е хотела видеть этого господина и на несколько дней просто заперлась в спальне. Она и до того почти не выходила из дома.
Мишель куда-то выезжал, был удивительно бодр, и ей показалось было, что жаркое лето поможет ему окрепнуть. На следующий день после явления Ивана Ивановича он привез новые красивые дорожные сундуки.
– Мы возьмем с собой немного, любовь моя. Поедем через Киев. Еще два дня - и в дорогу. Или же три… Вели Катиш уложить сундуки, сама также приготовься. Недостающее купим в пути.
– Катиш поедет с нами? - спросила Тереза.
– Нет, она останется тут. По дороге мы наймем тебе горничную. Все складывается отлично, любовь моя!
И пошел восторженно перечислять европейские столицы - вплоть до Мадрида…
Тереза ничего не сказала, а только радость Мишеля показалась ей неестественной, как если бы он был пьян. А он и точно захмелел от своих великолепных планов - он хотел ехать в Париж и блистать в свете, он тосковал о крупной карточной игре, о больших деньгах. Он даже обещал Терезе, что она будет принята при дворе - не сразу, конечно, сперва им следует повенчаться, но с венчанием торопиться не следует…
Это было продолжением давешних ночных речей, но странным продолжением - Тереза обнаружила себя перенесенной из области туманних мечтаний любовника в область, где загадочные мужчины заняты таинственными, но приносящими много денег делами. И это ей не нравилось - она чувствовала, что дела Мишеля вряд ли кончатся добром. Она предпочла бы и дальше жить с ним в маленькой комнате и по ночам выслушивать неосуществимые планы.
Катиш, которая после приезда Ивана Ивановича жила в одной с ним комнате, пришла после повторного зова и занялась укладыванием сундуков.
– Мы тоже уедем из Москвы ненадолго, - сказала она, - да вернемся уже знатными господами. Сколько получится - поживу с господином Осиповым, а потом он обещал меня замуж хорошо отдать. Да и не за купца, не за промышленника - а есть и дворянские семьи, где мое приданое ко двору придется.
Тереза ничему не удивлялась - она знала, что бывшая ее помощница смотрит на жизнь весьма трезво. Да и риска не боится - чтобы выйти из крепостного сословия, в чуму добровольно пошла служить сиделкой в бараке. Ее связь с Иваном Ивановичем была очередной ступенькой, которой Катиш не могла миновать в своем пути ввысь, к деньгам и супружеству. А что пришлось встречаться с самыми непотребнями образинами и заучивать слова байковского наречия - так это еще не самое страшное условие будущего благополучия. Слова-то почти русские, а она, желая стать хозяйкой модной лавки, и французский язык освоила - весьма бойко трещала.
Живя уединенно в тихом замоскворецком доме, Тереза не знала городских новостей. Ей никто не рассказал заранее о празднике на Ходынском лугу. За неделю до того праздника, с утра, Мишель сообщил, что уезжает, будет жить в ином месте, сие связано с важнейшими делами, и потом приедет с дорожной каретой, так чтоб Тереза была готова двигаться в путь. Сие весьма удобно - выехать в ночь, чтобы наутро проснуться уже в сорока или пятидесяти верстах от Москвы.
Тереза покорно собралась в дорогу. Она удобно уложила вещи, а драгоценности, кольца и сережки, зашила в платье - так делают все, считается, что это надежно. Однако Мишель в назначенный день не приехал. Она, не раздеваясь, легла на постель. Примерно такого исхода она в глубине души ожидала - слишком много было обещаний. Мишель бросил ее - и она сама в этом виновата, не следовало ехать по его просьбе в далекую деревню, по просьбе, для Терезы равносильной приказу. Не следовало всю свою жизнь посвящать ему - как будто Тереза была в чем-то виновна перед Мишелем. Но он всякий раз умудрялся сказать такие слова, что у нее не было иного пути - только быть с ним, только слушать его, и веря, и не веря… как нет иного пути у матери…
Тереза проснулась незадолго до рассвета. Мишеля не было, и она стала думать - могла ли нарушить его планы вчерашняя вечерняя суматоха, когда кто-то ворвался во двор, завязалась драка, сторожам пришлось стрелять.
Часы шли, Мишель не появлялся. Тереза вышла в гостиную и позвала Катиш. Никто не откликнулся. Очевидно, дом был пуст. И мужчины, и стряпуха, и Катиш - все покинули его впопыхах.
Вся эта суета, озаренная радостным возбуждением, должна была кончиться именно так - одиночеством в пустом доме. И вновь Терезе пришла в голову мысль о потустороннем мире - те, кто не заслужил рая и получил свой ад при жизни, как раз и будут помещены в пустые дома, чтобы, не нуждаясь в пище и одежде, пребывать в полнейшем одиночестве, ища себе мучений в воспоминаниях.
Если бы ей сказали, что Мишель погиб, она бы, пожалуй, не заплакала - в глубине души она давно уже знала, что его нет в живых, а постоянный кашель и хватание за горло - затянувшееся воспоминание о мучительной смерти от удушья.
Но он появился, когда уже стеменело.
Он ворвался - но Тереза не сразу признала его, потому что Мишель явился в длинном черном монашеском одеянии и небритый.
– Все погибло, любовь моя, мы погибли! - закричал он. - Если мы сейчас же не покинем Москву - нам конец! Он погубил нас, он все погубил!…
И, приподняв за край дорожный сундук, поволок его, пятясь, и закашлялся, и слезы потекли по его лицу.
– Мы погибли! Где деньги?
– Я не знаю.
Мишель обшарил свои карманы, выкидывая на стол дорогие безделушки.
– Этого мало, мы нигде не сумеем это продать… Твой ларчик! Давай все сюда… Я знаю, где сегодня играют… я выиграю деньги… Нет, у него и там свои люди… он всюду отыщет нас, любовь моя, мы пропали…
Он вытряс на стол из кошелька несколько новеньких серебряных рублей с четким профилем государыни, две золотые пятирублевки.
– Мы пропали, он нас и из-под земли достанет… Господи, где взять денег?…
Вдруг он замер.
– Любовь моя, мы никуда не едем… нас и на краю света сыщут…
Мишель так это сказал, что Терезе сделалось страшно.
Он сел, схватился за голову, тихо застонал - теперь наконец опасность из словесной стала вещественной, Тереза ощутила это всей кожей - ее прошиб озноб.
– Любовь моя, мы слишком много знаем… Все рухнуло, мы не нужны более, они заставят нас замолчать… Он нас всюду найдет, любовь моя, он - убийца! Он убивает тех, кто видел слишком много! Не зря же он рассказывал мне намедни, как заколол шпагой актерку на сцене! Господи, со всех сторон - гибель…
Тереза и раньше понимала, что Мишель ввязался в опасную авантюру. Да только не ощущала меры опасности - как мать драчливого подростка, уверенная, что он будет пробовать силу лишь на сверстниках, а взрослые мужчины его не тронут.
– Нам некуда бежать, - сказал Мишель. - Куда бы мы ни пошли - за нами по следу пойдет или этот проклятый француз, или этот проклятый Архаров! Погибли… это я погубил тебя!…
Ответить было нечего. Разве что сказать - ты уже давно погубил меня, любимый, лишив воли и лишив самой жизни, заменив огромный мир собой единственным.
– Сядь со мной, любовь моя. Будем ждать…
Тереза села на соседний стул. Но Мишель не был способен на ожидание - и минуты не посидев, вскочил.
– Будь он проклят! Это он погубил нас! Он выслеживает меня, как будто я зверь! Тереза, он где-то рядом, я чувствую! Он велел окружить дом, мы обречены!
Она молчала. Тогда Мишель бросился перед ней на колени - чтобы обняла, чтобы позволила ткнуться лицом в свою грудь, прикрытую черной накидкой.
– Во всем мире у меня есть только ты… - прошептал он. - Какой же я был дурак! Мне нужно было увезти тебя и жить с тобой, а не слушать этих мерзавцев… Любовь моя, как это вышло? Я не хотел, право, не хотел… И вот теперь я умираю… Любовь моя, смерть - это миг! Я не боюсь смерти, клянусь тебе! Но он перед тем, как позволить мне умереть, наиздевается надо мной вволю! Я знаю, он ходит в подвалы смотреть, как избивают людей, как плетьми и кнутом выколачивают из них признания! Лучше я застрелюсь!
Но стреляться Мишель не спешил. Он тяжело, со свистом и хрипом, дышал, и эти короткие вдохи-всхлипы были для Терезы больнее, чем если бы сама она жила со смертельно сузившимся горлом.
– Но я бы договорился с французом… Он - убийца, да, но если он поймет, что я его не выдам… А этот палач… Любовь моя…
Мишель вскочил на ноги.
– Едем! - воскликнул он. - Скорее! Он погубил меня, я отомщу ему! Ты увидишь! Я убью Архарова - только это меня спасет! Он чудом остался жив, но чудо сие - ненадолго! Едем!
Тереза схватила его за руку.
– Ты сошел с ума!
– Да! Нет! Доверься мне, я все придумал! Ему не жить! Я с ним за все рассчитаюсь! В болезни моей лишь он повинен! Я все делал, чтобы погубить его - но сам дьявол помог ему вывернуться! А если я уничтожу эту злобную тварь, француз не станет меня преследовать… он даже возьмет меня с собой… возьмет нас с собой!… Едем же!
Мишель потащил Терезу прочь из комнаты, прочь из дома, на улицу, где стояла бричка, запряженная хорошей серой лошадью.
– Ты поможешь мне, - говорил он, - без тебя я не справлюсь!
– Но уже почти ночь!
– Тем лучше! Он наверняка дома! Любовь моя, не бойся, я все придумал…
Тереза позволила Мишелю усадить себя в бричку.
– На Пречистенку! - приказал он кучеру.
Но они не доехали до Пречистенки - Мишель вдруг забеспокоился о чем-то непонятном, опять стал вспоминать страшного француза и клясть московского обер-полицмейстера, приказал остановиться в каком-то темном переулке и еще раз поклялся, что до утра Архаров не доживет.
Очевидно, вся Москва провела предыдущую ночь на Ходынском лугу, лакомилась, пила и любовалась фейерверками. В эту ночь москвичи легли спать пораньше, и улицы были совершенно тихи и пустынны. Свежий и прохладный воздух стоял в них - и после дневной жары этот неподвижный воздух был - словно его в раю зачерпнули и переместили, стараясь не поколебать, на грешную землю.
Тереза дышала полной грудью - как будто больше ей не было отмерено в сей жизни такого дивного ночного воздуха. Замысел Мишеля был ей пока непонятен, но она не спорила, не задавала вопросов. В конце концов, дом Архарова хорошо охраняется, и вряд ли туда пустят обезумевшего от жажды мести графа Ховрина. А помечтать о гибели врага - пусть, пусть Мишель помечтает…