— Мы «пробили» вас по Интернету. Фонд «Блюститель» и все такое. Вы кто — священник или юрист?
— И то, и другое, — говорю я с улыбкой, надеясь, что она обезоруживающая, а затем немного рассказываю о себе.
— Между прочим, мой отец был священником, — с гордостью сообщает Бак. — Вам об этом известно?
Да, нам об этом известно. Четыре года назад отец Бака отошел от дел, оставив служение в небольшой церкви, расположенной далеко за городской чертой Блаунтвилла. Я изображаю заинтересованность, и мы какое-то время осторожно пытаемся говорить о религии. У меня возникает подозрение, что Бак как верующий давным-давно сбился с пути истинного. Несмотря на то что внешне он выглядит грубым и неотесанным, у него мягкий голос и приятные манеры.
— Мистер Пост, по многим причинам я никогда не рассказывала Баку подробности о своем прошлом, — говорит Кэрри.
— Пожалуйста, называйте меня просто Пост, без «мистера», — прошу я.
Кэрри улыбается, и меня снова поражает, какие у нее красивые глаза и правильные черты лица. Перед встречей она накрасилась и зачесала светлые волосы назад. Я невольно думаю о том, что, сложись жизнь Кэрри по-другому, ее внешность могла бы открыть перед ней более многообещающие двери.
— Ладно, давайте сразу к делу, — предлагает Бак. — Откуда мы знаем, можно ли вам доверять?
Учтите, он задает свой вопрос человеку, который тайно записывает происходящий разговор.
Прежде чем я успеваю ответить, Бак продолжает:
— Короче, Кэрри рассказала мне о том, что произошло когда-то давно, и о том, что она сделала. Нам это небезразлично, иначе бы нас здесь не было. Но мне кажется, что вся эта история грозит нам неприятностями.
— Чего вы, собственно, хотите? — спрашивает Кэрри.
— Чтобы восторжествовали истина и справедливость.
— На вас ведь нет микрофонов или других таких штук, верно? — осведомляется Бак.
Я усмехаюсь, словно вопрос показался мне забавным, и поднимаю вверх руки, как бы давая понять, что ничего на себе не прячу.
— Да бросьте, я же не полицейский. Если хотите меня обыскать, пожалуйста.
К столику подходит официантка — она принесла еще кофе. Мы замолкаем. Когда девушка удаляется, я беру инициативу на себя:
— Нет, микрофона на мне нет. Такие методы не для нас. Мне бы хотелось, чтобы вы, Кэрри, рассказали мне правду, а затем подписали аффидевит, который я однажды смогу использовать для того, чтобы помочь Куинси Миллеру. Я также веду переговоры с другими свидетелями по его делу и стараюсь добиться от них того же самого — то есть правды. Я знаю, что многие свидетельские показания, данные на суде, были сфабрикованы полицейскими и обвинением, и теперь пытаюсь по кусочкам воссоздать картину того, как все было на самом деле. Ваш аффидевит, разумеется, мне поможет, но он будет лишь частью этой головоломки.
— Что такое аффидевит? — спрашивает Бак.
— Письменное заявление, сделанное под присягой. Я его подготовлю, вы внимательно прочитаете, а Кэрри подпишет. Затем я буду хранить его у себя, естественно, не разглашая, пока не настанет время предъявить его. Ни один человек в Кингсберге и его окрестностях ничего об этом не узнает. Не говоря уже о Сибруке, который находится очень далеко.
— Мне придется идти в суд? — спрашивает Кэрри.
— Маловероятно. Давайте будем исходить из того, что мне удастся убедить судью, что процесс над Куинси Миллером не был справедливым. Но, откровенно говоря, не факт, что у меня это получится. Если попытка окажется неудачной, существует призрачная возможность того, что Куинси Миллера постараются снова привлечь к суду по обвинению в убийстве. Это может занять годы. В таком случае в какой-то момент вас могут вызывать в суд в качестве свидетеля. Но это маловероятно, потому что вы ведь не видели никакого чернокожего мужчину, бегущего прочь от места преступления, верно?
Кэрри молчит и вообще никак не реагирует на мои слова. Нам приносят еду, и мы начинаем сдабривать блюдо специями. Бак любит кетчуп, но не добавляет в свою тарелку ни соли, ни перца. Я же солю принесенные мне яйца и ставлю солонку в самый центр стола.
Кэрри поклевывает ломтики картофеля-фри, избегая зрительного контакта. Бак откусывает от своего бургера один кусок за другим и энергично, с аппетитом жует. Очевидно, что они долго обсуждали сложившуюся ситуацию, однако так и не пришли к определенному решению. Кэрри явно нужно подтолкнуть, и я спрашиваю:
— Кто убедил вас дать свидетельские показания? Шериф Фицнер?
— Послушайте, мистер Пост, я поговорю с вами и расскажу, что и как было, но впутываться в неприятности у меня нет желания. Я буду долго и напряженно думать, прежде чем подпишу этот ваш аффидевит.
— Вы ведь не можете просто повторить то, что она скажет, верно? — уточняет Бак, вытирая губы бумажной салфеткой.
— Да, в суде я не могу этого повторить, если я правильно понял ваш вопрос. Все, что я могу, — рассказать об этом другим сотрудникам фонда, не более. Любой судья потребует подписанного свидетелем заявления, сделанного на бумаге и под присягой.
— Я беспокоюсь за своих мальчиков, — говорит Кэрри. — Они ничего не знают. Мне будет стыдно, если им станет известно, что их мать солгала в суде и отправила человека в тюрьму.
— Понимаю, Кэрри, и у вас действительно есть основания для беспокойства по этому поводу. Но есть ведь и вероятность того, что они будут гордиться тем, что вы помогли освободить из тюрьмы невинного человека. В двадцатилетнем возрасте мы все совершали плохие поступки, но некоторые ошибки все же можно исправить. Вы говорите, что беспокоитесь за своих мальчиков. А вы подумайте о Куинси Миллере. У него трое детей, он не видел их двадцать два года. И пятеро внуков. Миллер не видел их вообще никогда, даже на фотографиях.
Мои последние слова заставляют Бака и Кэрри на несколько секунд прекратить есть. Они ошеломлены и напуганы, и это в данном случае работает на меня.
— Мы располагаем документами, свидетельствующими о том, что выдвинутое против вас обвинение, связанное с наркотиками, было снято через несколько месяцев после процесса над Куинси, — произношу я. — Фицнер убедил вас выступить на суде в качестве свидетеля и рассказать ту самую историю, которую вы поведали присяжным, а прокурор пообещал забыть об обвинении, так?
Кэрри вздыхает и смотрит на мужа. Тот пожимает плечами и бурчит:
— Ладно, давай. Мы ехали сюда пять часов не для того, чтобы поесть гамбургеров.
Кэрри пытается отхлебнуть кофе. Но у нее так сильно дрожат руки, что она ставит чашку обратно на стол и на несколько дюймов отодвигает от себя тарелку. Устремив взгляд прямо перед собой, она говорит:
— Я встречалась с помощником шерифа, его звали Лонни. Мы с ним сидели на наркотиках — плотно сидели, употребляли их в больших дозах. Я попалась, но он сделал так, что меня не упекли за решетку. Потом прикончили того адвоката, и через несколько недель после этого Лонни сказал, что может устроить для меня один вариант. Мол, если я заявлю, будто видела чернокожего мужчину, убегающего из офиса убитого адвоката, то обвинение, связанное с наркотиками, с меня снимут. Вот такие дела. В общем, Лонни отвез меня в офис Фицнера, и я рассказала там эту историю. На следующий день Лонни и Фицнер свели меня с прокурором — не помню, как его звали.
— Форрест Бэркхед.
— Точно. Я повторила ту же историю еще раз. Он записал все на диктофон, однако по поводу снятия обвинения против меня не сказал ни слова. Позднее я спросила про это у Лонни, и он объяснил, что сделка между Фицнером и Бэркхедом состоялась, так что я могу ни о чем не беспокоиться. Мы с Лонни часто ссорились, в основном из-за наркотиков. Но теперь я чиста и совершенно не употребляю вот уже четырнадцать лет, мистер Пост.
— Прекрасно. Поздравляю.
— Это Бак меня вытащил.
— Я люблю выпить пива, но всегда старался держаться подальше от наркоты, — замечает Бак. — Если бы я подсел на нее и мой папаша узнал об этом, он бы меня просто пристрелил.
— В общем, меня отвезли в округ Батлер, где проходил суд, и я дала свидетельские показания. Чувствовала я себя омерзительно, но мне не хотелось угодить в тюрьму, причем надолго. Получалось так, что мне надо было выбирать — либо я, либо Куинси Миллер. А я, знаете ли, все же предпочитаю быть на своей стороне. Каждый сам за себя — слышали такое? С тех пор прошло много лет, и все это время я старалась забыть про судебный процесс. Тот адвокат выставил меня дурой.
— Тайлер Таунсенд.
— Да, он самый. Я буду помнить его до конца жизни.
— А потом вы уехали из города?
— Да, сэр. Как только суд закончился, Фицнер вызвал меня в свой офис, поблагодарил, дал мне тысячу долларов наличными и велел исчезнуть. Сказал, что, если я в течение пяти ближайших лет вернусь во Флориду, он арестует меня за введение в заблуждение присяжных. Представляете? Один из его помощников отвез меня в Гейнсвилл и посадил в автобус, идущий в Атланту. Я никогда не возвращалась обратно — и не собираюсь. Я даже своим друзьям не сообщила, куда отправилась. Да и немного у меня их было. В общем, уезжать мне было легко.
Бак, которому, видимо, хочется услышать добрые слова в свой адрес, произносит:
— Когда Кэрри впервые рассказала обо всем этом несколько недель назад, я ей посоветовал: «Ты должна говорить правду, детка. Этого человека посадили из-за тебя».
— На вас все еще висит обвинение в употреблении наркотиков, — обращаюсь я к Кэрри.
— Это первое, которое выдвинули против меня за год до всего того, о чем мы с вами только что говорили.
— Вам следует добиться его снятия.
— Знаю, но это было очень давно. У нас с Баком сейчас все хорошо. Мы оба много работаем и оплачиваем наши счета. Не хочу, чтобы у меня возникли проблемы из-за моего прошлого, мистер Пост.
— Если она подпишет аффидевит, ее могут привлечь за дачу ложных показаний под присягой во Флориде? — спрашивает Бак.
— Нет. Срок давности уже истек. Кроме того, это больше никого не волнует. Все сменились — шериф, прокурор, судья.