5
…Однако рядом уже была не Лолита, а другая женщина. В блестящей черной накидке с опущенным на лицо черным капюшоном, из-под которого выбивался случайный локон удивительных сиреневых волос. «Идменк?!» Вместо ответа она протянула хрупкую, прохладную руку и коснулась его разбитого лица. И сразу отступила всякая боль. И, кажется, вернулось то, о чем он забыл и о чем, наверное, не хотел бы и вспоминать. Голова Африканского Носорога, что с каждым ударом запрокидывалась все сильнее и, наверное, могла бы оторваться вовсе и улететь в первые ряды, не упади он на колени – что позволило рефери прыгнуть между бойцами и прервать эту ужасную, убийственную серию ударов… Толчки бессмысленной, звериной ярости в натянутых жилах – сплошной, ничем не разбавленный адреналин вместо крови… Кляксы света под сомкнутыми веками и ни слабой тени боли после каждого соприкосновения с невесомым, неощутимым кулаком противника… И снова грязно-серое, пляшущее на расстоянии удара лицо Носорога со странно скошенными к переносице глазами… Носорог рушится спиной на канаты и, словно камень из катапульты, летит навстречу – рука просто выброшена перед собой, он натыкается на нее подбородком… глаза по-прежнему сведены в кучку… и здесь все заканчивается, и уж тогда-то вся боль мира лавиной обваливается на его расшибленное тело… «Я так не хочу, – пробормотал он плохо повинующимися губами. – Так нельзя. Это мерзко… я сам себе омерзителен». Женщина в накидке улыбнулась – он по-прежнему не видел ее лица, но по каким-то неясным, мельчайшим признакам… отблеск призрачного света на жемчужных зубах… игра теней на высоких скулах… сразу угадал, что она улыбнулась, – и снова ничего не сказала (за ней смутно угадывались еще две фигуры, если верить очертаниям – тоже женские, но они не принимали в происходящем никакого участия, всего лишь стояли так же молча и недвижимо, словно ждали своего часа). Ее рука все еще лежала на его лбу, и он хотел бы, чтобы это длилось вечно, но по щемящей тоске под сердцем, по слезам на щеках, по тому, как ослабевало это целительное, желанное касание, уже понял, что никакое счастье в этом мире, под этими звездами, не длится вечно… И вот она отступила за границу света и растворилась в сумерках, как и не была. «Нет, не уходи, все что угодно, только не это, господи, я не хочу тебя терять!..» Он попытался подняться, чтобы догнать уходящую, вернуть, хотя бы присоединиться к ней – тело не повиновалось. Две другие женщины наконец приблизились к нему, будто желая утешить, умалить значение утраты своей любовью. И хотя он продолжал бороться с собственным бессилием, не собираясь покоряться, вселенская боль, что еще недавно представлялась невыносимой, уже отступала…
6
Кратов лежал на спине, слабый и беззащитный, как дитя, наконец-то избавившийся от боли и отупения, и с щенячьей влюбленностью взирал на мир. Мрачный Доминик стоял над ним, сложив руки на груди, и жевал огромную сигару. Милое лицо Лолиты исполнено было сочувствия и материнской нежности. «Ничего страшного, – сказала она, бросая косые взгляды на экран нейроскана. – Стукнули по головке. Сильно стукнули. Много раз стукнули. Головушка у нас крепкая, чугунная. Все пройдет…»
Когда вернулся Ахонга, Кратов был практически в форме. Он лежал на столе, свежий, влажный после бассейна, растертый ароматическими маслами, и с любопытством листал красный блокнот.
– Как прошел концерт? – спросил он.
– Это же Озма, – вздохнул Ахонга. – Когда она запела «Finis inundi», десять тысяч рыдало, а еще десять блаженно улыбалось. Лично я и рыдал и улыбался.
– И никого не в состоянии были защитить, – добавил Кратов.
– Надеюсь, что не существует монстра, готового посягнуть на здоровье и благополучие божественной Озмы. Вы можете вообразить кого-то, способного на подобное святотатство?
– Это кто? – Кратов ткнул пальцем в расхристанное, бешеное чудовище, запечатленное безжалостным стилом Ахонги на одной из страничек блокнота.
– Это тоже вы, – кротко сказал тот. – Конец девятого раунда.
Кратов смущенно хмыкнул.
– Мне не нравится, когда я чего-то не помню, – заметил он, – и уж меньше всего мне нравится то, как я здесь выгляжу.
– Носорог сильно вас ударил. По лицу. А вы как-то говорили, что не выносите этого.
– М-да… – Кратов захлопнул красный блокнот. – Ну их к дьяволу, этих звероподобных ублюдков. Я желаю погрузиться в мир света и любви. Покажите мне свои свежие трофеи.
Конфузливо скалясь, Ахонга протянул ему синий блокнот.
– Где вы учились рисовать? – спросил Кратов.
– Ну, я не всегда был менеджером, – спесиво заявил Ахонга. – У меня приличные родители. Они дали мне хорошее образование. Я изучал не только изобразительные искусства в Академии живописи, но и много музицировал. Верите ли, у меня абсолютный слух… что делает меня особенно восприимчивым к голосу Озмы. А когда выступают эти новомодные засранцы, – добавил он с неожиданным остервенением, – у меня кожа сыпью покрывается! Озма – это… это нечто святое.
– Красивая девушка, – вежливо сказал Кратов.
– Это она и есть.
– Я представлял ее иначе…
– Ну, в прошлом году она была пышнокудрой брюнеткой восточного типа. А нынче это златовласая фея. – Ахонга помолчал. По его испятнанному дикарской татуировкой лицу блуждало выражение чистого блаженства. – Она имеет право быть кем угодно…
– А это кто?
– Дредноут-Джексон, вы его не знаете. Он работает со мной в охранном бизнесе. Тоже, изволите видеть, ревет, подлец! А ведь росту в нем добрых восемь футов и весу, как в упитанной горилле!..
– Вот этот, я вижу, не ревет.
– Меня тоже поразило его самообладание. Странный тип. Лицо необычное, глаза желтые, как у персидского кота… Но знаете, доктор Кратов, мне показалось, что внутренне он рыдает. Не глазами – всем существом. А глазами просто не умеет. Не научили… не то, что нас с вами. Увы, я не смог передать это его состояние своей жалкой рукой.
– Можно мне взять ваш блокнот?
– Зачем?! – изумился Ахонга.
– Хочу показать друзьям. Среди них есть истинные ценители.
Ахонга иронически сощурился:
– А не помогут ли они мне устроить персональную выставку в Академическом манеже?
7
Обычно благодушный и всем ласково улыбающийся, Понтефракт выглядел на сей раз крайне озабоченным. И его можно было понять.
– Все изменилось, – сказал он мрачно. – И мы уже не можем пребывать в прежнем расслабленном состоянии, уповая, что опасность рассосется сама собой.
– Не следует сгущать краски, – проговорил Грозоездник. – Но ни к чему и разбавлять их розовым. Еще ничего не случилось.
– Но может случиться в любой момент, – возразил Понтефракт. – И мы даже не знаем, что именно это будет!
Эрик Носов, притулившийся в своем излюбленном кресле в дальнем углу помещения, сделал порывистое движение, будто намереваясь что-то сказать, но сдержался.
– Это не может быть ошибкой или случайным совпадением? – спросил Агбайаби.
– Увы, нет, – вздохнул Понтефракт. – Наши специалисты проанализировали не только этот рисунок, но и все, что было в блокноте. Несмотря на специфику стиля и явное отсутствие серьезной техники, художник в других своих зарисовках весьма точно воспроизводит оригинал. С какой стати ему было фантазировать в одном-единственном случае из двадцати?
– Он просто не мог знать специфических деталей, – провещал из своего аквариума Блукхооп. – Как следует из разъяснений доктора Кратова, этот человек бесконечно далек от нашей с вами проблематики. И все же он ясно указал эти детали на своем рисунке.
– Надбровные дуги, – кивнул Понтефракт. – Форма переносицы. Ушные раковины. Разрез и цвет глаз. Еще с десяток более мелких композитных особенностей… Это эхайн.
– Это эхайн, – негромко повторил Носов.
– Эхайн на концерте Озмы, – сказал Кратов. – Зачем?
– Мне страшно даже строить предположения, – признался Понтефракт.
– Ладно, – сказал Носов, досадливо морщась. Все посмотрели на него. – Вам всем страшно, а мне нет?.. Предположение первое: эхайн прибыл в Тритою с рутинной разведмиссией. Цель оной состоит в осмотре на месте, подготовке углубленного и массированного внедрения эхайнской агентуры в жизненно важные элементы местной социальной инфраструктуры. С тем, чтобы получить о ней исчерпывающее представление и попытаться экстраполировать извлеченную информацию. Это даст Эхайнору приближенную оценку военного потенциала Федерации и ее дальнейших намерений, а также возможность разрушительного воздействия на упомянутые болевые точки в момент вторжения… Такой вариант мы давно предвидели и к нему вполне готовы. Скажу больше: мы основательно предполагаем, что этот план уже осуществляется, хотя менее всего ожидали, что эхайны объявятся на Эльдорадо во плоти. Однако это смело, нагло, вызывающе – то есть, вполне в духе Эхайнора. И в то же время столь осторожная и последовательная тактика для них нехарактерна. Кавалерийский наскок, атака с лету, бомбовые ковры, рассеиваемые с орбиты, – другое дело.
– Противно, – сказал Агбайаби. – Эдак придется на всех планетах Федерации установить контрольно-пропускные пункты.
– А заодно и попытаться проанализировать этнический состав всех новоприбывших за последние двадцать лет, – криво усмехнулся Носов. – И применительно ко всем проверить действие закона сохранения маршрута.
– Что еще за закон? – удивился Понтефракт.
– Это наша… гм… внутренняя терминология. Внутрицеховая версия закона сохранения материи. Если объект куда-то прибыл, значит, откуда-то он несомненно убыл. Остается выяснить, откуда именно – с Земли, с Магии… или с Эхайнуолы.
– Так, – пасмурно сказал Кратов. – Как следует из ваших слов, Эрик, вы имеете и другие предположения.
– Имеем, – сказал тот деловито. – Предположение второе: эхайн здесь по случаю и никакой разветвленной агентурной сети не представляет. То есть, он прибыл с какой-то одной-единственной целью. Например, просто посмотреть на потенциального противника. Какой-нибудь военный функционер или шеф разведотдела сил вторжения… В этом случае никакой достоверной информации он не извлечет, а скорее, будет введен в заблуждение – и распространит беспочвенные иллюзии на весь свой департамент. Что-де земляне – толпа неорганизованных раздолбаев, только тем и занятая, что скудоумными развлечениями, мелким бизнесом и поисками приключений на свои задницы.