– Ну, молодец, расскажи-ка ты мне, как вы с мамкой в Москву пришли, - издалека начал Архаров.
Ему уже случалось расспрашивать детей, и он знал - надобно так подвести младенца к сути дела, чтобы он сам вольно и безмятежно высказал все необходимое, а не отвечал односложно на вопросы.
Епишка сперва дичился, пусть до Москвы описал просто: шли, шли да и пришли. О московских приключениях до попытки отыскать отца в полиции тоже сказал лишь, что кормились подаянием.
– А когда вы расположились на улице ночевать, а господа вас разбудили и велели прочь идти? - подсказал Архаров. - Помнишь? Еще мамке велели наутро идти к острогу, а ночевать - в заброшенные дома? И дорогу указали?
– Так мы и пошли, - отвечал Епишка. - И в дом вошли, и там легли, а потом пришел дядька, стал с мамкой говорить. Да я не слышал почти, я спал.
– А как проснулся?
– Проснулся… Мамка разбудила, хлеба нам с Аксюткой дала, потом мы пошли и на двор пришли, там нам в сарае жить велели.
Спрашивать об улицах и переулках было безнадежно - иной москвич и сам их поименно не знал, а называл по фамилии знатного либо всем известного человека, в том переулке обосновавшегося.
Стало быть, человек, пришедший в заброшенный домишко у китайгородской стены, сразу Федосью убивать не стал. И это Архарова не обрадовало - получалось, что Демка, коли это был он, мог на следующий день все обсудить и с Тимофеем, и с прочими бывшими мортусами. Что наводило на мысль о заговоре в стенах Рязанского подворья…
– И что мамка говорила?
– Что добрые люди нашлись, батю нашего знают, обещались к нему свести.
– А что за добрые люди? Сам ты их видел?
– Видел одного - в таком кафтане, - Епишка показал на отца. Тимофей как раз был в полицейском мундире.
– И ростом был с батьку?
– Нет, пониже.
– Говори, «ваша милость», дурень! - наконец-то вразумил свое чадо Тимофей.
Архаров попытался узнать, на кого были похожи те добрые люди, но Епишка только смутился и растерялся.
Рассказал он, если вдуматься, немного: что Федосья наутро после той ночи, когда ее, как полагал Архаров, отыскал Демка, была жива, и что к тетке Марье сама же она детей и отвела, а кто с теткой Марьей сговаривался - того Епишка не знал. И когда мать вечером уходила - тоже ничего не объяснила, зовут-де знающие люди - вот и пошла.
Получалось, что Демка неведомо когда сговорился с мнимыми полицейскими и, возможно, образовалась шайка, в которую входили Демка, Скитайла со товарищи, Семен Елизаров и человек по прозванию Фальк. Демка снабжал шайку новостями об охоте на сервиз мадам Дюбарри. А кто-то из шайки взял на себя тяжкий грех - избавил от законной супруги полицейского Арсеньева… или же сам Демка?…
Но кто же тогда разделил сервиз на части? И кто, а главное - по какой причине убил Скитайлу? И что означает стилет?
– А ты бы того доброго человека признал, что мамку увел? - спросил Архаров.
– Признал бы, - уверенно сказал Епишка. - Он на нашего пономаря дядьку Кондрата сильно похож.
Вошел Шварц.
– Простите, ваша милость, что замедлил. Там от доктора Воробьева человек был.
– Что Абросимов?
– Скончался. Царствие ему небесное.
Шварц был неподдельно огорчен, хотя старался выглядеть невозмутимым, ибо чувства не должны мешать службе. Они с Абросимовым лет двадцать были знакомы, охотно сиживали во дворе на лавочке, вспоминая былое, и вот старого полицейского не стало. В Шварцевы годы терять приятелей - не просто печально, есть в этом некая обреченность - ведь новых уже не заведешь.
Архаров хотел было похлопать немца по плечу, да удержался.
– Царствие небесное, земля ему пухом.
– Царствие небесное, - сказал и Тимофей. - Бог даст, мы за него посчитаемся, ваша милость.
– Бог даст, - согласился Архаров. - Пряника у тебя, Карл Иванович, не найдется?
Шварц молча добыл из кармана пряник в виде лошадки и протянул Архарову. Архаров отдал лакомство Епишке. Тот посмотрел на отца.
– Ешь, - смущенно сказал Тимофей. - Он на меду замешан. Да с Аксюткой поделись.
– Смею предположить, что дитя впервые в жизни видит сей предмет, - заметил Шварц. - Кроме того, смею предположить, что дитя нуждается в чистой одежде и густом гребне, чтобы вычесать из волос все лишнее.
– Займись этим, Арсеньев, - приказал Архаров. - Что там еще? Скес, тебе чего надобно?
Он собирался было спросить наконец, какого черта Скес выслеживал Марфу, но не успел.
– Ваша милость! - боясь, что опять прикажут замолчать, воскликнул Яшка. - Каин вернулся!
Соседки считали Феклушку никчемной бабенкой. Не было в ней основательности, как полагается матери семейства, а были одни глупости в голове - соседки подозревали Феклушку в многочисленных изменах мужу, и из всех приписываемых ей любовников половина уж точно пользовалась ее благосклонностью. И это бы еще полбеды - кто без греха и какая кума под кумом не была? Феклушка считалась плохой хозяйкой, из тех, о ком говорят: «Видать, наша Авдотья пироги пекла - все ворота в тесте». Любопытно, что к Марфе, которая как раз была безупречной хозяйкой, зарядские кумушки относились куда строже - заглазно, конечно, потому что Марфы они побаивались.
Особенно доставалось Феклушке за то, что она могла оставить дома детей одних и ухлестать куда-нибудь на торг, да и пропасть там часа на два. Но это в ее положении было неизбежной бедой - не имея дома старой бабки, чтобы присмотрела за годовалым Ванюшей и четырехлетней Настенькой, Феклушка не знала и мелочного бабкиного надзора. К тому же, Настя росла умницей и вполне могла сама управиться с братом - дать ему кусок хлеба или помочь сходить по нужде.
Но в этот день Феклушка, вернувшись домой, прониклась собственной значимостью - сам обер-полицмейстер послал за ней двух архаровцев, и всякое ее слово было ими выслушано с огромным вниманием. Притом же оба были ей приятны: плечистый Федька мог бы почесться красавцем, хотя несколько на цыганский лад, а светловолосый Устин понравился улыбкой и обхождением.
Расставшись с архаровцами, Феклушка проделала все то, о чем ее просили - прогулявшись по двору, показала, как, по ее мнению, мог уйти спозаранку Яшка-Скес. А потом… потом на нее тоска напала. Вот ведь живут полицейские - не привязаны к фабрике и своему рабочему столу, как Феклушкин законный муж, не привязаны и к лавке, как знакомые сидельцы, к печи и квашне тоже не привязаны. А ходят по всему городу, с людьми встречаются, новости первыми узнают, каждый день - что-то иное. И все, как на подбор, молодцы! (Феклушка, не будучи красавицей, была весьма снисходительна к мужскому полу: всяк чуть покрасивше эфиопа уже был для нее молодец хоть куда).
Достав подаренный Шварцем пряник (Шварц долгонько таскал его в кармане, лакомством уже можно было, поди, и гвозди заколачивать), Феклушка отгрызла край и вздохнула. Не так часто получала она подарки от молодцов - а немец, по ее разумению, еще был весьма пригоден для амурного дела, только притворялся деревянным. Да и все Рязанское подворье ей понравилось - вот где кавалеров-то!
Совесть Феклушкина была чиста - главный ее грех, измены законному супругу, не входил в список проступков, за которые карали светские власти. Так что полиции она не боялась нисколько. И ей даже захотелось сотворить нечто, достойное похвалы Архарова, Шварца, Кондратия Барыгина и даже Вакулы, который, как она заметила, тоже выразительно на нее поглядывал.
Как-то так вышло, что она, малость повозившись по хозяйству и поставив тесто, прошла тем же путем, что Яшка, и вышла к той же самой летней кухне - разве что не забрела в крапиву.
Такова была Феклушкина удача, что явилась она к Марфе на двор вовремя - хозяйка собиралась прочь, давала последние наставления инвалиду Тетеркину и ругалась, что он не сходил на Варварку и не взял для нее извозчика. Феклушка слышала ее молодой звонкий голос, доносящийся из раскрытого окна, хотя не все слова разобрала. Но вот что показалось ей любопытным - Марфа торопилась, потому что некоторые знатные особы ждать ее-де не станут.