– Ан аван! - сказал где-то в душе легкомысленный Клаварош. Послал, стало быть, вперед…
– Вкуред! Врепед! - вразнобой приказало на байковский лад население Рязанского подворья.
– Бог с тобой! - крикнул издалека Устин.
И Федька пошел на противника.
Шпаги у него не было - но он заметил прислоненную к забору палку, которую кто-то из Каиновой братии на досуге покрывал резными узорами. Пока же следовало обходиться ножом и кулаком.
Одноглазый был самый тяжелый детина из всех, ростом выше Федьки, и вышел он, расставив руки, словно желая поймать архаровца в охапку. Федька правдоподобно метнулся влево-вправо, словно бы отступая - и, вдруг устремившись вперед, ударил противника ребром башмака в колено. Башмаки у архаровцев были грубые, на толстой подошве, обычно задубелые от грязи, да Федька и всю душу вложил в этот удар.
Клаварош, помнится, толковал, что коленный сустав внутри оплетен незримыми веревками, но при везении может сквозь них проскочить наружу, и вправлять его - немалая морока, а потом, может, до конца жизни придется туго бинтовать поврежденное колено, и потому бойцы в портовых кабаках стараются ускальзывать от таких ударов.
Детина французских нравов не знал. Потому сильно удивился, когда левая нога под ним подломилась, словно сухожилие саблей подрубили. Он, уже падая, попытался схватить Федьку, но тот был ловок и помнил Клаварошеву фехтовальную науку - после удара не торчать, как хрен на насесте, а отскакивать быстрыми мелкими прыжками на полусогнутых ногах, готовясь и к обороне, и к следующему нападению.
Он не видел, да и не мог видеть, что по простынной полосе из окна карабкается Демка.
Двое оставшихся детинушек вмиг набрались разума, слушая вопли и ругань своего покалеченного товарища. Они сунулись было к Федьке разом, но тут уж пошла в ход архаровская наука, и кулак с закладкой крепко врезался в нос одному из противников. Второго, правда, Федька не совсем удачно ударил ножом - только одежду пропорол и кровавую полосу на теле оставил.
Но был на дворе, оказывается, и четвертый - дедок, уже слабосильный и потому, не полагаясь на кулаки, поспешивший на помощь с оглоблей.
Суставов и носа у оглобли нет, повредить ей нечего, и потому, хоть Федька и уворачивался весьма ловко, его сбили с ног, и он плюхнулся в грязь. Там бы его и оставить - но дедок с пораненным противником устремились добивать поверженного.
Клаварошева наука, которую Федька осваивал за заднем дворе своего жилища под радостный лай черной Жучки, вошла-таки в плоть и кровь. Упершись кулаками в землю, Федька взметнулся играющей рыбкой и ударил каблуком прямо в лицо врагу. Он не умел еще после этой ухватки ловко вскакивать на ноги, да оно и не понадобилось - один противник был надолго обезврежен, нога куда как посильнее руки и много чего на роже повредить может, а другой, вредный дедок, сдуру треснул своей оглоблей по тому месту, где Федьки уже не было - успел откатиться.
Был же он возле калитки, где вооружился резной палкой.
– А ну, сунься! Сунься, стоптанный хрен! - крикнул он дедку и выдернул засов.
Выскочив на улицу, он оглянулся - вроде ни души - и побежал к Клаварошу. Тот был всего в сотне саженей от калитки.
Но радоваться спасению было рано. Те двое Каиновых подручных, что сидели в доме, наконец выбежали во двор, увидели, сколько беды натворил Федька, и выскочили из калитки. У них-то как раз и были пистолеты.
Клаварош все время ожидания был готов к стрельбе. Одного из этих новоявленных противников, то ли Каркана, то ли Бурмяка, он преспокойно подстрелил, не дожидаясь, пока он прицелится. А потом послал коня рысью. В поводу он вел второго коня.
Федьке оставалось пробежать еще с полсотни саженей, когда в него выстрелили. Видно, он был плохой мишенью - пуля ушла за молоком.
Клаварош поднял коней в галоп. То, что он видел за Федькиной спиной, ему не понравилось - за архаровцем бежали трое. Сколько у них пистолетов - он понять не мог, но в руках у одного преследователя увидел армейское ружье с примкнутым багинетом. Это была пренеприятная вещица - не достав всадника, неприятель мог всадить багинет в брюхо лошади.
Тогда Клаварош на скаку полез в седельные ольстры второй лошади. И вытащил еще одну винную бутылку. Надо полагать, Левушка и Лопухин собирались премило провести вечер.
Глазомер у француза был отменный. Подняв коня в свечку, он получил для себя необходимое мгновение неподвижности и запустил бутылку прямо в лоб первому преследователю.
Другие двое просто не поняли, что произошло - выстрела не было, а здоровенный детина рухнул, как подкошенный, не шевелится и голоса не подает. Их растерянность позволила Федьке без лишних хлопот добежать до коня, перехватить у Клавароша поводья и сесть в седло. Теперь оба были в безопасности.
Повернув коней, они поскакали прочь и не обернулись бы ни разу - кабы не услышали тонкий крик:
– Меня! Меня возьмите!
К ним бежал Демка.
Он ухитрился обогнуть Федькиных преследователей и, совершенно одурев, несся посреди улицы.
Он-то и оказался хорошей мишенью.
Федька невольно повернулся на крик и выстрел. Он увидел, как Демка останавливается, запрокинув голову, как делает шаг вперед и падает лицом вниз.
Еще он увидел Демкину руку - длинные тонкие пальцы знаменитого шура, которые словно старались ухватиться за нечто ускользающее. И не сумели - упали в пыль.
– Скорей, скорей! - крикнул Клаварош.
– Демка!…
– Ты ему не поможешь!
Клаварош прекрасно знал, к чему могут привести в опасном деле наипрекраснейшие порывы. Поэтому он хлестнул Федькиного коня сорванной с головы треуголкой.
Лошадь очень легко испугать; удар был не столь болезненный, сколь ужасающий - и Федька чуть не кувыркнулся через конский круп, когда лошадь резко прибавила ходу.
Настоящей погони за ними не было - и несколько кварталов спустя они позволили лошадям перейти на рысь.
– Смуряк, болван! Дурак! - выкрикивал Федька.
Клаварош молчал.
– Выскочил! Понесся! Смуряк охловатый! Мог же потихоньку уйти! Мог же!…
– Это от испуга, - сказал наконец Клаварош. - Он всегда был пуглив.
– Демка-то?
– Да.
И Клаварош тяжко вздохнул.
Терять товарища, да еще столь нелепо, им во все время полицейской службы не доводилось. Да и не просто товарища - Федька бок о бок с Демкой трудился на одной фуре в чумную пору, а Клаварош хорошо помнил, как Демка, не помня зла, искал сани, чтобы вывезти лежащего пластом француза с Виноградного острова. Но Клаварош был старше - и сам это хорошо понимал. Потому и следил, как бы Федька от горя чего не вытворил.
Федька же просто плакал.
– Он звал нас, звал!… Он вернуться хотел! Господи! Остремался, как лох! Он, может, еще что сказать хотел…
И тут Федька замолчал. Он вспомнил про ловушку.
Слезы высохли не сразу - он еще некоторое время вытирал лицо жестким обшлагом и хлюпал носом, как дитя. Наконец глубоко вздохнул и повернулся к Клаварошу.
– Иван Львович, ты сейчас поскачешь на Пречистенку, - сказал он почти спокойно. - Авось застанешь там пертового маза. Коли застанешь - передай, что на Ходынском лугу ловушка. А я сразу на Ходынку поскачу. Сказано было - как стемнеет… Ну так через час, поди, и стемнеет!
Ничего больше не объясняя, он послал коня вперед.
И дело было вовсе не в важности сведений. Просто Федька сейчас видеть не мог Клавароша. Он все понимал, да только никак не мог избавиться от мысли, что Демку можно было спасти.
Да и сам себе он был противен - хорошенькое же прощание устроил он с давним товарищем, заехал кулаком в ухо…
Прохожие шарахались от взявшего хорошую резвость на галопе коня. Кое-кто провожал его матерно.
А знали бы, что в седле архаровец, - еще и не то бы сказали…
На Пречистенке сборы завершились быстро.
Странно было, что Федька и Клаварош сгинули - и с лошадьми вместе. Архаров же очень на этих коней рассчитывал. Но не стал ломать голову над этой бедой - за преследование Демки он собирался намылить шею своим орлам завтра. Приказав седлать упряжных лошадей, он построил в переулке небольшой отряд - поручика Тучкова, Михея Хохлова, Максимку-поповича, Устина Петрова, на когорого смотреть было весело - держался в седле как собака на заборе. На Ходынском лугу он собирался еще привлечь полицейских драгун. Их там было довольно для осады небольшой крепости.
Капитан-поручика Лопухина в этом отряде не оказалось, он сильно не одобрял подоные вылазки. Но был Левушка Тучков - куда ж без него? И это Архарова вполне устраивало - с Левушкой он чувствовал себя уверенно, знал, что друг прикроет его шпагой, сам же он всегда был готов прикрыть друга кулаком. А чего ждать от Лопухина - неведомо.
Под причитания Никодимки - их милости-де без ужина остались! - Архаров в старом, легком, без позумента, еще гвардейского времени кафтане, сел в седло. Рыжая Фетида не сразу приняла всадника, но когда вперед выехал Левушка на Фирсе, пошла за знакомым мерином той же машистой рысью, что и он. Фирса она, видать, уважала поболее, чем Архарова.
Левушка для вылазки позаимствовал совсем ветхий мундир Меркурия Ивановича, который был ему коротковат, и убеждал всех, что самый шустрый маз-лазутчик примет его за отставного инвалида - стоит только сгорбиться и ковылять, держась рукой за грудь и время от времени кашляя.
До Ходынского луга от архаровского дома было верст семь - но, коли судить по ощущениям бедер и задницы, то все семьдесят. Положив себе на досуге прогуливаться верхом хоть раз в неделю (как будто у него был досуг!), Архаров стойко продержался до первого драгунского патруля и приказал своим людям спешиться. Лошадей оставили у драгун, далее пошли вразнобой, но не теряя друг друга из виду.
Уже когда подъезжали - темнело, а пока договаривались с драгунами - почти наступила ночь, и Архаров уже забеспокоился: не упустить бы этих треклятых продавцов-покупателей! Ему дали проводника, знавшего, где стоит судно «Чесма» (напротив «Крыма», так в