– И когда же ожидается прибытие транспорта? – терпеливо спросил Кратов.
– Если календарь не врет, да часы у меня не отстают… – промычал Лэрдзорид, – то завтра к вечеру уместно будет их ждать.
Озма молча повела бровками: о чем, мол, речь?
– Завтра, пречистая янтайрн, – сказал Кратов. – Если, конечно, все сложится удачно…
Пыльной, узенькой улочкой, что змеилась между поросших лиловым мхом высоких каменных стен, они прошли к дому гекхайэдда. Скорее это можно было назвать крепостью в миниатюре, чем жилым помещением. Его грубая архитектура являла собой полный контраст с воздушными, нарочито хрупкими интерьерами загородной резиденции на берегу океана. Стены сложены были из целых каменных глыб, между которыми кое-где, вне какого-либо порядка, виднелись узкие просветы. Озма дотронулась ладошкой до глубокой застарелой выбоины, следа прямого артиллерийского попадания, и тихонько вздохнула. Вход загораживала броневая плита в полтора эхайнских роста, в прежней жизни, верно, принадлежавшая боевой машине одного из буйствовавших в этих местах патрициев. Лэрдзорид, ворча что-то под нос, пнул плиту сапогом – та с душераздирающим скрежетом отползла.
– Не откажитесь сесть за мой стол, пречистые яннарр и янтайрн, – сказал старик. – Яства немудрящие, и пиво чересчур крепкое для непривычного пуза, но, боюсь, ничего лучшего вы здесь не найдете.
– А вот не окажется ли, почтенный Лэрдзорид, у вас чистой воды ополоснуть лицо и руки? – спросил Кратов.
– Это еще зачем?! – удивился тот.
Вода, однако же, нашлась. Продолжая удивленно качать лохматой башкой, эхайн указал дорогу к вделанным прямо в стену водоразборным кранам, принес большую кованую миску и полотенце из грубой, явно натуральной ткани. Пока Кратов и Озма умывались, он стоял неподалеку и шумно вздыхал. Не то дивился чужим обычаям, не то жалел чего-то.
– Никогда бы не подумала, что где-то в Галактике люди живут в такой дикости, – сказала Озма. – То есть, я не капризничаю, мой Сиринкс тоже трудно назвать образцом цивилизации… Но это же просто средневековье!
Кратов промолчал. Он уже устал твердить, что никакие это не люди. И бесполезно было объяснять этой потусторонней дамочке, что в Галактике до сих пор непринужденно сосуществуют самые различные уклады и даже исторические эпохи.
К их возвращению стол был уже готов. В самом его центре стояла открытая емкость с пивом. В обшарпанных, а когда-то весьма искусно изготовленных из тонкого красноватого металла блюдах дымилось и расточало аппетитные ароматы белое мясо (вполне возможно, принадлежавшее одной из к'биозапгум), густо присыпанное тугими сизо-голубыми листочками какого-то местного салата. И ни слабейшего намека на столовые приборы. Озма, присев на краешек деревянной скамьи, бросила беспомощный взгляд на Кратова. «Ну вот, – читалось в ее глазах. – Только что отмыли руки от грязи…» Кратов, усмехаясь, наполнил пивом свою кружку и единым духом опорожнил. Старик одобрительно пошевелил бровями. Действительно, слабая бражка из припасов «Айбмишогвирка» с этим напитком не шла ни в какое сравнение. Но человеку, вкусившему во время оно крови древесного моллюска с перцем и солью в застолье у блистательного виконта Лойцхи, с тех пор любое пойло было нипочем. Озма, мысленно приняв какое-то важное решение, тоже пригубила из своей кружки, поперхнулась, вытаращила глаза, но допила до конца. Утратив дар речи и лишь хлопая губами на манер магиотской бродячей рыбы, она ухватила кусок белого мяса обеими руками сразу. С ней все было в порядке. Старик, хищно урча, глодал толстенную кость. Двое молодых эхайнов, прислуживавших застолью, статуями торчали в отдалении, с любопытством разглядывая гостей. Ни тени надменной заносчивости, что в земной ксенологии считалась одним из отличительных признаков эхайнской расы, в них не наблюдалось. Кратов, пораженный этим внезапным открытием, даже прекратил жевать, когда в ответ на свой случайный взгляд в их сторону натолкнулся на смущенную улыбку. «Мы все делали не так, подумал он. – Мы все делали неправильно. Кэкбур и его команда подловили нас на свою дезинформацию, как детей, и вояки вроде Эрика Носова и рады были. Нет в эхайнах никакой ксенофобии. И хваленый страховидный Эхлидх по большей части нами же и выдуман. Столько сил впустую… Одно утешает: эхайны точно так же понапрасну тратили свои силы и средства на то, чтобы нас обмануть, во имя самой пустой, самой бессмысленной цели».
С горя он выпил еще пива. Мысли в голове понемногу разбредались, словно стадо коров… а может быть, и к'биозапгум. Озма, подперев щеку рукой и вперив остановившийся взгляд в пустоту, задумчиво жевала голубой листик салата. Должно быть, сочиняла какую-нибудь мелодию. Самую прекрасную из мелодий под этими небесами. «Никто еще не слышал ни одной эхайнской песни, – сделал очередное неприятное открытие Кратов. – Мы даже не знаем, существует ли у них музыка. Мы знаем, что у них есть Кодекс Эхлидх и до черта иных прочих кодексов и уложений, а не знаем ни их музыки, ни их стихов. То есть, я сам видел, как они живо и даже излишне обостренно реагируют на внезапные озмины вокализы. Я помню еще, что творилось с этим подонком Лихлэбром на концерте Озмы. Все его существо рыдало… Мы еще кое-как разбираемся в их юриспруденции, но не имеем ни малейшего представления о культуре и сильно путаемся в их истории. Отсюда и все глупости, в которых я, несчастный самонадеянный идиот, вот уже несколько месяцев принимаю самое деятельное участие».
Кратов вдруг обнаружил, что давно и активно участвует в застольной беседе. То есть, вещает по преимуществу хозяин дома, а он подает осмысленные реплики и даже как-то реагирует на невнятные требования Озмы переводить.
– …Я эхайн простой, – говорил Лэрдзорид. – На кой мне война? Я всех сыновей потерял на войне. У меня было три жены. Одну увели невесть куда и неизвестно что над нею учинили при т'шегре Бойсвэбтуэбре, чтоб его лежа подбрасывало в Воинских Чертогах Небес. Другая наглоталась ядовитой пыли при втором т'гарде Лихлэбре и померла у меня на руках. А мне вот сынка его довелось дождаться… Последняя оказалась покрепче других: родилась при т'шегре, пережила второго т'гарда и дотянула до гекхайанского полновластия, но есть предел и женскому здоровью…
– Надо полагать, третий т'гард вам не слишком-то симпатичен.
– Я простой эхайн, – повторил Лэрдзорид. – Мне все равно какая власть, был бы порядок. А гекхайаны для того и поставлены над нами, чтобы порядок блюсти. Иначе на кой они нужны? И мне плевать, как будут величать моего гекхайана. И я буду его чтить, и в поселке все ему присягнут, а кто вздумает ерепениться, того мы живо… Возьмем того же Нишортунна. При старом Нишортунне я получил эту землю и построил на ней свой первый дом. Его потом пушки т'шегра снесли к трепаным демонам… Молодой Нишортунн поставил меня в гекхайэдды и освободил ото всех податей, как отца четырех доблестных воинов Светлой Руки. Как же мне его не чтить? – Эхайн со скворчанием припал к кружке. – Конечно, лучше бы у меня были живы все три жены и четыре сына, – сказал он после краткого раздумья. – Но тут уж ничего не поделаешь: воинский долг, Рыцарский Устав…
Лэрдзорид вдруг осекся на полуслове и замер с открытым ртом. Кратов, трудно поводя осоловелыми глазами, уже собирался спросить, что так озаботило почтенного старца. Как вдруг и сам все понял, и даже отчасти протрезвел.
Озма, умостив голову на руках, чтобы не падала, и смежив веки, тихонько и нежно что-то напевала, скорее даже – просто мурлыкала. Временами, будто забываясь, ее голос набирал силу – и вновь затихал. Слов было не разобрать, да и не нужны они были.
Под низкими каменными сводами в удушливом полумраке трепетал голосок волшебной флейты.
«Всякий раз, когда это происходит, – подумал Кратов, – передо мной словно открываются двери в иное измерение. Где все иначе, все устроено гармонично и прекрасно, соткано из лучей света и порхающих звуков музыки. Бог знает как она делает это своим голосом… И я едва успеваю туда заглянуть, как все заканчивается. И на мою бедную голову рушится шершавый, грубый, дурно пахнущий, так называемый материальный мир. Конечно, я переживаю шок. И любой на моем месте переживает то же самое. И нам плохо здесь, и хочется обратно… в страну Оз. Потом-то, конечно, мы приходим в себя, забываем пережитое, холодно и отстраненно делимся впечатлениями, что-то по-дилетантски пытаемся оценивать и сравнивать. Хотя в глубине души понимаем, что этому нет оценок, не с чем сравнивать. И в каждом из нас навечно остается крохотный, согревающий душу осколочек сказки. И мы уже никогда не станем прежними. Мы будем чуть добрее и лучше, чем были. – Он поглядел на застывшее, словно неумело вырубленное из пористого камня троглодитовым инструментом лицо Лэрдзорида. – Но ведь и эхайнам тоже перепадает от этого волшебства! И никому не понять, что они, несчастные, непривычные, не готовые ни к чему похожему, переживают в такие минуты…»
Голова Озмы наконец упала, голос прервался.
По морщинистым щекам Лэрдзорида бежали слезы.
– Что это?.. – просипел он перехваченным горлом. – Что это было? – Он нахмурился, словно пытаясь ухватиться за внезапно промелькнувшую догадку. – Кто вы такие? Откуда появились? Вы что – ангелы?
Кратов отрицательно помотал головой.
– Я уже точно не ангел, – пробормотал он неверным языком. – Вот она – может быть…
– Драд-дхэйам, – выругался эхайн. – Как такое возможно? Я даже вытрезвился от хмеля! То-то я смотрю, этот дуралей Шьесс на карачках перед ней ползает! Да тут всякий не то что на карачках, а и на пузе поползет… У меня внутри все болит, вот уже сорок лет не стихает, едва я первую жену похоронил… а теперь вдруг все прояснилось и успокоилось. Будто было мне отпущение всех грехов. – Он с опасливым благоговением посмотрел на мирно спящую Озму. – Это светлый ангел залетел в мой дом. А я даже не умею его приветить как полагается…
– Сейчас этому ангелу нужна только мягкая и чистая постель, – сказал Кратов.
Лэрдзорид не глядя, через плечо, театральным шепотом гаркнул что-то на все том же варварском наречии – прислужники вышли из столбняка и кинулись выполнять распоряжение.