Граф аккуратно обогнул Орфея, словно имел дело с неодушевленным предметом, и зашагал вверх к Замку. Орфей смотрел ему вслед до тех пор, пока крохотная фигура Поли–дема не слилась с черным месивом скалы. И тогда из глотки Орфея вырвался ужасный вой.
То был плач по утерянной любви.
То был вопль путника, вдруг осознавшего, что ему не дойти до желанной цели.
То был гимн сомнению.
А где–то далеко, на вершине скалы, танцевала легкая, словно мотылек, Эвридика.
Наступит миг, и Орфей обернется, ибо сила человека ничто в сравнении с волей бессмертных богов…
Фидий изобразил повелителя неба громадным базилевсообразным мужем с тяжелыми мускулами атлета и глазами, переполненными жгучей черной энергией. В гневе эти глаза сверкали, и тогда на землю летели молнии, испепеляющие все сущее. Фидий не страдал избытком идолопоклонства, каждый представлял бога примерно таким — огромным и грозным. Величие — во всеобъемлии, величие — в силе, способной подавить человеческое я. На деле бог был куда более земным, чем представлялось людям. Он ел, пил, справлял естественные надобности, волочился за шлюхами, не оставляя вниманием ни один подол, за которым пряталась стройная ножка. У него было лицо портового менялы — острое и жуликоватое, словно лисья мордочка, объемистый животик, тоненький визгливый голос и такой запас цинизма, которому мог позавидовать сам Антисфен, бывший, впрочем, скорей философом, нежели циником. И еще у него были противные потные руки, которыми во время разговора он лапал своих собеседников. Что и говорить, это был пренеприятный субъект, и люди обращались к нему лишь в случае крайней необходимости.
У Орфея такая необходимость была.
Как и положено, человек пал на колени, воздев вверх руки.
— О великий Вседержитель!
— Немедленно поднимись! — завопил в ответ бог и прибавил, наблюдая за тем, как проситель с хрустом распрямляет ноги: — К чему это низкопоклонство!
Он выставлял себя либералом, это считалось признаком хорошего тона.
Орфей поднялся. Бог стоял на небольшом подиуме и оттого казался огромным и внушительным, но певец знал, что все это не более чем иллюзия. Иллюзия, претендующая на величие, обманна. Под нею скрываются низменные страсти и пожелтелая ткань заношенных кальсон. Но правила игры требовали быть смиренным. И Орфей изобразил смирение. Для этого ему пришлось опустить уголки губ и наморщить лоб. Проделав подобную метаморфозу со своим лицом, певец посчитал, что формальности соблюдены, и перешел к делу.
— Великий Вседержитель, взываю к твоей справедливости!
— Я слушаю тебя, певец, — отозвался бог. — Изложи мне суть дела, с которым ты пришел ко мне, я рассмотрю его и покараю твоих обидчиков, если тебе нанесена обида, или тебя, если обиду нанес ты.
— О великий Вседержитель, ты мудр и благороден! — провозгласил Орфей. Бог милостиво кивнул, изобразив улыбку.
— Говори.
— О великий Вседержитель…
Бог начал выходить из себя.
— Я велю тебе — говори!
— Хорошо.
Орфей понизил голос сразу на два тона, поменяв восторженность на оттенок доверительности.
— Какой–то мерзавец похитил мою возлюбленную Эвридику.
При этих словах бог вздрогнул и, как показалось Орфею, стал чуть ниже. Однако лицо его осталось бесстрастным, хотя нет — оно изобразило сочувствие.
— Ай–яй–яй, какой мерзавец! Назови мне его имя, певец, и я испепелю негодяя молнией.
Глаза бога грозно сверкнули, из–за ширмы, где стоял магнитофон, донесся грохот грома, а система подсветки изобразила далекую зарницу.
— Я не знаю его имени, но люди, видевшие, как все произошло, рассказали мне, что похититель прискакал на колеснице, запряженной шестеркой белых жеребцов.
— Да? — Бог почесал плешивую голову и сошел с подиума навстречу Орфею. — Что ты говоришь, Орфей? — спросил он, понизив голос почти до шепота. — Ведь это колесница моего брата.
— Так может быть, это его рук дело?
— Думай, прежде чем говоришь! — крикнул бог. — Брат Вседержителя вне подозрений.
— Да, — послушно согласился Орфей.
— Впрочем, — бог взял просителя под локоток и увлек его из тронной залы на открытую веранду. Когда они очутились вне дворцовых стен, бог толкнул Орфея плечом и, хитро усмехнувшись, шепнул:
— Здесь нет микрофонов. — После этого бог вернулся к прежней мысли. — Впрочем, мой папаша говаривал, что в тихом омуте черти водятся. Правда, он говорил это обо мне. И к тому же с его стороны это было всего лишь предположение, превратившееся в утверждение, лишь когда он очутился на нарах. Но Посейдон хороший семьянин, как ты считаешь?
— Если не принимать в расчет полусотню его внебрачных детей, да.
Бог захихикал.
— Кто не без греха! Так, значит, этот пират уволок твою подружку?
— Я тоже так вначале подумал, но видевшие похищение утверждают, что колесницей управлял вовсе не Посейдон.
— Кто же?
— Они не разглядели его лица, но смогли заметить, что похититель был кривоног, сутул и плешив.
Бог медленно разогнул спину и отодвинулся от Орфея с таким расчетом, чтобы тонзура, выбритая годами и сладострастием, была менее заметна.
— Тогда, может быть, это был кто–то из его слуг?
— Я так и подумал, Вседержитель. И потому обратился за советом к всезнающему Сизифу.
— Как, этот мерзавец еще жив? — неприятно изумился бог.
— Да, и одна очень влиятельная особа выплачивает ему пансион, вполне достаточный для обеспечения сытой старости.
Бог состроил умильную гримасу.
— Я не злопамятен к поверженным врагам. И что он тебе сказал?
— Сизиф посоветовал мне искать следы у того, кто некогда похитил дочь Эсопа.
— Как? — Бог оскорбился. — Ты подозреваешь меня?
— Да, Вседержитель. Тебе же известно, что Сизиф не ошибается.
Бог рассеянно поковырял пальцем в носу.
— Ах, Сизиф, Сизиф! Каков мерзавец! И это после всего того, что я для него сделал! Неблагодарный!
— Неблагодарность простительна для человека, — заметил Орфей.
— Ты полагаешь? — Бог оживился. — А вот если, к примеру, рассмотреть неблагодарность как эманацию провидения…
Певец не дал собеседнику развернуть мысль.
— Мы не на афинской агоре!
Бог поблек и кашлянул.
— Верно. Так чего же ты хочешь?
— Верни мне мою женщину.
— Это чрезвычайно дерзкая просьба, Орфей.
— Согласен. Но ты не заслуживаешь иного обращения.
— Я могу покарать тебя!
— Перемотаешь пленку и изобразишь гром?
— Неслыханная дерзость!
Орфей не отреагировал на это замечание и принялся насвистывать мелодию неприличной песенки. Бог пребывал в легком замешательстве.
— Согласись, это даже как–то неудобно, чтоб Вседержитель исполнял требование простого смертного. Все же я бог или не бог!
— Слушай, ты, бог! — Орфей резко повернулся к собеседнику. — Будешь слишком много болтать — я сообщу о случившемся божественному совету и поставлю вопрос о твоем переизбрании.
Лицо бога покраснело от досады и ярости.
— Шантаж? — свистящим шепотом выдавил он.
— Считай это чем хочешь. Тебе мало других юбок?
— Но право сюзерена?
— Забудь о нем! Времена изменились.
Бог поднял вверх правую руку, растопырив пальцы, принял выспренную позу и провозгласил:
— О времена, о нравы!
— Компилятор несчастный! — немедленно отреагировал Орфей.
— Да что ты понимаешь! Если хочешь знать, это откровение подсказал Цицерону именно я!
— Мы отклонились от темы.
— Да–да. Знаешь, Орфей… — Бог доверительно положил потную ладонь на плечо собеседника. — Мне как–то неудобно возвращать твою Эвридику так просто без какого–либо условия. Подумают, что я уступил тебе из слабости. Согласись, это может подорвать авторитет власти. Ты, как член совета, должен об этом думать.
Орфей задумался. На его лице отразилась целая гамма чувств — брезгливость, сомнение, согласие наконец.
— Твоя правда. Что ты предлагаешь?
Бог причмокнул пухлыми губками.
— Надо сделать так, чтобы ты согласился на какое–нибудь условие. Что–то вроде небольшого испытания. Знаешь, боги часто подвергают людей испытанию.
— Что я должен сделать? Пройтись по морю или слетать на луну?
— Что ты! Что ты! — Бог замахал руками. — Меня засмеют, если я остановлю свой выбор на столь низкопробном шарлатанстве. Здесь требуется что–нибудь оригинальное. Этакое рыцарское испытание. Нечто вроде обета молчания.
Орфей хмыкнул.
— Чего удумал! Если я перестану петь, кто будет платить мне деньги?
Бог скривился, словно у него заболел коренной зуб.
— Да речь идет совсем не об этом. Пой сколько влезет.
Я сказал это так, к примеру. Ну, хочешь, возьми обет месяц ходить спиною вперед.
— Чтоб я, член божественного совета, ползал раком? Не бывать этому!
— Да, не совсем удобно, — согласился бог. — А как ты посмотришь на то, чтобы недельку попоститься?
Орфей ответил мрачным взглядом.
— Завтра начинаются Великие Мистерии. Ты хочешь, чтобы меня приняли за идиота?!
— М–да! Трудная ситуация. Может быть, ты сам придумаешь что–нибудь?
— Я не знаю. Вот что, отдай мне ее просто так, а я сочиню за это в твою честь хвалебную оду.
— Само собой разумеется, что ты сочинишь в мою честь оду. Но вот отдать ее тебе без испытания я не могу. Подорвет авторитет власти. Как член божественного совета ты должен понимать это.
— Заладил — член, член! — рассердился Орфей. — Тогда назначай испытание!
— Ну хорошо, давай поступим таким образом. Я наложу на тебя заклятие… Формальное, конечно, — поспешил прибавить бог, видя, что Орфей намеревается возразить. — Заклятие следующего рода. Я отпускаю Эвридику, но с тем условием, что она пойдет вслед за тобой, а ты должен будешь ни разу не оглянуться. Если же ты оглянешься, она останется у меня. — Бог хихикнул. — Я давно мечтал о симпатичной пухленькой экономке. Ну как, согласен?