— О господи… — Я зевнул еще раз, но на этот раз коротко. — Когда-нибудь меня прикончат щенки Фебы… — Мне казалось, что я дал ответ на заданный вопрос, но по выражению лица пассажира понял, что это
не так. — Мы едем по этой дороге, потому что я люблю вести машину сам и всегда пользуюсь подобного рода забытыми шоссе, а что касается самоубийцы, так ведь нужно еще и хотеть им стать.
— А это разве не закрытая дорога? Нелегальная?
— Естественно! «Трумэне Хайвэйс» скупила дешевую землю под компьютеризированные автострады, полагаясь именно на них, и, само собой, постаралась, чтобы конкурирующие дороги утратили какое-либо значение. Здесь власти штата оказались особенно податливыми и потому закрыли старую дорогу SH-72.
— Понятно, а блокировка? Я усмехнулся.
— Кто-то из любителей старых дорог воспользовался лазером и за две ночи трудолюбиво срезал все вбитые в покрытие железные колья. Вбили новые, полиция какое-то время покараулила их, но стоило полицейским уехать, как колья снова срезали. Этого хватило — власти забыли о случившемся, иногда только кто-то дает какому-нибудь журналисту сотню, чтобы он описал леденящую кровь в жилах очередную аварию на этой трассе. — Я съехал вправо, медленно преодолел первый отрезок, на котором когда-то торчали преграждающие путь стальные рельсы; кто-то тщательно залил это место бетоном, но нас все же немного трясло. Мы проехали по собственным следам, и я прибавил скорость. Огромный щит, который должен был предупреждать легкомысленных водителей, стал своеобразной доской контактов, предложений и салоном абстрактного искусства. Посреди шла полоса, на которой кто-то небрежно написал краской из баллончика: «Здесь нас погибло уже 1796. Давай с нами!» Это был единственный отчетливо читавшийся текст, не замалеванный другими. Дальше — сверху, снизу и с обеих сторон — все было густо исписано телефонами девушек и парней, описаниями любовных встреч, обязательно с датами, предупреждения: «Я убью тебя, ты…» и прочим. — Подобные дороги — нервы нашей страны, — сказал я, показывая на автостраду перед нами и стараясь, чтобы мои слова прозвучали серьезно. — Здесь…
— Перестань, не настолько же я дурак. И я тебя немного уже знаю. — Он поудобнее откинулся на спинку сиденья. — Дашь сигарету?
— Дам. — Я достал из нагрудного кармана пачку и подал ему, затем чуть сильнее надавил на педаль акселератора и включил тихую музыку. Было не так уж и плохо — пустое шоссе, странное ощущение ностальгии, во всяком случае, просто здорово. — Дай мне банку.
Будда протянул руку к холодильнику и подал мне банку «будвайзера». Щелкнул язычок крышки, а затем зашипел врывающийся в банку воздух.
— У тебя и в самом деле имеется целый арсенал всяких штуковин, как ты пишешь в своих книжках? — спросил он, закуривая.
Я объехал пластиковый контейнер, подозрительно невинно лежащий на правой стороне шоссе, и утвердительно буркнул.
— И на хрена они тебе?
— Просто нравится. Кроме того, некоторые из них — действительно творения человеческого гения. Или результат его деградации.
— Например?
— Например… Например, наручная двустволка Морли, слышал про такую? — Как я и ожидал, он покачал головой. — Чудо простоты и изящества. Представь себе — два ствола, и практически ничего больше. Заряжается как охотничье оружие, сзади; надеваешь на предплечье, закрепляешь, на средний палец цепляешь тонкую петлю-спуск, и все. По приказу «Руки вверх!» медленно поднимаешь руки, сгибаешь палец, и из ствола или двух летит картечь в твоего противника. Неплохо? — Я посмотрел вправо; Будда совершал головой странные движения, словно не верил в только что услышанное. — Или непотопляемый пистолет из композитных материалов. Заодно его трудно обнаружить службе охраны аэропортов, но прежде всего
он рекомендуется для работы на болотах и мелководье. Или… О! Это нечто — карабин со спиральным магазином, который одновременно является глушителем; тяжелый, зато его можно зарядить сразу тремя видами пуль. — Я любовно вздохнул. — Еще — уникальный револьвер с двойным барабаном, собственно, он предназначен лишь для знатоков, и пользоваться им непросто — нужны специальные патроны без гильз для первого барабана, зато можно стрелять сразу двумя пулями. Есть, правда, одно «но»… — признался я. — У него такая отдача, что к руке нужно приставлять мешок с песком. Та-ак… Что еще… Ну, такие мелочи, как пистолетик, который можно спрятать в подошве ботинка, вряд ли тебя удивят?
— Хватит меня дурачить! Как с теми парашютами…
— Наивный. — Дорога теперь шла по прямой, так и хотелось прибавить газу, но я слегка сбавил скорость и уселся поудобнее. — Если рядовой мясник пользуется семнадцатью видами ножей при разделке говяжьей туши, то почему люди должны убивать друг друга всего лишь тремя или четырьмя видами огнестрельного оружия? Специализация, брат, и притом узкая.
Мы проехали мимо заброшенного мотеля с частично разрушенной сетью магазинчиков. Мотель смотрел на автостраду закопченными окнами, магазины и руины магазинов были, как ни странно, в несколько лучшем состоянии; создавалось впечатление, будто здание мотеля сожгли из-за того, что оно было большим и мешало, магазинчики же служили отдельным группам людей в качестве домов. Перед одним из них сушилось белье, из окна другого валил пар. На краю оазиса стояли два мощных автомобиля, кажется, «кад-живы» с двигателем на восемьсот кубиков. В окне последнего магазина мелькнуло чье-то лицо, и от мотеля с прилегающими постройками осталось лишь воспоминание.
— Паранойя, — сказал ни с того ни с сего Будда.
— Что?
— Все это. — Он затушил сигарету в пепельнице. Я допил пиво, смял банку, протянул ее Будде и съехал на обочину. Будда открыл окно и швырнул скомканную банку так, что она перелетела через низкое ограждение и упала в широкий, но с крутыми краями кювет. — Кстати, эта твоя любовь ко всяческим штучкам напоминает тупой наивный фильм второразрядной студии про неудачливого агента суперконтрразведки. Дешевка: ходули для преодоления минных полей, ныряющие понтоны, пули по телефону, самозакапывающиеся вертолеты, бронированные трусы, гранаты-эклеры… — Он распалялся все больше, и у меня начинало шуметь в ушах, как бывало всегда, когда кто-то, считающий себя слишком умным, говорил мне, что и как делать, чтобы лучше делать то, что я делаю. — … Презервативы-гильотины, взрывающиеся парики….
— Ну-ну… Идеи у тебя, однако! И где все это можно купить? — процедил я.
Дорога сворачивала по широкой дуге. Я мог спокойно срезать поворот на пустом четырехрядном шоссе — от прочного барьера, разделявшего дорогу на две половины, до кювета, оберегавшего луга и поля от вторжения четырехколесных экипажей с их содержимым.
— Погоди, не иронизируй…
— Почему бы и нет? — снова прервал я его, но до него, похоже, не доходило. — Что, нашел себе на старости лет братца, чтобы учить его жить? Дашь мне леденец, когда я усвою твои уроки? Или шлепка?
— Да чтоб тебя! — заорал он, подскакивая на сиденье.
— О! Хороший аргумент. — Я хлопнул в ладоши, отпустив руль, и повернулся к Будде, заодно бросив взгляд на спидометр. Он показывал сто сорок, и это был далеко не предел. Я потер руки, словно готовясь к долгой лекции. Или мордобою. Будда бросил взгляд на дорогу, потом еще раз и — как я и ожидал — остыл.
— Ладно. Отказываюсь от своих заявлений. А ты лучше держи этот чертов руль… — закончил он, пытаясь достойно выйти из неловкого положения.
Я презрительно фыркнул, отнюдь не собираясь уступать своих позиций. Схватившись за руль, я разблокировал его и слегка скорректировал наше положение относительно осевой линии. Краем глаза я видел, что и мое выражение лица, и поза, а особенно манипуляции с рулем заставили Будду задуматься. Некоторое время он молча сопел.
— Тебя и в самом деле невозможно вывести из равновесия? У тебя всегда найдется какой-нибудь аргумент?
— Всегда, — признался я. — Только никому не говори.
— Черт побери, такого не может быть! Каждый когда-нибудь теряет контроль над своими нервами.
— Я теряю его только над чужими, а своих у меня меньше, чем у среднего человека, и потому я легко держу себя в руках. Это физиология.
— Ну вот, снова начинается спор, в котором у меня нет никаких шансов. — Он откинулся на спинку сиденья.
— Соображаешь, — великодушно согласился я.
Он фыркнул, потом захохотал и уже не мог остановиться. Это оказалось даже слегка заразительным, я тоже немного посмеялся.
— Меньше нервов?! — пролепетал Будда, вытирая глаза.
— В этом как раз нет ничего смешного. У нормального человека имеется от четырнадцати до пятнадцати миллиардов нервных окончаний. У меня только одна треть — как-то раз посчитали во время обследования в университете в Черримаунте.
Он застыл, открыв рот, и долго смотрел на меня в поисках чего-нибудь, что могло бы развеять его сомнения.
— Нет, это ты уже перегнул, — неуверенно сказал он.
— Серьезно. Поэтому мне не больно, когда меня бьют. Думаешь, я так охотно лезу под кулаки, потому что мне это нравится? — Я мысленно усмехнулся.
— Оуэн… — Он засопел, не знаю почему, может быть, просто обнаружил что-то у себя в носу. — И как Пима с тобой выдерживает?
— Видишь ли, у нее есть одна особенность, неизмеримо редкая и необычайно мною ценимая, — она не задает глупых вопросов, на которые я не могу ответить иначе, как по крайней мере столь же глупо.
Безапелляционность моего ответа и содержавшийся в нем намек, похоже, потрясли Будду. Он начал его анализировать, уставившись на поглощаемую «баста-адом» ленту шоссе. Я ощутил давление на мочевой пузырь и некоторое время размышлял над альтернативой — выпить еще пива и облегчиться уже сразу после двух банок или сначала… Что-то мелькнуло в мониторе заднего вида, сбив меня с мысли. Я ударил по двум клавишам на панели управления, камера быстро развернулась назад, но попала как раз в плавный поворот, и на увеличенной картинке не удалось увидеть ничего интересного. Шоссе вонзилось в высокий густой лес, который по непонятным причинам пощадила ультразвуковая пила, слегка потемнело — густые кроны сосен заслоняли небо. Я снова посмотрел назад. Там что-то появилось, и в то же мгновение Будда, все еще смотревший на шоссе перед нами, прошипел, словно обжегся зажигалкой: