У Антипова не нашлось даже стаканов, только одна кружка с облупившейся на донышке эмалью и пятнами ржавчины. Михаил бросил в нее лед и, хлопнув пробкой, налил по края.
— Что мы, не старатели, что ли? Что мы, не можем заработать на благородные напитки? — говорил он сам себе и, как ему казалось, не спеша отпивал шипящее вино. Когда лед загремел о донышко, он снова налил. Шампанское было теплым. Он добавил в кружку льда и, чтобы ускорить охлаждение, помешал «коктейль» почерневшей от времени алюминиевой ложкой. Вино быстро ударило в голову. Стало досадно, что не застал Антипова. О том, что желание уйти в тайгу появилось у него только в пустом доме охотника, Михаил даже не вспомнил. Он думал о соболях, словно капканы и кулемки были уже насторожены, а он присел перекурить перед тем, как пойти собирать добычу.
— Охота самое прекрасное и самое мужское занятие, плохо только, что в тайге нет женщин. А сколько женщин в артели? Две официантки в городском ресторане, переходящие от одного старателя к другому, когда те вырвутся после сезона дикой и голодной толпой, не зная за которую талию держаться — женскую или рюмочную. Здесь не было равных Ваське — он удерживал и то и другое. Очень крепкий мужик. Васька, Васька — почему так все получилось? Столько лет были друзьями. Интересно, как Антипов обходится без женщин?
Михаилу захотелось хоть что-нибудь узнать об охотнике. Его злило, что он ничего не мог вспомнить о нем. В памяти блуждало расплывчатое пятно неопределенной величины и неопределенного цвета.
Он поднял крышку самодельного сундука в надежде найти письмо или фотографию. В сундуке лежала какая-то одежда и две книжки: том «Жизнь животных» Брема и «Жерминаль» Эмиля Золя. Книги удивили Михаила. Он считал Антипова чуть ли не безграмотным, а тут еще Золя, о котором у него самого было очень приблизительное представление, помнил только, как в школе одни и те же страницы мальчишки читали вслух в своей компании, а девчонки — в своей. Ни фотографий, ни писем в книгах не оказалось. На картонке от численника выгоревший Дед Мороз поздравлял с новым, 1967 годом — единственная дата в биографии Антипова, но она говорила только о том, что картонка провисела в этом доме двенадцать лет.
Остался последний кусочек льда, гладкий, с острыми прозрачными краями. Спускаться в погреб он поленился. Подходила к концу третья бутылка. Михаил порядочно захмелел, и ему становилось все скучнее в пустом доме. Вспомнились «тещин язык», собрание, лужа около барака — все были против, артелью на одного. В тайге такого не бывает.
Со спасительной думой о таежном промысле Михаил возвратился к сундуку и достал «Жизнь животных».
Это был третий том издания 1893 года под редакцией магистра зоологии К. К. Сент-Илера. От старинного переплета тяжелой книги и слова «магистр» веяло чем-то сказочным и религиозным. И сразу же четче обозначился расплывчатый образ хозяина дома, принявший вид маленького лесного колдуна, сутулого, сморщенного, с глубоко запрятанными глазками.
Михаил просмотрел оглавление и, не найдя ни соболей, ни медведей, решил, что нужный том Антипов забрал с собой. Бизоны, зебры, кенгуру — он с удовольствием рассматривал картинки, пока на глаза не попались выделенные жирным шрифтом слова «БЛАГОРОДНЫЙ ОЛЕНЬ или МАРАЛ». Слухов о дорогом и целебном пантокрине хватило, чтобы заинтересоваться красивым животным, обитающим в здешних местах. В интересном и удивительно подробном описании Михаила особенно поразило место, где рассказывалось о характере оленя, он перечитал несколько раз: «…Добродушным его назвать никак нельзя. Самец эгоистично помышляет исключительно о своей выгоде и этому чувству подчиняет все остальное. Он постоянно грубо и черство обращается с самкою, и в особенности во время течки. Привязанность к теленку обнаруживается только у самки: самцу же это чувство чуждо. Пока молодой олень нуждается в посторонней помощи, он податлив и восприимчив к ласкам, но едва он начинает сознавать свою силу, как забывает об оказанных ему благодеяниях. Других животных он боится или относится к ним равнодушно, а часто даже и неприязненно; с более слабыми существами олень обращается дурно…»
— И это животное называется благородным? — бормотал Михаил. — Что же тогда остается неблагородным?
Ночью он несколько раз поднимался и, сходив куда надо, подолгу лежал с открытыми глазами, медленно засыпая, потом так же медленно и незаметно просыпался, а к обеду встал хмурый и разбитый, с отвращением посмотрел на остатки вчерашней рыбины и засобирался в столовую, решив, что нужно больше двигаться, а не валяться в ожидании Антипова.
Пропуская выруливающий с остановки «Икарус», Михаил посторонился и увидел бегущую женщину. Она кричала водителю, просила остановиться и отчаянно частила ногами, пытаясь добежать до кабины. И все-таки не догнала, запнувшись, упала на дорогу. Михаил помог ей подняться.
— Спасибо.
— Разве так можно? — Он увидел, что она совсем девчонка, и продолжал уже наставительным тоном: — Чуть не расшиблась из-за какого-то автобуса?!
— Уж лучше бы расшиблась! Столько старалась, столько искала это лекарство — и все зря.
— Зачем так расстраиваться?
— Да мама у меня болеет. Земляк обещал отвезти посылку, — она кивнула на сумку, — а я, растяпа…
— На следующем отвезешь.
— Следующий к поезду не успевает. Ну почему я такая! — Она обхватила дерево и снова заплакала.
— Подожди. Стой здесь. Я сейчас. Догоним твой автобус. — Отбежав несколько шагов, он оглянулся и погрозил: — только смотри не уходи, я скоро…
Михаил долго не размышлял, что делать. На руднике жил Васькин дядька, Анатолий, — хороший мужик, выпивоха и песельник, — мотоцикла он не пожалеет.
Мотоцикл стоял около сарая. Здесь же, в ограде, играл со щенком сын Анатолия, имя которого вылетело у Михаила из головы.
— Где отец?
— А где Васька? — мальчишка узнал Михаила.
— В городе. А отец где?
— На работе.
— А мать?
— На работе.
Щенок с разбегу ударился в ногу. Михаил поднял его на руки и погладил.
— Мотоцикл нужно, дядя Вася просил.
— Папка заругает…
— А ты скажи, что дяде Васе позарез нужно было.
— Он и Ваську заругает.
— Мы с ним как-нибудь договоримся, скажи ему, что вечером вернусь. Где шлем?
— А меня возьми с собой.
— Некогда, вечером покатаю, а из города наган привезу…
— А что такое — шлем?
— Ну каска! — Михаил раздраженно постучал по голове.
— А почему ты ее «шлем» зовешь? — мальчишка приподнял брезентовый полог коляски. — Вот они. Наган водяной нужен.
Ключа у мальчишки, конечно, не было. Пришлось соединять зажигание напрямую.
Девушка так и стояла около дерева.
— Заждалась?
— Я не ждала. Плакала, как дура.
— Ладно, поехали. Лезь в коляску и держи крепче
свои лекарства.
— А успеем?
— Успеем. Никуда не денется твой земляк. Поехали!
Теперь оставалось самое простое — догнать автобус, остановить и пересадить в него девчонку. Через двадцать километров, а может, и раньше, водитель «Икаруса» увидит его спину. Прекрасный мотоцикл. Вот и перекресток, на котором его выкинул Паршин. Выгнать из артели аса и оставить Паршина! Вожжи ему от пожилой клячи, а не баранку держать. В селе на полуторке навоз развозить.
Какой упругий ветер.
Девушка притихла в коляске, до шеи прикрытая брезентовым пологом, она изредка поднимала на него глаза. Михаил чувствовал ее взгляды, и мотоцикл набирал скорость. Мелькал кустарник. Шелестящий асфальт вытягивал под колесами ровную высокую ноту. Нервно подрагивал руль. «Икарус» показался слишком быстро. Еще несколько минут, и все кончится: и скорость, и ветер, и робкие взгляды. Еще тридцать-сорок метров, и придется возвращаться в унылый дом Антипова.
В обгоне есть особенная сладость; если встречная машина проносится так быстро, что ничего не успеваешь разобрать, кроме резко налетевшего и оборванного рева, то здесь тягучие, как мед, мгновения: с одной стороны — почти неподвижный борт соперника, с другой размытые контуры придорожных деревьев. Метр, два, три… тридцать, и пока неизвестно — кто кого.
Михаил скосил глаза на пассажирку. Она, приподнявшись на локтях и развернувшись к автобусу, показывала водителю язык, розовый и длинный. Впереди оставалось две остановки, на которых делать пересадку намного сподручнее. Когда подъезжали к первой, Михаил решил прокатиться до следующей. А там и до города оставалось всего ничего.
Куда в городе? — крикнул он.
— На Красноармейскую.
— Подождать?
— А можно?
— Со мной все можно. Землячок-то, может, и жених заодно?
— Что вы, он старый уже.
— Тогда я здесь подожду.
— Я быстренько.
Она вышла с земляком. «За такого старика еще не одна молодая обеими руками ухватится», — беззлобно отметил Михаил, но тут же невольно сравнил земляка с собой, получалось, что и он старик в ее глазах.
— Спасибо, — сказал земляк и протянул руку. Очень большое спасибо.
— Не за что, — от чистого сердца засмущался Михаил. — Сам с удовольствием проветрился.
— Может, зайдете, поужинаете с нами?
— Нет, нет, спасибо.
— Вам спасибо. Ну, не смею задерживать.
На окраине города Михаил увидел продовольственный магазин и остановился — нужно было подумать о расчете с Васькиным дядькой. Девушка вопросительно посмотрела на бутылки, и ему стало неудобно, словно первый раз в жизни держал в руках эту пакость.
— За машину отблагодарить, — объяснил он, стараясь побыстрее засунуть водку в коляску.
— А он что, не ваш? — спросила она восторженным голосом. — Вы его угнали?
— Можно считать, что так. Правда, у знакомого, но без разрешения.
— Здорово! Теперь я причастна к детективной истории с угоном мотоцикла.
Михаил вспомнил, как она падала на асфальт, ее рыдания, грязное ободранное колено, и довольно улыбнулся.
— Как тебя зовут?
— Надя. А вас?
— Миша. Поехали?
— Поехали!!!
Знакомство продолжалось на скорости. Она задавала вопросы, но ветер подхватывал ее слова и растаскивал на отдельные звуки, которые Михаил никак не мог соединить между собой, и просил повторить. Надя кричала, а он снова ничего не понимал и отвечал наугад, как при игре в испорченный телефон, отчего она смеялась, а ветер дробил смех на мелкие звенящие осколки и разбрасывал их по придорожным лиственницам. Звенел воздух. Синел