Калугин усмехнулся:
— Зачем вы мне это рассказываете?
— Полоски, оставляемые на пулях нарезами ствола, позволяют сделать определенные выводи. Но есть и более простые случаи. Например, ваш. Это когда канал ствола имеет какой-то дефект, который метит пулю. Ваш кольт, скажем, — Рысин опять покачал его на ладони, — оставляет на ней характерную канавку. Ее хорошо видно под небольшим увеличением. Я располагаю двумя образцами. Первый извлек доктор Федоров из тела убитого студента Сергея Свечникова, — он помедлил, взглянул на Калугина. — Второй образец по счастливой случайности застрял не во мне, а в сиденьи извозчичьей пролетки… И еще! В точности такую же канавку мы можем при желании обнаружить на той пуле, которой сегодня утром был убит Михаил Якубов…
— Боже мой! — Желоховцев прислонился к стене.
Калугин, не обращая на него внимания, поощряюще кивнул:
— Продолжайте, продолжайте, прапорщик! Все это чрезвычайно любопытно.
— Я, пожалуй, вернусь к самому началу, — все так же размеренно проговорил Рысин. — Эта история требует последовательного изложения…
— Завязка, однако, весьма интригующая. Чувствуется, что в гимназии вы усердно читали романы…
— Помолчите, вы! — срывающимся голосом крикнул Желоховцев.
— За все детали не ручаюсь, — сказал Рысин, — но основная линия выглядит так. Якубов числился вашим агентом. Более того, предполагалось, что после прихода красных он останется в городе. С какой целью, вам лучше знать. Меня это не интересует, я не из чека…
— Вы меня очень утешили, — Калугин иронически кивнул.
Рысин спокойно продолжал:
— Однако политические симпатии Якубова, который еще в прошлом году состоял членом подпольного «Студенческого союза», были в городе слишком хорошо известны. Рассчитывать на доверие большевиков он не мог. Вы это прекрасно понимали. И потому сразу согласились на его предложение реквизировать кое-какие художественные ценности. Тем самым он получал возможность реабилитировать себя и предстать перед новой властью не с пустыми руками. Восточное серебро Якубов добыл, сыграв на привязанности Свечникова к Григорию Анемподистовичу, — кивок в сторону Желоховцева. — А для ограбления музея вы помогли ему устроить небольшой маскарад. Впрочем, ваш агент отлично разбирался в военной обстановке. Он не собирался ни оставаться в юроде, ни отдавать похищенные сокровища большевикам. Да и вы, осматривая с майором Финчкоком сасанидские раритеты, быстро оценили все значение коллекции. Чего стоит, например, одно блюдо шахиншаха Пероза!
— Финчкок предлагал за него шестьсот фунтов, — вставил Желоховцев.
— Вот видите! Что же касается музейных экспонатов, тут вам пришлось целиком положиться на авторитет Якубова. И он не обманул ваших ожиданий, отобрав действительно самые ценные вещи… Я не знаю, в какой момент зародилась у вас мысль присвоить их себе, это неважно. Как бы то ни было, вы настояли на том, чтобы перевезти все к Лизе Федоровой. У вас с ней роман, и вы собираетесь увезти ее с собой на восток…
Калугин выпрямился.
— Просил бы покороче…
— Хорошо, — согласился Рысин. — Якубов не посмел отказаться, о чем впоследствии пожалел. Но я опять забежал вперед. Еще до того, как все было перевезено к Федоровой… пардон, на Вознесенскую, встал вопрос о том, что делать со Свечниковым. Ведь он от чистого сердца помогал Якубову, рассчитывая, как тот уверял, что припрятанная коллекция заставит любимого учителя остаться в городе. И вы попросту устранили Свечникова. Инициатива несомненно принадлежала вам. Якубов бы на это не пошел. Скорее всего, вы поставили его в известность уже постфактум.
— Я все-таки верил, что мой ученик не способен на убийство! — Желоховцев благодарно взглянул на Рысина.
Тот не отрывал взгляда от Калугина.
— Провожая Свечникова, вы поздно вечером у железнодорожной насыпи выстрелили ему в спину. Пуля попала в сердце.
— Один вопрос, прапорщик, — сказал Калугин. — Кому вы служите?
— Я помощник Слудского коменданта по уголовным делам.
— Бывший, — поправил Калугин.
— Это неважно… Занимаясь расследованием убийства Свечникова, я исполняю мои прямые служебные обязанности.
— Помощь большевикам тоже входит в ваши обязанности?
— Если правосудие находится в преступных руках, — произнес Рысин, — то да!
— Вы поставили на красных, прапорщик, — сказал Калугин, — и еще пожалеете об этом!
— Я продолжаю, — вытерев взмокший лоб, Рысин сдвинул фуражку на затылок. — Якубов, понимая, что тянуть дольше некуда решил тайком увезти похищенные вещи на восток. Вчера вечером он известил Федорову, прикинув, что до утра она с вами не увидится. И обманулся. Лиза отправилась не к Лунцеву искать отца, как сказала Якубову, а к вам. Вы не захотели вступать с ним в объяснения. Еще бы! Тут неизбежно всплывали ваши собственные планы, отнюдь не бескорыстные. Тогда вы довольно удачно придумали этот трюк с ящиками. Все прошло бы гладко, не появись на Вознесенской случайный патруль. Мы с Трофимовым вам ничуть не мешали. Пожалуй, вы даже готовы были закрыть глаза на то, что под самым вашим носом — красный разведчик. Но патруль, стрельба — это другое дело! Какое-то дознание, какие-то ненужные разговоры! И вы решили избавиться от всех свидетелей разом. Тем более, что убийство Якубова вполне можно было приписать мне или Трофимову. Напади, дескать, с невыясненными намерениями…
Калугин поднял голосу.
— Ваша версия напоминает астрономическую систему Птоломея. Стройна, красива, объясняет все видимые явления, но неверна по существу. Сами подумайте, зачем мне при моем служебном положении все эти хитроумные уловки, о которых вы говорили? Как помощник коменданта города, я просто мог изъять ценности из университета и музея. В условиях прифронтового города мои полномочия достаточно велики!
— Догадываюсь, — сказал Рысин. — Но ваше возражение лишь подтверждает правильность моей версии.
— Каким образом?
— Сейчас объясню… Если бы мысль о присвоении ценностей родилась у вас первого, вы именно так и поступили бы. Но первым об этом подумал Якубов. А вы поначалу клюнули на его приманку. Слишком опасно было бы реквизировать коллекцию и экспонаты вашей властью. Такая акция могла обрасти слухами, которые неизбежно потянулись бы за Якубовым, захоти он и в самом деле предстать перед красными с этими вещами. Это вы сообразили. Потом ваши планы переменились, но было уже поздно. В дело оказались втянуты Якубов и Свечников… Вот, собственно, и вся история!
— Весьма занимательно, — проговорил Калугин. — И что же, по-вашему, я собирался делать дальше?
— Вот уж не знаю! Но подозреваю, что ваши замыслы возникли не без влияния майора Финчкока.
— Та-ак. А что вы скажете на такой вариант продолжения этой истории Я зову на помощь. Стрелять, как я сейчас понимаю, вы не станете…
— Не стану, — подтвердил Рысин.
— Из соседних нумеров сбегаются офицеры. Я говорю им, что вы — красный шпион. Это не так уж далеко от истины. Вас отводят в тюрьму, где устраивают очную ставку с Трофимовым, а затем предъявляют на предмет опознания начальнику утреннего патруля. После чего по обвинению в измене… Эпилог предоставляю вашему пылкому воображению!
— Но я пойду к вашему начальству и все расскажу! — сказал Желоховцев.
Калугин поворотился к нему:
— Ваша сегодняшняя миссия, профессор, мне не совсем ясна. И в случае с Трофимовым вы вели себя не лучшим образом. Ведь он был у вас? Так что поезжайте-ка в Томск вместе с вашими коллегами. И чем скорее, тем лучше!
— Ваш вариант, Калугин, — чтобы скрыть волнение, Рысин говорил подчеркнуто громко, — не учитывает двух обстоятельств. Во-первых, я в форме и сумею привлечь внимание собравшихся кратким изложением только что сказанного. Во-вторых, вы не сможете избавиться от меня немедленно. Придется исполнять разные формальности. Те доказательства, которыми я теперь располагаю, не снимут вины с меня, но убедят в вашей вине. Кроме того, обе пули, дневник Свечникова с записью о похищении коллекции, — при этих словах Рысин многозначительно посмотрел на Желоховцева, — а также протокол осмотра кабинета Григория Анемподистовича и медицинское заключение, написанное доктором Федоровым, хранятся у вполне лояльного человека. В случае моего ареста они будут вместе с моей запиской представлены вашему прямому начальнику, полковнику Николаеву. Копии тоже пойдут в дело. Будет обследована и пуля, сидящая в горле Михаила Якубова… Так что если вы сейчас позовете на помощь, можете считать свою карьеру законченной. Это в лучшем случае!
Калугин поморщился.
— Доктор Федоров напишет такое заключение, какое будет мне нужно. Он прекрасно осведомлен о моих отношениях с его дочерью и рассчитывает на брак.
— Не буду разрушать ваших иллюзий, — Рысин вновь обрел уверенность. — Но в ближайшее время ваш возможный тесть ничего написать не сможет. Он заперт в чулане. А вот где находится этот чулан, вы не знаете и не узнаете. Трофимову это тоже неизвестно… Кстати, пока мы с вами здесь разговариваем, туда же везут и Лизу Федорову.
Это уж был блеф чистейшей воды.
Но Калугин поверил.
— Подлецы-ы! — проговорил он, стиснув зубы и по-бабьи растягивая последний слог. — Ах, какие подлецы-ы!
В этом его восклицании было что-то истерическое, фальшивое. Рысину почудилось даже, что Калугин не столько возмущен и опечален последним его сообщением, сколько пользуется поводом выплеснуть накопившуюся за время разговора бессильную злость.
— Все вещи, находившиеся в Лизиной комнате, отправлены в тот же чулан, — Рысин с наслаждением нанес завершающий удар. — А дабы вы окончательно мне поверили, добавлю: в один из тюков я лично засунул небольшое серебряное блюдо с изображением собако-птицы. Федорова использовала его в качестве пепельницы…
— Блюдо с Сэнмурв-Паскуджем! — Желоховцев жалобно сморщился. — Это же ценнейший экземпляр!
— Хорошо, — Калугин снова взял себя в руки. — Допустим на минуту, что все вами рассказанное — правда. Тогда зачем вы пришли ко мне? Отчего не представили материалы по начальству или сразу полковнику Николаеву?