С того момента Рейтар думал, что сойдет с ума от нахлынувшей на него страсти. Его неудержимо тянуло к этой женщине. При малейшей возможности он умчался в Лапы. Оставлял коня в роще, привязав его к дереву, и незаметно подкрадывался к дому портного. Вначале он приходил, чтобы узнать, когда будут готовы бриджи. Потом уже не о чем не спрашивал. Приходил, тихонько стучал в окошко, и Ольга впускала его в дом. Он садился всегда на одно и то же место за столом, подпирал подбородок руками и молча наблюдал, как она хлопочет по хозяйству. Ольга почти не разговаривала с ним. В доме кроме больного мужа, ее маленькой дочки, жила еще какая-то старушка. Ольга почти не спала по ночам. Возвращаясь от метавшегося в бреду мужа, который все время звал ее, кормила грудью плачущую двухмесячную дочурку. И когда бледный, едва проступавший рассвет извещал о том, что ночь уже прошла, Рейтар вставал, поправлял ремень, брал в руки фуражку и говорил:
— Ну, мне пора…
Ольга обычно ничего не отвечала, выводила его в сени и стояла у порога до тех пор, пока он не уйдет. Рейтар на прощание целовал ей руку и не оглядываясь быстро скрывался за углом.
В ту ночь все было как обычно. К рассвету в доме все стихло. Уснула старушка, сморил сон и больного мужа, спала, насытившись материнским молоком, крохотная дочурка. В этот раз Рейтар засиделся дольше обычного.
— Ну, мне пора…
Ольга поправила волосы и пошла открывать дверь. Выпала обильная роса, было сыро и тепло. Пряный запах цветков левкоя одурманивал. Ольга, открыв дверь, встала на пороге, опершись спиной о дверной косяк. Рейтар взял ее руку и прикоснулся к ней губами. Нежная, белая кожа пахла детскими пеленками и молоком. У него закружилась голова. Он продолжал целовать ее руку, отодвигая все выше широкий мягкий рукав атласного халата. Почувствовал вдруг, как ее ногти вонзились ему в ладонь. Поднял глаза. Ольга стояла выпрямившись, с закрытыми глазами, слегка приоткрытые алые губы дрожали, словно жаждали поцелуя. Рейтар притянул Ольгу к себе, обнял и страстно поцеловал.
Спустя неделю портной умер. Ольга осталась с дочуркой и старушкой, дальней родственницей, которая помогала ей ухаживать за ребенком. Вдова занялась шитьем. Ока сторонилась людей, ни с кем не поддерживала близких отношений, не ходила к соседям. Ее считали чудачкой и перестали ею интересоваться. Шила она немного, но хорошо, в срок, поэтому клиенток у нее было достаточно. Заработанных денег вполне хватало, чтобы содержать дом. К тому же Рейтар завалил ее всем. О том, что Рейтар находится в банде, Ольга узнала уже в первую ночь их любви. Осуждала ли она его? Ровно на столько, на сколько боялась за его жизнь. Любила его страстно и искренне, поэтому все, что он ей ни говорил, принимала целиком и полностью на веру. Ольга принадлежала к тем женщинам, для которых ничего, кроме их любви, не существует. Никогда и ни о чем не расспрашивала и не просила она Рейтара — просто была счастлива, что он рядом. Когда он появлялся у нее дома, а в последнее время это случалось все реже, Ольга грела воду в большом чане, чтобы возлюбленный мог помыться. Устав от постоянного напряжения, Рейтар засыпал мертвецким сном и спал порой по двое суток подряд. Ольга прятала его в кладовке, где за побеленной дощатой перегородкой стояли кровать, небольшой стол, несколько стульев. Здесь Рейтар и проводил все время, когда бывал у Ольги. Старая тетка была настолько предана Ольге, что от нее ничего не скрывали.
Вот уже три года продолжалась их любовная связь.
После смерти Молота, отсидев некоторое время в различных схронах, Рейтар решил переждать месяц у Ольги. Условившись, как поддерживать связь, главарь отправил Здисека в схрон, а сам ночью пробрался к Ольге. Тихонько поскреб по стеклу окна. Через минуту дверь бесшумно отворилась, и Ольга бросилась ему на шею.
Сквозь сон Рейтар почувствовал на себе пристальный взгляд. Открыл глаза. Ольга смотрела на него широко открытыми глазами. В ярком свете луны, проникающем в чердачное окно, он увидел на ее щеках слезы. Время от времени она осторожно смахивала их пальцами, одновременно откидывая назад непослушные волосы. Некоторое время лежали молча.
— Не люблю, когда ты плачешь. Никогда больше не делай этого при мне.
— А знаешь, почему я плакала?
— Я не переношу плача, потому что не умею утешать.
— И меня тоже?
— К сожалению.
— Значит, догадываешься?
— Думаю, что да.
— Ну и что ты на это скажешь, Влодек? Глядела на тебя спящего, и так мне стало жалко тебя. Исхудал за последнее время, почернел.
— Я всегда был смуглый.
— Перестань шутить. Как долго это может еще продолжаться? Ведь, по правде говоря, я о тебе почти ничего не знаю. Не знаю, где ты находишься, что делаешь, как тебе там живется. Одна только тоска, бессонные ночи и всепоглощающий страх. В последнее время писали в газетах и передавали по радио о каком-то Молоте, которого где-то там убили. Боже милостивый, сколько страху я натерпелась, пока ты не постучал в окно!
— За меня не бойся. Со мной у них это так легко не пройдет.
— Пуля не выбирает. И что я без тебя буду делать? Ты об этом-то хоть задумывался?
— Я люблю тебя, Оля.
— Влодек, когда же мы наконец заживем по-человечески? Когда перестанем прятать от людских глаз нашу любовь? О боже, как бы я хотела, чтобы ты в воскресенье, надев черный праздничный костюм, взял меня под руку и повел в костел, чтобы все люди смотрели на нас. Ответь, когда же так будет?
Рейтар молчал.
Она продолжала:
— Малышка подрастает. Ей уже три с половиной года. Умненькая такая. Самое время, чтобы она увидела тебя, привыкла к тебе, признала бы своим отцом… Время летит, а мы живем как грешники. Может, это расплата за ту нашу первую ночь, когда он был жив, помнишь?
— Какая чепуха.
— Я порой очень боюсь. Лежу ночью одна. Малышка и тетка спят, а мне мерещатся разные призраки, Муж-покойник ходит, кашляет, швейная машинка стрекочет…
— Глупышка моя.
— Сделай же наконец что-нибудь, иначе я с ума здесь сойду без тебя. Забери меня с собой, что ли. У меня уже нет сил, нервы не выдерживают. Когда же все это кончится?
Рейтар потянулся за сигаретами, закурил.
— Ты прекрасно знаешь, что я делаю для тебя все, что в моих силах. Спрашиваешь, когда все это кончится? Может быть, даже скорее, чем мы это себе представляем. Я знаю, политика тебя не интересует, но скажу: когда победит Запад — победим и мы. Вот тогда я выйду из леса и мы пойдем с тобой под руку в костел как муж и жена. Оленька, хочешь стать моей женой?
— Влодек, любимый!
— Ну, тогда готовься к свадьбе.
— О чем ты говоришь? В нашем-то положении?
— Самое позднее — осенью и поженимся. Готовь фату.
— Вдове в фате венчаться не положено.
— Тогда обойдешься без нее. И больше, прошу, не плачь при мне. Увидишь, все будет хорошо. В крайнем случае уедем за границу. Не волнуйся, любимая, я никогда тебя не брошу, никогда…
Заканчивалась пора уборки урожая, а Рейтар все еще не давал банде сигнала к возобновлению действий. В соответствии со своим первоначальным планом он решил выждать до тех пор, пока не только усыпит бдительность Элиашевича, но и даст отоспаться, набраться сил своим людям. Сам тоже отдыхал. В коротких донесениях, которые он время от времени находил в тайниках, не содержалось особых новостей. Его люди спокойно отсиживались в схронах, не было ни одного случая провала. Элиашевич и воинские подразделения тоже как бы притихли. Воспользовавшись затишьем, Рейтар отправился на встречу с ксендзом Патером.
У него было два повода для встречи с ним. Первый — организационного порядка: речь шла о Молоте и братьях Добитко, второй — сугубо личный: Рейтар намеревался договориться с ксендзом, где и как он обвенчает его с Ольгой, так как хотел сдернуть данное ей слово и, самое позднее, осенью сыграть свадьбу. В свою очередь ксендз тоже искал встречи с главарем. Об этом Рейтар узнал через связных Угрюмого.
Опасаясь, что село Побеле могло находиться под пристальным наблюдением органов госбезопасности, Рейтар ждал подходящего момента. Наконец такая возможность представилась.
По случаю поста в Ходышевский костел съехались со всех окрестностей ксендзы, и ксендз. Патер тоже. В Ходышев валили толпы людей. Среди них легко мог затеряться изменивший свой внешний облик Рейтар. Пост начался в пятницу и должен был закончиться в воскресенье.
И вот в пятницу вечером Рейтар, переодетый в форму железнодорожника, в темных, в железной оправе, очках, опустился на колено у исповедальни ксендза Патера. В таком виде его даже вблизи было трудно узнать. Поэтому ничего удивительного, что ксендз, осенив крестом сквозь решетку припавшего на колено железнодорожника, приготовился выслушать его грехи.
— Говори, сын мой, доверь богу, что у тебя на душе.
— Об этом позже. Есть более важные дела. Посмотрите на меня внимательно. Может, узнаете?
— А, это ты.
— Собственной персоной. Мне передали, что вы хотели встретиться со мной.
Ксендз, сидя в своей черной клетушке, с тревогой оглядывался вокруг, но поблизости никого не было.
— Хотел, но теперь это бесполезно. Слишком поздно, сын мой, слишком поздно. В любой момент можно ожидать самого худшего.
— Что слишком поздно? О чем вы говорите?
— О семье Добитко. Я хотел, чтобы ты повлиял на них, охладил своим авторитетом их отроческую запальчивость, предостерег от необдуманных поступков. Но теперь уже поздно.
— Почему поздно? Не можете подробнее объяснить?
— Ты знаешь, что я в основном исполняю свой долг священнослужителя, а остальной мир интересует меня постольку, поскольку он служит богу и его деяниям…
— Поконкретнее, у меня мало времени.
— Если конкретно, то я боюсь, сын мой, что в своем неблагоразумии эти отроки наговорят на меня несусветные вещи. А ты прекрасно знаешь, что с Молотом меня, кроме долга священника, ничего не связывало. То, что доставал ему пару раз несколько метров габардина, немного провианта или сигарет, не говоря уже о лекарствах, я делал из чисто гуманных побуждений… Горячие же эти отроки…