О т е ц. Раньше вино было такое, хинное, и что-то еще вроде этого для аппетита. Эх ты, а еще аптекарша!
М и р а. Уймись, Бороевич[20]!
О т е ц. Бороевич был железным стратегом!
М и р а. Да! (Наде.) Посмотри на распашонку! Какого цвета кантик сделать?
Н а д а. Ой, да не знаю я! Правда, не знаю… Я никогда ничем таким не занималась… Может, голубым… Я не умею шить, хоть и понимаю, что должна. Вы так добры ко мне… Слоняюсь вот по дому, и хочется вроде что-нибудь поделать, а стоит вспомнить, так все у меня из рук и валится, будто пьяная делаюсь. Слезы к горлу подступают, и хочется убежать куда-нибудь. И все мне кажется, что вы за мной незаметно наблюдаете через окно, но я… хоть бы я слышала шаги… Мне здесь непривычно!.. Прости!.. Можно голубым обшить!
М и р а (после паузы). Я пятнадцать лет не брала в руки иголки!
О т е ц. Оставь ее, принеси хинного вина!
Мира не отвечает, шьет с несвойственным ей увлечением. Бой часов.
(Складывает стопкой газеты и закрывает тетрадь.) До Нового года два дня осталось. Если бы сегодня за ночь припорошило как следует, можно было бы сказать, что и землетрясений не будет, и дождей достаточно выпадет. Каждую ночь я слушаю, как борются между собой земля и атмосфера. Я чувствую их. Ближе к Новому году через планетные оси проходит особая вибрация, меняются в своей протяженности расстояния. Вполне понятно, что в такое время выпадание осадков приобретает особое значение. Нада, ты когда в последний раз видела свинец?
Н а д а. А что это?
О т е ц. Ох! Ну да ладно, объясню!
М и р а. Что ты вырезал из газеты?
О т е ц. Сахара оползает к югу. На прилежащей к Сахаре территории нет воды. Скот гибнет. Теперь очередь за людьми.
М и р а. Это известно!
О т е ц (удивительное спокойствие сменяется нервозностью, голос дрожит). Да ты представляешь себе, что это значит?!
М и р а. Представляю!
О т е ц (встает и неверными шагами направляется в глубь сцены, останавливается). Люди слишком мало думают. Читают гороскопы — и ничего в них не смыслят. Придают значение влиянию Солнца, Венеры, Марса и Меркурия и совершенно напрасно забывают об Уране и Юпитере. Это никуда не годится! (Уходит.)
Н а д а. Прекрасный человек, правда?
М и р а. Вот уж нет!
Н а д а. В таком случае почему вы…
М и р а. Почему мы с ним остались?.. Время наше прошло. И для Милана тоже, понимаешь?
Н а д а. Не понимаю.
М и р а. Да и не к чему тебе понимать! А этого ты раньше знала?
Н а д а. Кого?
М и р а. Ветрина.
Н а д а. Знала, но не очень. Когда бездельничаешь, легко сходишься с себе подобными.
М и р а. А почему ты ушла из дому?
Н а д а. Не знаю. Не могу объяснить. У нас была шестикомнатная квартира в новом доме. Мать в шестьдесят шестом уехала в Штутгарт.
М и р а. А кто твой отец?
Н а д а. Шофер. В прошлом году он купил пять соток земли, я видела участок, мы мимо проезжали.
М и р а. А потом тебя мужчины содержали?
Н а д а. Да, иногда, когда уж совсем на мели оказывалась. В прошлом году меня взяли в одну коммуну. Еще немного, и я бы привыкла.
М и р а. А что это такое?
Н а д а. Смешно. Мяса мы не ели. Один парень написал мне стихотворение. А вообще он только траву жевал и никогда не снимал сандалий, даже спал в них. Самое смешное, что я это стихотворение всегда ношу с собой. (Достает из кармана сложенный лист бумаги.)
М и р а. Покажи! (Нада передает ей листок, Мира читает.) «Приходи на берег реки, там мы будем ждать тебя. Встретим тебя долгими взглядами, шепотом, который ты слышала в материнском чреве. Круг откроется и снова сомкнется. Мы подставим свои обнаженные тела солнцу под огромными и развесистыми деревьями, которые столетиями слушают голоса космических вихрей…»
Н а д а. Хватит, чушь какая-то!
М и р а. Надо, чтобы он это услышал.
Н а д а. Кто?
М и р а. Старик. Отец.
Н а д а (после паузы). Я его боюсь. Вообще, я всех боюсь.
М и р а. О!
Н а д а. Знаю, что нехорошо, но не представляю, как я из всего этого выкарабкаюсь.
М и р а. Никогда ты еще так не говорила со мной. Бойся нас, бойся! Мы совсем другие… Я тебя понимаю. Видишь, я шью распашонки для твоего малыша, и мне кажется, что я смотрю на себя через перевернутый бинокль. Вижу там маленькую фигурку — добрая тетя. А я ни то, ни другое — ни добрая, ни тетя. Наше семейство выродилось, девочка! Мы уединились на острове, мимо которого не плывут корабли и не пролетают самолеты.
Н а д а. Я всегда была непоседой.
М и р а. Подумать только!
Некоторое время женщины молчат.
А как ты познакомилась с Миланом?
Нада начинает рассказывать, нерешительно, постепенно освобождаясь от скованности. Появляется З о ф и я. У нее в руках елка, украшенная гирляндой, конфетами, серебряной мишурой. Мира и Нада не замечают ее. Зофия ставит елку на стол.
Н а д а. Это было зимой, на берегу Любляницы, там, где растут плакучие ивы, под Прулским мостом. Был вечер, я бродила как неприкаянная, не зная, куда податься. Быстро смеркалось, вода в реке была совсем неподвижна и напоминала зеленое стекло. За́мок с каждой минутой погружался в темноту и словно бы отдалялся. Заснеженные дома на другом берегу казались далекими, и приветливыми, и все-таки чужими. Меня охватило такое чувство, будто все предметы, меня окружающие, далеки и неосязаемы… Я не могу вам этого передать! Ивовые ветви, словно серебряный ледяной занавес, отгородили меня, снег отливал лиловатым блеском, город исчезал. И мне захотелось вот так же исчезнуть; если не знаешь, куда себя деть, лучше раствориться в серебристом, лиловатом мраке… Вот тогда мы и встретились с Миланом. Он тоже бродил в тех местах. «Ну иди сюда, ты же продрогла, цапля ты глупая!» — сказал он мне. Я молчала, прислонившись к иве. Хотя было темно, мне удалось разглядеть, что у него синие глаза. Я и не сопротивлялась особенно, когда он меня обнял и прижал к себе. Велел мне идти с ним. Пока мы шли, он объяснял мне, где мы находимся. «Это Кирпичная, а эта улица ведет прямо в рощу. Автобусная остановка. А вот там церковь Великомучеников, видишь?» И я видела, можно сказать, ощущала город, даже представляла, где стоит пустой отцовский дом с безвкусными скульптурами в саду. Когда подошли к закусочной, он со смехом указал наверх: «А там звезда!» Я, помнится, тогда первый раз открыла рот и сказала: «Она такая же синяя, как твои глаза…» (Смолкает, внезапно, как и начала.)
Пауза.
З о ф и я (сухо). У него были серые глаза.
Нада и Мира оборачиваются. Мира коротко смеется. На Зофии темное платье с белым воротником, в отличие от Миры и Нады, на которых светлые розоватые домашние халаты. Зофия уже не похожа на добрую хранительницу домашнего очага, все в ней подчеркивает твердость и решительность.
Мне надоело тебе то и дело напоминать, Нада, но ты ведешь себя как ребенок. Опять не причесана. Беременная женщина должна быть прибрана как никто другой. Подожди! (Достает из кармана расческу и начинает причесывать Наду, которая держится за стул.) Ты мало двигаешься, почти не ходишь, так, топчешься на месте. Могла бы пройтись два-три раза по саду или до реки. Снега сейчас нет, а если и выпадет, я расчищу тропинку.
Н а д а (растерянно). Да… действительно…
М и р а (смеется). Мачеха причесывает падчерицу. На самом деле тебе не терпится кое о чем спросить ее.
З о ф и я. О чем же это?
М и р а. Спала ли она с ним в первую же ночь?
З о ф и я. И не собираюсь спрашивать!
Н а д а (помедлив). Да, спала.
Бьют часы. Входит О т е ц, увешанный игрушками. Кладет их возле стола, стряхивает с себя пыль.
О т е ц. Облака нависли над домом. Ветер стих. И вот что я нашел на чердаке. Дети любят старые игрушки. Через семь лет все пригодится, а тем более еще через семь, да еще через семь.
М и р а. Хорошо ты рассчитал. У Мими на носу вмятина.
О т е ц (берет в руки старую куклу). Да, в самом деле!
З о ф и я. Я знаю, как это можно исправить.
М и р а. А где твоя?
З о ф и я. В комоде.
М и р а. Я получила ее в подарок, когда мне исполнилось одиннадцать лет. За месяц до этого Милану вырезали гланды — и он все еще жил больницей. Обещал сделать Мими операцию.
О т е ц. Он постоянно болел ангиной.
М и р а. И нечего было лупить его из-за этого носа.
Пауза. Мира берется за распашонку, Отец копается в игрушках, Зофия закончила причесывать Наду, зачесав ей волосы назад в узел и затянув резинкой. Затем подходит к елке и поправляет игрушки.
О т е ц. Как назовем, если будет девочка?
М и р а. Сейчас детям такие чудные имена дают…
З о ф и я. Будет мальчик.
О т е ц. Мальчик, да еще под знаком Водолея. Девочки, родившиеся под знаком Водолея, щитовидкой мучаются.
М и р а. Как наша мама. Нашу маму звали Эммой… К случаю вспомнилось…
О т е ц (обрывает на полуслове). Замолчи!
Н а д а (встает и начинает как потерянная ходить по комнате, останавливается возле стола; страдальчески). Ох, прошу вас!.. Пожалуйста!..
З о ф и я. Что случилось?
Н а д а (помедлив). Я себя так странно чувствую. А ночью еще хуже делается… Я боюсь. Не ко двору я здесь. Вы добры… Вы очень ко мне добры, но… Хожу по дому как пьяная, не представляю, что со мною будет, даже не сплю, все об этом думаю… Никто сюда не приезжает. Ночью, когда не сплю, слышу, как вы разговариваете: «Помнишь, где это было? В каком году? Куда же это мы ходили?» Каждому слову двадцать, тридцать, сорок лет. Меня словно загнали в угол. Такое чувство, будто слышу через заткнутые уши. Никуда не хожу, никого не вижу, кроме вас, никаких планов у меня нет и вообще не знаю, что со мной будет…
М и р а. У тебя будет ребенок.