— Доброе утро. Я могу вам чем-то помочь?
Я улыбаюсь в ответ и отвечаю:
— Да. Меня зовут Каллен Пост. Вчера я беседовал с мистером Колакурчи, и мы договорились встретиться сегодня утром.
Женщина умудряется одновременно снова улыбнуться и нахмуриться. Она подходит к другому столу, чуть более современному, чем тот, который привлек мое внимание.
— Он мне ничего не сказал. Извините. Меня зовут Беа.
— Но он на месте?
— Конечно. Сейчас я его позову. Он не так уж занят.
Женщина вновь улыбается и, двигаясь плавными, словно плывущими шагами, исчезает. Однако в следующий момент она появляется снова и делает приглашающий жест рукой. Я вхожу в большой кабинет, где вот уже несколько десятилетий правит бал Гленн Колакурчи. Он встает из-за стола, притворяясь, будто рад посетителю. Мы представляемся друг другу — церемония знакомства совершается быстро. Затем хозяин кабинета указывает мне на кожаный диван и, обращаясь к секретарше, говорит:
— Принесите нам кофе, пожалуйста.
Опираясь на трость, Колакурчи отходит к большому креслу, которое вместило бы и двоих, и опускается в него. Ему почти восемьдесят лет, и он, без всякого сомнения, на этот возраст и выглядит — лишний вес, седая борода и такая же седая, пышная, спутанная шевелюра слишком длинных волос, которые не мешало бы подстричь. В то же время розовый галстук-бабочка и красные подтяжки придают ему несколько щеголеватый вид.
— Вы священник или что-то в этом роде? — спрашивает Колакурчи, глядя на мой стоячий воротничок.
— Да, методистской церкви, — отвечаю я и вкратце описываю ему характер деятельности фонда «Блюститель».
Пока я говорю, он внимательно слушает, опираясь подбородком на рукоять трости и не сводя с меня проницательного взгляда ярко-зеленых глаз, в белках которых, увы, отчетливо видны красные прожилки. Беа приносит кофе. Я делаю глоток из своей чашки. Кофе чуть теплый и, скорее всего, растворимый. Когда секретарша выходит и закрывает за собой дверь, Колакурчи спрашивает:
— С какой стати священник сует нос в такое старое дело, как кейс Куинси Миллера?
— Прекрасный вопрос. Меня бы не было здесь, если бы я не был уверен, что он невиновен.
Мое заявление, судя по всему, кажется Колакурчи забавным.
— Интересно, — бормочет он себе под нос. — У меня решение, принятое по его делу, никогда не вызывало сомнений. Насколько я помню, там был очевидец.
— Там не было ни очевидцев, ни нормальных свидетелей. Молодая женщина Кэрри Холланд заявила, будто видела чернокожего мужчину, который убегал с места преступления, держа в руках некий предмет, предположительно дробовик. Но женщина солгала. Она была наркоманкой и заключила сделку с властями, чтобы избежать тюрьмы. Теперь Кэрри Холланд призналась, что тогда дала ложные показания. И она была не единственной лжесвидетельницей во время процесса.
Колакурчи отбрасывает со лба длинные седые пряди, сальные и плохо вымытые.
— Интересно, — произносит он.
— Вы были близко знакомы с Китом Руссо?
Колакурчи издает раздраженное ворчание и растягивает губы в подобии улыбки.
— Чего вы от меня хотите?
— Чтобы вы рассказали некоторые детали. Вы следили за процессом?
— Нет. Вообще-то я хотел, но они решили провести суд чуть ли не в округе Батлер или где-то на границе с ним. Я тогда занимал пост в сенате Флориды и был весьма занятым человеком. У меня здесь работали семеро адвокатов — моя фирма самая крупная в этих местах. Так что я не имел возможности проводить время, сидя в зале суда и наблюдая за действиями других юристов.
— Кит был вашим родственником, верно?
— Вроде того. Очень дальним. Я знал его родителей еще в Тампе. Он постоянно просил меня дать ему работу, и я помог, устроил Кита к себе. Однако он у меня так и не прижился. Еще Кит хотел, чтобы я нанял его жену, но на это я не согласился. Кит потерся в моей фирме примерно год, а потом основал свою компанию. Мне это не понравилось. Вообще-то у итальянцев принято придавать большое значение таким понятиям, как личная преданность и родственные связи.
— А он был хорошим юристом?
— Какое это теперь имеет значение?
— Просто любопытно. Куинси Миллер утверждает, что Кит плохо проявил себя как специалист, когда занимался делом о его разводе, и судебные протоколы это скорее подтверждают. Впоследствии прокурор обыграл данный момент, представив дело так, будто для Миллера мотивом убийства Кита Руссо являлась месть. Это было явной натяжкой. Вряд ли найдется много бывших клиентов, которые настолько недовольны своими адвокатами, что готовы отстрелить им голову, не правда ли?
— Со мной такого не случалось, — отвечает Колакурчи и разражается хохотом. Я, подыгрывая ему, тоже смеюсь. Наконец, успокоившись, он продолжает: — Но вообще-то у меня тоже были сумасшедшие клиенты. Один парень, например, как-то раз заявился ко мне в контору с пистолетом. Это было много лет назад. Он, видите ли, тоже был расстроен исходом дела о разводе. Но этот тип, по крайней мере, предупредил, что вооружен. У всех юристов, работавших в этом здании, было оружие, так что дело могло закончиться чем угодно. Моего клиента успокоила маленькая находчивая секретарша. Я всегда верил в находчивых секретарш.
Я знал, что старые юристы обожают рассказывать всевозможные истории из своей жизни, а мне как раз было нужно, чтобы мой собеседник в этом смысле, что называется, «завелся». Поэтому я сказал:
— Значит, у вас тогда была большая юридическая фирма.
— Большая для этой части штата. Семь, восемь, иногда десять адвокатов, десяток секретарш, офисы наверху, клиенты, выстроившиеся в очередь у входной двери. В те времена я работал как сумасшедший, но в какой-то момент меня это стало утомлять. Половину своего времени приходилось тратить на урегулирование трений между моими служащими, которые постоянно конфликтовали друг с другом. Вы когда-нибудь занимались юридической практикой?
— Я занимаюсь ею сейчас, только у меня другая специализация, нежели у вас. Много лет назад я работал на должности государственного защитника, но быстро выгорел. Затем открыл для себя дорогу к Богу, и она привела меня в духовную семинарию. Я стал священником. Однажды, работая в рамках программы по оказанию помощи тем, кто в ней нуждается, я встретился в одной из тюрем с невинно осужденным человеком. Это изменило мою жизнь.
— Вы что, вытащили его из камеры?
— Да, вытащил. А потом еще семерых. Сейчас у меня в работе шесть дел, в том числе дело Куинси Миллера.
— Я читал, что примерно десять процентов осужденных, отбывающих наказание, невиновны. Вы верите в это?
— Десять процентов — это, пожалуй, все же многовато. Но в тюрьмах действительно сидят тысячи невиновных.
— Мне трудно в это поверить.
— В это не верит большинство белых людей. Но поговорите с чернокожими — и вы услышите, что среди них тех, кто так считает, очень много.
Проработав восемнадцать лет в сенате штата, Колакурчи часто и последовательно голосовал за меры, укрепляющие закон и порядок. За смертную казнь, за право на ношение оружия. Он был ярым сторонником войны с наркобизнесом и выступал за утверждение тех ассигнований на нужды правоохранительных органов, которые считали необходимыми представители полиции и прокуратуры.
— У меня душа никогда не лежала к уголовным делам, — признается Колакурчи. — На них денег не заработаешь.
— Но Кит все же делал на них деньги, не так ли?
Колакурчи хмурится и бросает на меня сердитый взгляд, словно я нарушил некую договоренность и вышел за рамки дозволенного. Затем, поколебавшись немного, говорит:
— Кит мертв уже более двадцати лет. Почему вас так интересует, чем он занимался как юрист?
— Потому что мой клиент его не убивал. Это сделал кто-то другой, исходя из совершенно иного мотива. Мы знаем, что Кит и Диана в конце восьмидесятых годов как адвокаты представляли интересы наркоторговцев, у них были клиенты такого рода в районе Тампы. Эти парни прекрасно подходят на роль подозреваемых.
— Возможно. Но я сомневаюсь, что теперь, после стольких лет, они будут готовы заговорить.
— Вы близко знали шерифа Фицнера?
Колакурчи снова пронзает меня рассерженным взглядом. Только что я связал имя Фицнера с наркодилерами, и он прекрасно понимает, на что я намекаю. Колакурчи делает глубокий вдох, шумно выдыхает и произносит:
— Мы с Брэдли никогда не были близки. У него были свои дела, у меня свои. Мы с ним охотились за головами одних и тех же людей, но как-то умудрялись не мешать друг другу. Я не лез в криминальные проблемы, поэтому наши дорожки редко пересекались.
— А где Фицнер сейчас?
— Наверное, умер. Он покинул эти места много лет назад.
На самом деле Фицнер не умер — он безбедно живет во Флориде-Киз. Проработав в должности шерифа тридцать два года, Фицнер отошел от дел и уехал. Его дом с тремя спальнями в Маратоне оценивается в 1,6 миллиона долларов. Неплохо для ушедшего на покой слуги народа, который официально никогда не зарабатывал больше 60 тысяч в год.
— Вы считаете, что Фицнер мог быть каким-то образом замешан в убийстве Кита? — уточняет Колакурчи.
— Нет. Я вовсе не хотел этого сказать.
На самом деле я намекал именно на это. Колакурчи мой ответ явно не убеждает.
— Значит, эта свидетельница утверждает, будто Фицнер уговорил ее во время суда дать под присягой ложные показания? — спрашивает он, прищурившись.
Если Кэрри Холланд все-таки решится опровергнуть собственную ложь, то, когда она это сделает, все будет зафиксировано в протоколах судебного заседания, с которыми сможет ознакомиться любой желающий. Однако я не готов сейчас раскрывать все карты своему собеседнику.
— Послушайте, мистер Колакурчи, это конфиденциальная информация, понимаете?
— Конечно, конечно, — кивает он.
Пятнадцать минут назад мы с ним были совершенно незнакомыми людьми. Но я полагаю, что Колакурчи снимет телефонную трубку раньше, чем я успею дойти до своей машины.