Б а л т а з а р. Очертить границы своей жизни и своего мира… Посадить садик?.. Откармливать скотинку?.. Слушаться и повиноваться… Просто так, из-за каких-то звезд?! Потому что ты не мог больше?!
Пауза.
(Какое-то время смотрит прямо перед собой, потом подходит к Каэтане. Касается ее плеча.) Ты видишь, я был прав!.. Великое гниение!
К а э т а н а (сбрасывает его руку. Кричит дико). Лжешь! А ты когда-нибудь где-нибудь был?!
Жуткая тишина.
Б а л т а з а р (медленно идет к выходу. Останавливается). Скажите, пожалуйста, может, и мне перемениться?
Пауза.
Это в самом деле заколдованный — божеский ли, дьявольский ли — круг! Великий завоеватель, шагавший по колено в крови, превратится в старца в шлепанцах, мирно отдыхающего в своем садике. Или не про него говорили «меч Испании»?! Дикая индианка — в мамочку, которая будет носить передник. Остроумная кастильская принцесса — в сентиментальную пьянчужку… Мне тоже хочется перемениться! С вашего разрешения…
Все поворачиваются к нему спиной.
Я надо всем насмехался, потому что сам был дрянью. Для разнообразия, отец, я скажу теперь то, что ты уже сказал. Свет слеп и глух, он прогнил, но человек все равно создан для того, чтобы держать в руках меч и сражаться до последнего! Если будешь прощать, тебе простят. Если тебе простят, будешь вынужден прощать ты… Я не буду! (Уходит.)
Фелипе охватывает дрожь, чувствуется, что он хочет броситься вдогонку сыну. Маргерита обнимает его.
С у а н ц а. Я думаю, сейчас самое время для молитвы по случаю счастливого возвращения…
М а р г е р и т а. Прошу вас, падре!
К а э т а н а (только сейчас поняв, что Балтазар ушел, бросается ему вслед, пьяно кричит). Балтазар! Куда ты?!
Суанца молится. Маргерита и Фелипе стоят, прижавшись друг к другу, шепотом повторяют за Суанцей молитву.
Господь, направляющий наши шаги,
Господь, оберегающий нас от соблазнов,
Господь, устраняющий камни с нашего пути,
Господь, остерегающий нас на краю бездны,
Господь, останавливающий руку разбойника,
Господь, дающий нам солнце и тень,
Господь, вырывающий зубы у змеи,
Господь, охраняющий наш сон…
Благословен еси!
Благословен на заре утренней и в полдень.
Благословен вечером и в час прощанья!
В слова молитвы врываются крики Каэтаны: «Балтаза-а-ар! Балтаза-а-ар!» Крики затихают. Слышна только молитва. В дверях показываются П е д р о и П а б л о.
П е д р о. Дон Балтазар ускакал.
П а б л о. Донья Каэтана упала в обморок.
М а р г е р и т а (с неумолимой трезвостью). Пусть служанки отнесут донью Каэтану в ее комнату. Приготовьте ей уксусные примочки. Что с ужином?
З а н а в е с.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
То же помещение. В первом действии это был парадный дворцовый зал, во втором — какой-то странный склад, сейчас перед нами скромное обиталище семьи. И хотя помещение столь же велико, как и раньше, создается впечатление тесноты из-за неправильно расставленной мебели. Она размещена полукругом, словно это не жилище, а окоп. Длинный стол со стульями, кресло из тех, какими на старости лет обзаводятся отцы не слишком зажиточных семейств, сундуки; на стене небрежно прикрепленная географическая карта, на полу таз с грязной водой, детская одежда; на столике возле входа остатки пищи. Большая люстра обернута залатанной попоной, в канделябрах, в которых раньше горели десятки свечей, воткнуты в лучшем случае по две-три сальных свечки. Где-то во дворце вбивают гвозди в доски. Появляются П е д р о и П а б л о. Они заметно опустились. Пабло медленно, враскачку подходит к стулу и садится, Педро опирается на стол, берет наполовину выпитый стакан и опустошает его.
П а б л о. Не помню, чтобы в прежние годы бывало столько мух.
П е д р о. Потому что никто не убирает навоз перед хлевом. Слуги позевывают и почесывают задницы. А я не собираюсь им приказывать! Пусть их черт поберет! И вообще непонятно: раньше мы выращивали коней, а теперь поросят…
П а б л о. И?..
П е д р о. На них-то и летят мухи. И к тому же свиньи бесперечь дохнут.
П а б л о. Зато те, что выживают, быстро плодятся! Ты не любишь свиней? Странно…
П е д р о. Почему?
П а б л о. Да ведь я же ничего не сказал!..
П е д р о. Слезай со своего любимого конька, дружище!
П а б л о. Слезу! Знаешь, крысы прикончили ту старую пятнистую свинью, которая давала самый большой приплод.
П е д р о. А кто будет ее жрать?!
П а б л о. Мы!
П е д р о. Скорее всего… Цыгане тоже вот любят дохлятину. И ничего, никакого вреда.
П а б л о. Ко всему привыкаешь.
П е д р о (осматривается). И все-таки нам придется хоть немного убрать…
П а б л о. Выносим горшки, развешиваем пеленки, женщинам суем под нос уксус… А было время, кое-кто спрашивал, конкистадоры ли мы!.. Э-хе-хе, приятель!
П е д р о. Этот «кое-кто» пусть остается «кое-кто» и как можно подальше от нас!
П а б л о. Три дня назад он поджег два имения подряд. Дом, хлева, фермы, поля. Все. А собственно говоря, сколько он уже свирепствует по округе?
П е д р о. Оставь это! Молчи!
П а б л о. Тебе нечего терять! Единственное, что у тебя могут спалить, это солому в тюфяке и солому в голове… Вот будет новость: «Сумасшедший дон Балтазар поджег солому в голове у камер-лакея господина Педро!» Хо-хо!
П е д р о. Душно. Проклятая страна! Потеешь уже с утра. Из-под мышек прямо льет.
П а б л о. Я это нюхом чую!
Пауза. Непрекращающиеся удары молотка.
Тук! Тук! Тук! Так заколачивают бочки или гроб с покойником…
П е д р о. Да… Дом стал для нас великоват. Заколачивают южное крыло дворца, восемь комнат, коридор и все прочее, что к ним относится. По две доски на дверь, крест-накрест, и знай себе стучи: тук! тук! тук!
П а б л о. Бывало, я понятия не имел, что такое с господами случается. Я видел много заброшенных крестьянских домов, попадались запущенные лачуги в городах, а вот про дворцы такого не знал… Идешь мимо: слепые, высокие, завешенные окна, паутина на дверях — и кажется, будто гам творят какое-то особое, господское колдовство…
П е д р о. А они просто угасают…
П а б л о. Да. И ничего таинственного в этом нет.
П е д р о. Плевать мне на все! Мой тюфяк, моя ложка, моя миска — на это никто не польстится!
П а б л о. Не хвали дня, пока не наступил вечер. Всегда найдется кто-то, кто будет беднее тебя.
П е д р о. У тебя-то есть сундук…
П а б л о. Умный человек всегда думает о старости! Или ты рассчитываешь поймать богатую вдову? Только где ты ее найдешь?! Посмотри на себя в зеркало, полюбуйся!
П е д р о. А их во всем доме не сыщешь.
П а б л о. Зеркало — это ловушка дьявола! Так говорят…
Внезапно появляется д о н Ф е л и п е. Он слышал последние слова.
Ф е л и п е. Зачем вам зеркала?!
П а б л о. Ни за чем, экселенца! По правде сказать: ни за чем!
Ф е л и п е. Работаете?
П е д р о. Прибираем.
Ф е л и п е. Конечно… Это необходимо… (Внезапно сладенько и почти униженно.) Спасибо, Педро! Спасибо, Пабло!
Камер-лакеи переглядываются. Продолжают уборку.
(Разгуливает по залу. Останавливается возле столика в глубине сцены, рассматривает остатки еды.) Сколько оставляют эти люди! Съедено только наполовину! Чуть обгрызли и отбросили!.. Будто все падает нам с небес!
П е д р о. Но ведь ничего не пропадает!
Ф е л и п е. Что ты сказал?
П е д р о. Объедки скармливают поросятам.
Ф е л и п е. Что ты знаешь, портовый оборванец?! Прикажешь нам кормить поросят пирожными и печенкой! Смешно! Бесстыдно! Для поросят сойдут и паданцы. А кто-нибудь из слуг заглянул в сад? Никто! Я еще заставлю вас собирать паданцы так, что у вас хребет искривится! И тыкву! Знаете, какое сало растет у свиней от тыквы! И от кукурузы! Вы это слышали, не так ли?
П а б л о. Людей не хватает!
Ф е л и п е. Не хватает?
П е д р о. И с каждым днем становится все меньше… Были времена, когда мы слуг делили по десяткам…
Ф е л и п е. А сколько их сейчас?
П а б л о. За столом — двенадцать, а на работе и того меньше. Из этих двенадцати один — глухой, а второй — колченогий.
Фелипе, которому явно чужды повседневные заботы, растерянно стоит возле столика, последнее замечание Пабло направило его мысли по иному руслу; он вдруг оказывается в каком-то своем мире, на облаке тускло поблескивающей фантазии.
Ф е л и п е (выходит в центр, опирается на кресло, глядя вверх, декламирует словно актер). Не презирайте глухих, прошу вас! Не презирайте хромых! Мы ничего не знаем наверняка! Может быть, милость божья проявляется в них прекраснее и животворнее, чем в нас — в вас или во мне! Разве свет не полон чудес? Нет?! Да! В Сарагосе в давние времена жил граф Васкес, очень уважаемый человек, которому жена родила трех сыновей. Они родились один за другим. Первый был как наливное яблоко, как каравай пшеничного хлеба, как племенной жеребенок, второй — это проявилось очень быстро — родился глухим, третий — хромым. Отец подарил всю свою любовь первому, второй и третий камнем лежали у него на душе и отравляли ему ночи настолько, что он не мог сомкнуть глаз. Граф был безгранично верующим и питал особую приверженность к деве Марии. Он преклонял колени перед ее алтарем и просил ее помощи в своей беде. Однажды вечером, не выдержав муки, он воскликнул: «Возьми моих несчастных детей так же, как ты мне их дала!» Когда он поднял глаза, в сердце девы Марии ярким пламенем горела кровь. Она улыбалась ему, как может улыбаться только дева Мария. И он услышал ее шепот: «Каждое несчастье, дорогой граф, на одну ступеньку приближает тебя к небесам и ко мне. Терпи! Еще при твоей жизни твое несчастье обернется счастьем. Тот, кто глух, не будет слышать наветов твоих недругов, тот, кто хром, не сможет сбежать от тебя, когда все тебя покинут…» И в самом деле…