– Ни за что, – пообещал Кратов.
…Когда уже почти стемнело, они выбрели на окраину какого-то поселка, выглядевшего совершенно вымершим. Ни единого огонька, ни самого слабого звука – хотя Озма упорно твердила, что слышит голоса и разнообразные шорохи. Впрочем, и сам Кратов ощущал размытое, сильно приглушенное расстоянием эмоциональное поле, что свидетельствовало о присутствии поблизости живых душ. Стучаться в двери домов они не стали, а нашли какой-то пустующий не то сарай, не то хлев и укрылись там на ночь. Кратову удалось отыскать в углу ворох сомнительного на вид ветхого тряпья, но большого выбора у него не оставалось, и он подобрал эту рвань, чтобы укрыть Озму. Та уже спала в уголке, привалившись к не остывшей еще до конца каменной стене, и в непроглядной тьме его ночному зрению лицо ее показалось принадлежащим усталой двухсотлетней старушке.
5
Сначала был резкий, малоприятный запах пропотевшей звериной шкуры. Затем пришел звук чужого тяжкого дыхания возле самого лица. И, наконец, влажная шершавая терка грубо пробороздила щеку и лоб.
Кратов открыл глаза…
И в ужасе шарахнулся.
Над ним неспешно покачивалось огромное бородавчатое рыло с идиотски скошенными выпуклыми бельмами и торчащими по краям слюнявой пасти желтыми бивнями. На концах бивней налипла земля, вывороченные синие губы нервно трепетали, словно чудище пыталось что-то сказать. Кратов проворно отполз прочь, пока его лопатки не уперлись в стену. Рыло немедля посунулось следом за ним. Дальше отступать было некуда. Он с трудом отвел глаза от кошмарной хари, между тем, как его руки шарили по земле в поисках хоть какого-нибудь оружия – палки или камня. Громоздкая башка без признаков ушных раковин сразу переходила в крутой загривок, где-то на заднем плане маячило необозримое, словно дирижабль, брюхо, устроенное по меньшей мере на шести мощных, прогнувшихся под гигантской тяжестью многопалых лапах.
Утомившись шлепать губами, монстр горестно мотнул башкой и взревел оркестровым басом.
В этот объемный звук легко и естественно вплелся высокий, почти на пределе, даже теперь весьма музыкальный визг Озмы.
Зверь был потрясен. Возможно, он испугался больше самой Озмы. Он сделал паническую попытку отпрянуть. Поскольку части его тела в силу значительной удаленности вряд ли могли двигаться слаженно, это выглядело так, словно он не то собрался в гармошку, не то просел внутрь самого себя.
Кратов броском переместился в сторону истошного визга, обхватил женщину за плечи и прижал к себе.
– Все в порядке… – пробормотал он. – Все хорошо… Это такая корова.
– Что такое «корова»? – всхлипнула Озма.
Теперь можно было и оглядеться.
Во-первых, «коров» было несколько, и все они в меру природного проворства старались покинуть помещение. Во-вторых, все они при этом стремительно избавлялись от продуктов собственной жизнедеятельности, что свежести утреннего воздуха никак не способствовало. А в-третьих, на пороге стоял кряжистый, оборванный и очень грязный эхайн с каким-то дрыном наперевес, глаза его были выпучены, челюсть отвисла едва ли не до пупа, а свалявшаяся соломенная волосня торчала дыбом.
– Тихо, тихо! – воскликнул Кратов, вскочив на ноги и выставив перед собой руки. – Мы не враги, и мы сейчас уйдем.
Он впервые видел испуганного эхайна. Вдобавок, это его простое движение повергло бедолагу в еще больший трепет.
– Так не пойдет, – негромко сказал Кратов. – Парень вот-вот либо обделается, либо умрет на месте…
Озма плавно поднялась и встала рядом с ним.
– Пожалуйста, успокойтесь, – почти пропела она. – Мы хотим лишь добра. Мы такие же люди, как и вы…
«Она просто не делает различий между людьми и эхайнами, – мелькнуло у Кратова в голове. – И потому не знает, насколько близка к истине!»
Голос Озмы привел к самым неожиданным последствиям.
Эхайн выронил дрын и упал на колени…
А затем, уткнувшись лицом в землю, окарачь пополз в направлении окончательно оторопевшей женщины, пока не уперся макушкой в ее слегка выставленную ладонь, да так и замер.
– Что я должна делать? – наконец спросила Озма.
– Благословите его! – растерянно фыркнул Кратов. Звери немного успокоились и разбрелись по загону, не обращая на посторонних внимания.
Некоторые укладывались на землю, умащивая страховидные рыла на передние лапы и утомленно прикрывая глаза.
Внезапно стемнело. Перекрывая доступ солнечному свету, пробивавшемуся снаружи, в воротах возник еще один эхайн. Он был огромен, толст и очень стар.
Только что Кратов повидал испуганного эхайна. Теперь он мог впервые видеть и старого эхайна.
…Лет пять назад в Лондонском зоопарке его познакомили с Отцом Туком. Это был самый старый в нынешнем веке самец гориллы. Весу в нем было никак не меньше трех центнеров, ростом он не уступал Кратову, а ощущением самодостаточности намного превосходил. Самки до сих пор баловали его своим вниманием. Отец Тук понимал человеческую речь, курил крепкие сигары и всему, что булькало и пенилось, предпочитал сидр. Бочонок зелья, преподнесенный Кратовым в знак уважения, был моментально выпростан. Дружелюбия угрюмой седой физиономии патриарха это не прибавило, но эмо-фон засвидетельствовал некоторую благосклонность…
Если бы какими-то неимоверными уговорами, посулами и потоками сидра удалось понудить Отца Тука распрямиться во весь рост, напялить на него грубую хламиду, фартук и высокие, уделанные грязью сапоги, да выстричь неровными участками грязно-белую шерсть на рыле, не меняя присущего ему выражения мрачной угрозы, сходство показалось бы невероятным.
Старый эхайн распахнул клыкастую пасть. Казалось, вот-вот он присядет и ударит себя волосатыми лапами в выпяченную грудь…
– Шьесс! – загрохотал он. – Юхлабш андозг 'хэйд буэвуд юшэум-мене! Шхамихс!
– Что он говорит? – прошептала Озма.
– Не понимаю ни единого слова, – стыдливо признался Кратов.
– Шхамихс, – повторил старик, обращаясь к коленопреклоненному эхайну. – Ууброцх… драд-дхэйам!
– Он выругался, – вполголоса прокомментировал Кратов.
Первый эхайн выжидательно обратил чумазое лицо к Озме, словно прося разрешения удалиться. Поразительно, но женщина его поняла.
– Да, конечно же, идите! – словно очнувшись, произнесла она.
Чумазый неловко поднялся и задом попятился к выходу. Старый эхайн перевел взгляд на незваных гостей. Выглядел он устрашающе. Но эмо-фон его говорил совсем иное.
– Что вам здесь нужно, пречистые яннарр и янтайрн? – прорычал эхайн.
– Мы лишь искали пристанища на ночь, – с достоинством, но не без гонора, произнес Кратов. – Наш транспорт по пути в Гверн был уничтожен мятежниками.
– Вы двигались в Гверн? – подняв желтую лохматую бровь, неопределенно переспросил старик.
– Да, на аудиенцию к гекхайану, – теряясь в догадках, не следовало бы утаить правду, сказал Кратов. Эхайн не то закряхтел, не закашлялся.
– Загон для скота не лучшее место для ночлега, – проговорил он наконец. – Но, полагаю, у вас не было выбора. И если вас не испугали мои к'биозапгумы и этот грязный дурень Шьесс, который вдобавок еще и ни бельмеса не понимает на эххэге… – Он вперил тускло-желтые глазки в Озму. – Отчего молчит ваша спутница?
– Она не знает вашего языка, – объяснил Кратов. – Мы оба прибыли издалека. – Помолчав, он добавил: – Мы этлауки.
Старый эхайн, насупившись, пожевал сморщенными губами, словно пробовал это слово на вкус.
– Этлауки, – повторил он раздумчиво. – Демон его знает, где это… Простите мою необразованность, пречистый яннарр, но я не сведущ в географии. Должно быть, это на другом конце белого света.
– Это даже не на Юкзаане, – чистосердечно признал Кратов.
– Но вы не с Гхакнэшка? – спросил старик. – Или не с этого… не с Маккиутьефе?
– Безусловно, нет!
Никогда Кратову не было так легко и приятно говорить святую правду…
– Конечно, это дела не меняет, – проворчал эхайн. – Будь вы хоть откуда, я свой долг гостеприимства завсегда исполню. Но, не во гнев будь сказано, кабы вы оказались Желтый, или, не приведите небеса, Лиловый… с несравнимо меньшей охотой.
– Что он теперь говорит? – прошипела Озма с плохо скрываемым раздражением.
– Он приглашает нас в гости, – сказал Кратов.
– И вы примете приглашение?
– Еще и как приму!
6
Старика эхайна звали Лэрдзорид, и он был «гекхайэдд» – что-то вроде поселкового старосты. Сам поселок Амулваэлх находился на изрядном удалении от Гверна, так что Кратову пришлось распроститься с мыслью достичь цели своего путешествия к исходу дня.
– Повозку я вам дать не могу, – виновато проурчал Лэрдзорид. – Время нынче сами видите какое… не ровен час, жахнут по дороге чем-нибудь с воздуха, и поминай как звали. А то еще откуда ни возьмись бронемехи наползут, что те, что другие. Разбираться они, понятное дело, не станут, а чтобы им поменьше хлопот, долбанут ракетой – и вся недолга…
– Что он говорит? – упавшим голосом, без надежды получить ответ, встряла в разговор Озма.
– Он говорит, что нам придется идти пешком, – отмахнулся Кратов.
– Хорренде… – пробормотала женщина. – Опять пешком… где взять столько ног, чтобы столько пройти пешком?!
– Что говорит пречистая янтайрн? – почтительно осведомился Лэрдзорид.
– Янтайрн Озма в ужасе. Перспектива пройти ногами огромное расстояние по обстреливаемой, открытой всем опасностям местности ее не радует.
– Это я понимаю, – кивнул эхайн. – Что ж тут веселого… Но есть две надежды помочь вашей скорби. Гекхайан ли прихлопнет т'гарда, т'гард ли скинет гекхайана – а тому, кто окажется сверху, всяко придется наводить порядок. Или, на самый худой конец, раз в десять дней через Амулваэлх проходит фельдъегерский транспорт. Война войной, а не было еще случая, чтобы фельдъегеря вдруг изменили своему обычаю. Годков этак сорок назад, когда с одного боку садили по нас танки старого Нишортунна, а с другой – лучевые пушки т'шегра Бойсвэбтуэбра, чтоб ему лихо было в Воинских Чертогах Небес… все равно в назначенный день и час подкатил транспорт, забрал налоговые отчеты, вывалил ведомости высочайших указов, чин по чину…