(Делает риторическую паузу.)
Стук молотка. Затем неожиданно — едкая перебранка двух женщин. Мы слышим г о л о с а М а р г е р и т ы и К а э т а н ы. Говорят очень быстро, так что не все слова можно разобрать.
М а р г е р и т а. Служанки здесь ни при чем! Они будут выполнять то, что я им приказала!
К а э т а н а. Не будут!
М а р г е р и т а. Я запрещаю тебе раз и навсегда!
К а э т а н а. Ох-ох!.. Какие слова и из каких уст! Смешно! Мне никто не смеет приказывать!
М а р г е р и т а. Я! И любой другой, у кого сохранилось хотя бы немного здравого смысла!
К а э т а н а. Дайте мне то, что я требую!
М а р г е р и т а. Нет!
К а э т а н а. Дикари! Грязные твари! Гнусная сволочь! Вот вы кто! Такими и останетесь!
М а р г е р и т а. Кто это для тебя грязная тварь?
К а э т а н а. Все! Все подряд! Живете на навозной куче, в разбойничьей яме!
М а р г е р и т а. Отправляйся в свою комнату!
К а э т а н а. Не пойду!
М а р г е р и т а. Я сказала: иди в свою комнату!
Последняя реплика очень резка. Мы слышим, как Каэтана разражается нервным смехом. Смех удаляется, эхом разносясь по коридору, и угасает. Входит М а р г е р и т а. Такая же мрачная, какой мы привыкли ее видеть, но еще более ожесточенная.
Ф е л и п е. Вино?..
М а р г е р и т а. Ну разумеется, она хотела выпить. Только теперь она требует не вина, а водки.
Короткая пауза.
Ф е л и п е (нерешительно). Может быть, ей следовало дать…
М а р г е р и т а. Нет! Она же кормит!..
Ф е л и п е. Верно… А как ребенок?
М а р г е р и т а. Ничего особенного. В такую жару у женщин сворачивается молоко даже без вина; дети болеют поносом, а чуть становится прохладнее, все приходит в порядок.
Ф е л и п е. Откуда это тебе известно?
Долгий испепеляющий взгляд.
М а р г е р и т а. Бесплодие и незнание — не одно и то же, Фелипе. Сколько ночей я пролежала в сырости, когда вы гнали нас по болотам?.. И в горах у меня тоже не было теплой постели…
Педро и Пабло неподвижно стоят в глубине сцены.
(Усмехается.) Святые!.. Что хорошего скажете, господа?
П е д р о. Мы делали уборку…
П а б л о (с едва заметной улыбкой на губах). …и его сиятельство рассказывал нам историю о графе Васкесе и трех его сыновьях; правда, не до конца…
М а р г е р и т а. Конец услышите в другой раз!
П а б л о. Ну, разумеется!
С л у г и кланяются и уходят. Маргерита садится к столу. Придвигает к себе подсвечник со свечой. Вынимает из кармана своего широкого платья вязанье и принимается за работу. Равномерное постукивание спиц. Фелипе располагается в кресле; некоторое время он пребывает в нерешительности, потом вздрагивает, выпрямляется и открывает книгу, лежащую перед ним на пюпитре. Идиллия. Издали по-прежнему доносится стук молотка.
Ф е л и п е. Я читаю книгу Иова.
М а р г е р и т а. Да.
Ф е л и п е. Я обещал падре Суанце.
М а р г е р и т а (после паузы). Тебе не темно?
Ф е л и п е. Нет! Знаешь, это чтение как раз для мужчин…
М а р г е р и т а. Да.
Ф е л и п е. А вечер — самое подходящее время для чтения. Разгоняет сон. Слишком долгий сон всегда вреден.
М а р г е р и т а. Семь часов!
Ф е л и п е. Лучше восемь!
М а р г е р и т а. Лучше!
Ф е л и п е. Раньше и ты читала…
М а р г е р и т а. Да! Особенно в первое время после того, как ты меня научил. Тебе хочется, чтобы я и сейчас читала?
Ф е л и п е. Пожалуй…
М а р г е р и т а. А когда мне читать?
Ф е л и п е. Конечно! Все дело в этом! Я, разумеется, понимаю, Маргерита! Я знаю! (После паузы.) Я отругал Педро и Пабло. Разве у нас хозяйство! Ярмарка, а не хозяйство! Я им заявил…
М а р г е р и т а. Перестань!
Ф е л и п е. Что я должен перестать?
М а р г е р и т а. Говорить злые слова! И вообще слова… Ничего не изменится. Ничто не может измениться.
Пауза. Постукивание спиц. Последние удары молотка.
Ф е л и п е. Дело сделано. Коридор забит. Восемь комнат. Десять?.. Нам осталось куда меньше места…
М а р г е р и т а. У нас осталось куда меньше людей — места и сейчас много!
Ф е л и п е. Они не хотят работать. Играют в кости. Пьют.
М а р г е р и т а. Мануэль вчера взбунтовался. Прикажи его высечь; кто станет слушаться, если даже он не хочет? Завтра же!
Ф е л и п е. Прикажу!
М а р г е р и т а. Тридцать ударов!
Ф е л и п е. Тридцать! Утром я смотрел из окна в сад: все заросло. Фрукты гниют.
М а р г е р и т а. Когда ты в последний раз выходил из дому?
Ф е л и п е. Ох! Ты же знаешь…
Пауза. Отдаленный плач грудного ребенка.
Он часто плачет…
М а р г е р и т а. Ему нужно дать молотые телячьи кости.
Ф е л и п е (поворачивается в кресле. Внезапно спрашивает). Почему ты вспомнила о том, как мы гнали вас по болотам, Маргерита?
М а р г е р и т а. А почему ты рассказывал лакеям о графе Васкесе и его сыновьях, Фелипе?
Оба вопроса звучат словно удары. Как и все последующие реплики.
Ф е л и п е. Разве я не имел права?!
М а р г е р и т а. А разве я не имела права?!
Ф е л и п е. Нет! Мы похоронили прошлое!
М а р г е р и т а. Мы раскопали могилу, милый мой!
Ф е л и п е. Объясни!
М а р г е р и т а. Ты раскапываешь ее ночь за ночью!
Ф е л и п е. Я лежу рядом с тобой и молюсь!
М а р г е р и т а. Я не слепая! Пожалуйста, помни это! Я не глухая! Ломаешь пальцы перед лицом, совсем похож на могильщика, и глаза у тебя белые, а на губах — пена. С полночи до утра. Кровь распирает тебя, как молоко роженицу!
Ф е л и п е. Перестань! Ты просто придралась к истории о графе Васкесе…
М а р г е р и т а. Сыновья графа Васкеса!.. Я знаю, почему ты о них рассказывал! Твой сын все еще слоняется по комнатам…
Ф е л и п е. Оставь!.. Я не хочу слышать имен! Ты не имеешь права!.. Чего тебе вообще надо от меня?
М а р г е р и т а. Разумеется, права я не имею!
Ф е л и п е. Я дал тебе больше, чем обязан был дать! Кто теперь здесь госпожа?
М а р г е р и т а. Я. Над покойниками. Пьяницами. Тенями. Потому что ты уже никому не можешь быть господином. Кому, ну кому ты здесь господин?! Может быть, тени своего сына, своего единственного любимца… (Неожиданно гротескно и очень громко.) Балтазар! Балтазар! Где ты? Балтаза-а-а-ар! Балтазарчик! О-хо-о-о-й! Сынок!..
Фелипе встает. Это его движение в нашей памяти оживляет облик необузданного жестокого конкистадора. Он пристально смотрит на жену, руки, недавно сложенные словно для молитвы, сейчас разъединены, пальцы судорожно вцепились в одежду.
(Отбросила вязанье, подалась вперед, опираясь на стол.) Я не имею права звать его, не так ли?
Ф е л и п е. Нет!
М а р г е р и т а. «Принеси еду к двери, девка, и убирайся прочь!»
Ф е л и п е. Молись вместе со мной! Это та граница, до которой простираются права испанской женщины. С незапамятных времен этого им хватало. Теперь ты испанка!
М а р г е р и т а (тихо, с глубоким сарказмом). Ты взял меня, господин мой. Я как омела возле дуба. У дуба есть корни, у омелы их нет. Я живу тобой. Ты моя защита. Ты — это я. Но я — не ты. Сын — это ты…
Ф е л и п е. Это твои слова! Я этого не говорил!
М а р г е р и т а (с тем же лицемерным ехидством). И моя утроба пусть так и остается подгнившим грибом?.. Она для тебя значит куда меньше, чем история о графе Васкесе? Мой брат, пронзенный копьем, дешевле слуги Мануэля? Неважно, какой я была раньше? Мое бесплодие — это перст божий? Если я не сплю, в этом виноваты не кровавые призраки, а обжорство? Если я не сплю, мне остается только молиться? Я не смею вспоминать орленка, которого отец принес к моей постели, когда я была вот такой девчушкой?.. Он взмахивал черными крыльями, а вокруг пламенело утро…
Ф е л и п е. Куда ты, в конце концов, метишь? Не знаешь! Мальчик однажды сказал, что ты меня ненавидишь. Я точно помню его слова и твою обиду…
М а р г е р и т а. Он так сказал, и это правда!
Ф е л и п е. Так оно и есть. И что теперь нам делать? Я убил всех твоих близких, однако же ты легла в мою постель и осталась в ней…
М а р г е р и т а. Верно! Первый год ты казался мне кровавым зверем, когда ложился рядом…
Ф е л и п е. Без сомнения!
М а р г е р и т а. Потом настал момент, и что-то случилось: я словно переломилась надвое. Уступила. Отдалась. Омела обвилась вокруг дуба. И ты прекрасно сказал: Иисус простит всем, все мы окажемся на его ладони…
Ф е л и п е. Я и сейчас так говорю!
М а р г е р и т а. Фелипе! Ох, Фелипе!..
Ф е л и п е. Пожалуй, было бы хорошо, если бы ты сказала, верила ты этому или не верила.
М а р г е р и т а. Верила! И принадлежала тебе больше, чем самой себе. И еще: я хотела родить. Я отдавалась тебе всегда и везде, я раскрывалась перед тобой, насколько могла, только бы зачать ребенка…
Ф е л и п е. К чему слова? Я сказал тебе и повторяю: молись со мной! Когда я вернулся с Суанцей, ты неистово боролась за то, чтобы мы замуровали себя в этом крохотном мирке. Мальчик поэтому и ушел…
М а р г е р и т а. Он ушел, я осталась с тобой. А я чуть-чуть больше, чем ничто. Я не знала, вот в чем моя беда… Мы живем рядом, но далеки друг от друга.
Ф е л и п е. Кто научил тебя этой премудрости?
М а р г е р и т а. Ты многому меня научил! Ты, мой господин! Прошло немало лет… Наверное, я была неглупой, научилась связывать слова. И это все!
Ф е л и п е. Это много!
М а р г е р и т а. Это ничто!
Ф е л и п е. Смотрю я на тебя и не могу понять, и спрашиваю себя: неужели люди беспрерывно меняются и до такой степени, словно стирают целые куски собственной судьбы и даже свое лицо… Какой же тебе представляется жизнь, женщина?!