Решив, что обувание ног для него сейчас непосильная, да и не нужная задача, он заправил рубаху в штаны, накинул на плечи кафтан и пошлепал на кухню босиком.
Спустившись с лестницы, он столкнулся с молодым то ли иноком, то ли иереем, не понять - темно-синюю рясу могли носить и те, и другие. Отчаянно покраснев, неожиданный Марфин гость поспешил прочь, двумя руками прижимая к груди узелок. Архаров постоял, подумал и явился на кухню.
Марфа толкла заправку в кислую капусту, что уже стояла на столе в большой миске, Наташка солила яичницу-глазунью, пожаренную на сале, так что из толстого слоя сгустившегося белка торчали темные шкварки.
– А для чего иерей Божий приходил? - спросил Архаров. - Краденое приносил или девка ему приглянулась?
Марфа рассмеялась и, попробовала заправку с пальца. Сочтя, что и перца, и сахара хватает, вылила ее в миску и стала ловко ворошить капусту.
– Ох, ты и насмешишь, сударь! Ни то, ни другое, а приходил он за бородой.
– У него ж своя есть.
– Своя, да худая, клочьями растет. А что ж за поп без бороды? Она вот этак должна лежать на одеянии, - Марфа показала растопыренными ладонями бородищу шириной во всю свою необъятную грудь, а длиной - до пупа. - Весь приход смеется - батька-де у нас, как ощипанное куря. Ну, я ему травку толченую дала заваривать да мыть личико дважды в день.
– Заморская, поди, травка? - серьезно спросил Архаров.
– Батюшка Николай Петрович, как есть заморская! Вот, видишь, забор у меня? А по ту сторону у калитки полынь растет, я Тетеркину ее истреблять не велю.
– Видел. Та полынь уже с дерево ростом будет.
– Ну так с нее листья обдираю, сушу да толку. И точно борода в рост с того идет! Сколько уж раз бывало…
– Так ты у нас теперь бабка-лечейка?
– Николай Петрович, сударь мой, а то ты не ведаешь моих дел? - спросила Марфа. - Еще при Иване Иваныче моем незабвенном, черти б его драли, была эта морока - приплетется каторжник, колодник, на лбу и на щеках знаки. А Ивану Иванычу он для каких-то дел на Москве нужен. Ну вот и моют его полынным отваром, чтобы щеки скорее да гуще заросли. Оттуда и знаю…
– Заморская, выходит, травка… - задумчиво подытожил он.
– Заморская, сударь, из самой Франции, из городу Берлину! - тут же бойко отрапортовала Марфа, зная по опыту, что человек грамотный от такой географии тут же буйно хохочет.
Но хохота не было. Архаров уставился в пол и молчал.
– Марфа Ивановна, а помнишь, как в чуму с девками промышляла? - наконец спросил он. - Помнишь, у тебя все Лизеты и Анеты были из Франции, из города Берлина?
– Ох, как не помнить… а кавалерам-то нравится!… Наташка! Тебе что господин обер-полицмейстер велел? Ну-ка, оставь сковородку да живо за водой!
Шлепнув Наташку по заднице, чтобы придать ей скорости, Марфа сама встала к плите, а Архаров, кряхтя, побрел на крыльцо. Наташка уже исчезла. Тетеркин, сидевший на завалинке со всем своим столярным прикладом, встал и поклонился. В руке у него была только что собранная игрушка - медведь и мужик, схватившись за бочонок, тащат его каждый в свою сторону. Только что оструганная древесина была чиста и, кажется, даже духовита - Архаров ощутил желание, как в детстве, понюхать игрушку.
На крыльцо вышла Марфа. Через плечо у нее висело грубое льняное полотенце, сероватое с красной вышивкой, зато большое - впору турецкую чалму накручивать. Некоторое время оба молча глядели на двор, как если бы вид утоптанной дорожки, и досок, и травы, и поленницы, и забора, и калитки могли пробудить мудрые мысли.
– Мои не прибегали? - спросил наконец Архаров.
– Прибегали вечером. Тимофей дважды заглядывал, Скес… ну, Иван Львович мой…
Так Марфа звала Жана-Луи Клавароша, соблюдая разумное правило - баба в годах уже не может звать сожителя попросту, а должна уважительно.
– А ты?
– Так ты ж, сударь мой, еще не приходил. Они вечером прибегали, а ты знаешь когда заявился? Ко вторым петухам. Кто ж знал, что в «Негасимке» застрял?
О том, что Наташка уже бегала на Лубянку с записочкой для Тимофея, Марфа не доложила. А сам обер-полицмейстер тоже не сообразил, почему его вечером искали, а утром - не пожелали.
– Прелестно… - пробормотал Архаров. - Нет, одного ведра мне будет мало.
– Наташка два принесет. Кто ж на коромысло одно вешает? Вода у нас плоховата, да на голову вылить - сгодится. Послушай, Николай Петрович, ты вон с государыней обедаешь - скажи, что на Москве вода плоха, а водовозам платить - никаких денег не станет, да и врут! Сам божится, что в бочке у него - студеная водица из Андроньевского колодца, а отхлебнешь - конским навозом отдает.
– Так что ж, государыня тебе новый колодец выкопает?
– Да пусть бы приказала в удобных местах новые колодцы рыть. А то к соседям девку гоняю, а она у меня худенькая, силы еще не накопила, хотя…
Тут Марфа замолчала и улыбнулась.
– Да нет, силы-то накопила… - рассеянно сказал Архаров, глядя, как Наташка, отворив калитку, входит бочком, и два ведра плывут над землей, не колыхнувшись, такая у девки плавная походка, нарочно для ношения воды выработанная.
У самого крыльца Наташка присела и ведра встали наземь.
– Ну-ка, сударь, сойди да нагнись, а ты с крыльца полей, - распорядилась Марфа и поспешила на кухню - вспомнила о яичнице.
Архаров нагнулся, как велено, и Наташка, взойдя на крыльцо с ведром, все его вывернула на склоненную похмельную голову. Архаров невольно зафырчал, как конь, и дал знак лить из второго ведра.
Бодрость и веселье, совершенно неожиданное при его обстоятельствах, овладели сперва - телом… сперва - телом…
Теперь следовало жить дальше. Но иначе.
Он стоял в своей любимой позе - широко расставив согнутые в коленках ноги и как бы сидя на воздухе. Шею он вытянул сколь возможно дальше и мотал головой в ожидании, пока девчонка спустится и подаст ему полотенце. Брызги летени - как от искупавшегося барбоса.
Намотав полотенце на голову, Архаров на манер турецкого паши прибыл в кухню и сел к столу.
– С капустки начни. Там и лучок, и перец - вмиг поправишься. Твой Потап так-то не умеет.
Архаров попробовал. Капуста была выше всех похвал.
Поставив перед Архаровым сковородку, Марфа сама села напротив. И подперлась ручкой - этак со значением, приготовляя собеседника к тому, что сейчас он из ее румяных уст услышит нечто приятное.
Архаров же, вдруг ощутив зверский голод, расправлялся с яичницей и, торопясь, перемазался в желтке.
– Дай-ка утиральник, - велел он. Снимать полотенце с головы не хотел - довольно длинные волосы были еще мокры и, дай им волю, тут же завились бы легкими прядками, а ему еще предстояло как-то собрать их в достойную прическу.
– Давай-ка, сударь, я Наташку за извозчиком пошлю. Ты записочку напиши, она к тебе на Пречистенку съездит, чтобы за тобой экипаж прислали.
Архаров стянул с головы полотенце и потрогал влажные волосы.
– А мне что же - сидеть, ждать?
– И подождешь. В таком виде тебя выпускать нехорошо. Ты ко мне, поди, на карачках добирался и через заборы лез. Сиди уж, отдыхай. В полицейской конторе и без тебя, чай, обойдутся. Наташка!
Девушка тут же вошла.
– Принеси сверху чернила, перо да бумаги листок… Постой! Весь прибор неси.
Наташка притащила небольшой, но тяжелый малахитовый письменный прибор с двумя бронзовыми чернильницами, стаканчиком для перьев, посудинкой для песка, ложбинкой для перочинного ножичка и прочими затеями.
– Откуда у тебя? - удивился Архаров.
– Так я всякий заклад записываю - что взяла, сколько дала, когда срок. Иначе нельзя, меня так еще Иван Иванович приучил… не к ночи будь помянут… Так не в плошку же перо макать. Вот, не выкупил кто-то, а мне и удовольствие.
Архаров весьма неохотно взялся за писанину. Марфино перо было очинено под ее руку, он понаставил клякс и лишь надеялся, что Меркурий Иванович, кому адресована записка, уже по одним кляксам догадается, что писано собственноручно.
От этого непосильного труда он опять ощутил голод и потянулся за капустой.
Выдав Наташке деньги на извозчика, Марфа выпроводила ее, и тут ее загадочные улыбки и взгляды получили наконец объяснение.
– А что сударь, тебе моя Наташка по нраву ли?
Архаров насторожился.
– Девка тихая, послушная, ей и шестнадцати нет, - деловито начала Марфа. - Ни с кем еще не хороводилась, я за ней строго слежу. Забирай-ка ты ее к себе, Николай Петрович! Сколько поживешь - то и твое, а надоест - дашь ей хоть какое приданое.
– Ни с кем не хороводилась? - повторил он.
– Попробовала бы! Я б так ее за косу оттаскала! Нет, смиренная, рукодельница. Для хорошего человека приберегаю. Сам, сударь, знаешь, нетронутая девка в цене. А тебя я знаю, ты ее не обидишь. И она к тебе охотно пойдет. Она тебя не раз видала, привыкла. Бери! Не пожалеешь!
Архаров и жевать забыл.
Следовало кратко послать Марфу в известном направлении, чтобы не городила околесицу - какая еще теперь Наташка, и без Наташек тошно. Однако ж Марфа не дура, знает, когда, кому и что говорить…
– Ты думаешь, сударь, тебе для кавалерского дела Дунька нужна? Да начхать тебе на Дуньку! - все более увлекаясь своей затеей, говорила Марфа. - Она девка порченая, с кем только не гужевалась. А господин Захаров ее и вовсе разбаловал, никакого сладу с мерзавкой нет…
О том, каким словцом благословила ее рано утром на прощание норовистая Дунька, Марфа Архарову, понятное дело, не сказала. О том, что девку в последнее время словно подменили, - тоже.
– А ты свою мартонку ни с кем делить не пожелаешь. А она уж привыкла от добра добра искать! Потому и с Дунькой никогда не сладится! - грозно произнесла Марфы. - Сбежались - да разбежались, сбежались - да разбежались. А Наташка только твоя будет. Приедешь с государыниной службы - а она уж встречает. И не будет той занозы в голове, что ты у нее не первый.
Архаров с великим подозрением уставился исподлобья на Марфу.
Он пытался понять - что она знала о событиях той ночи, о чем догадалась? Мог ли ей рассказать Клаварош? Мог ли дармоед Никодимка? И бабы! Не может быть, чтобы Марфа, столько раз бывая на Пречистенке, не свела дружбы с Дашкой, Настасьей, Авдотьей, Аксюшкой!