— Да вы, наверное, шутите.
Чэд вскакивает и, запинаясь, неразборчиво лепечет что-то. Он проработал окружным прокурором уже двадцать лет, и на протяжении всей его карьеры ему неизменно покровительствовал местный политик, придерживающийся, как и сам Чэд, крайне правых взглядов и не испытывающий ни малейшего сочувствия к обвиняемым. Это Леон Рэйни, он, кстати, занимал должность окружного прокурора до Фолрайта. Теперь же Чэд вдруг оказывается в ситуации, когда ему приходится играть по общепринятым правилам, которых он толком не знает.
— Но это серьезный вопрос, ваша честь, — жалобно взывает он к судье с деланым возмущением. — Ответчик, мистер Пост, признает, что похитил вещественное доказательство из архивов, которые являются священными и неприкосновенными.
Чэд любит громкие слова и часто пытается с их помощью произвести впечатление на присяжных, но, судя по протоколам судебных заседаний, не всегда правильно употребляет их.
— Если я верно поняла из материалов дела, лобковый волосок, о котором идет речь, отсутствовал в течение года, прежде чем вы или кто-либо другой поняли, что его нет на месте, да и то это произошло только потому, что мистер Пост вам об этом сообщил.
— За сохранностью всех вещдоков, особенно по старым делам, невозможно уследить, ваша честь…
Судья Марлоу прерывает Фолрайта, подняв руку:
— Мистер Розенберг, вы хотите внести какое-нибудь ходатайство?
— Да, ваша честь. Я ходатайствую о снятии обвинений с мистера Поста.
— Принято, — тут же произносит судья.
Чэд от изумления раскрывает рот. Его хватает лишь на то, чтобы издать некое невнятное сипение, после чего он с шумом плюхается обратно на стул. Судья Марлоу окидывает его взглядом, от которого мне становится не по себе. Итак, меня только что оправдали.
Взяв со стола другую стопку бумаг, Марлоу произносит:
— Теперь, мистер Розенберг, передо мной ваше ходатайство об условно-досрочном освобождении, поданное два месяца назад от имени Дьюка Рассела. Поскольку в суде председательствую я и невозможно сказать, сколько времени мне придется это делать, я склонна дать этому ходатайству ход. Вы к этому готовы?
Мы со Стивом чувствуем, что оба вот-вот рассмеемся.
— Да, ваша честь, — громко отвечает Стив.
Чэд бледнеет и пытается снова подняться со своего стула.
— Что у вас, мистер Фолрайт? — спрашивает Марлоу.
— Так не пойдет, ваша честь. Что вы такое говорите? Обвинение еще даже не оформило ответ на ходатайство. Как же можно переходить к следующему этапу?
— Все будет так, как я сказала. У обвинения было два месяца на то, чтобы представить ответ. Сколько можно тянуть? Подобная задержка несправедлива и недопустима. Сядьте, пожалуйста.
Переведя взгляд на Розенберга, Марлоу энергично кивает. Оба опускаются на стулья — и Фолрайт, и Стив. Все, кто присутствует в зале, переводят дух.
Откашлявшись, судья Марлоу снова берет слово:
— Вопрос, о котором идет речь, очень простой. Защита просит провести ДНК-тестирование всех семи лобковых волосков, изъятых на месте преступления. При этом сторона защиты готова взять на себя связанные с этим расходы. Анализ ДНК сегодня применяется каждый день для того, чтобы включить кого-то в список подозреваемых или обвиняемых или, наоборот, исключить из него. Но, как я понимаю, мистер Фолрайт, обвинение в лице офиса окружного прокурора отказывается дать разрешение на тестирование. Почему? Чего вы боитесь? Если тесты исключат причастность к преступлению Дьюка Рассела, значит, в отношении него была совершена судебная ошибка. Если же анализ укажет на виновность Дьюка Рассела, у вас появятся весьма веские аргументы в пользу того, что суд над ним был справедливым и объективным. Я прочитала дело, мистер Фолрайт, все тысячу четыреста страниц протоколов судебных заседаний и остальные материалы. Мистера Рассела признали виновным, опираясь на результаты исследования следов зубов на теле жертвы и волос. Уже давно доказано, что и то, и другое — методы крайне ненадежные. У меня есть сомнения по поводу данного судебного решения, мистер Фолрайт, и я отдаю распоряжение о проведении ДНК-тестирования всех семи волосков.
— Я подам апелляцию по поводу этого распоряжения, — говорит Чэд, даже не пытаясь встать.
— Простите, вы хотите обратиться к суду?
Он поднимается со стула и повторяет:
— Я подам апелляцию по поводу этого распоряжения.
— Ну, разумеется. Почему вы так противитесь проведению ДНК-тестирования, мистер Фолрайт?
Мы с Розенбергом обмениваемся изумленными взглядами, в которых нет даже намека на иронию. В происходящее трудно поверить. В нашем деле превосходство нечасто бывает на нашей стороне. А уж возможность увидеть, как судья спускает семь шкур с окружного прокурора, тем более представляется редко. Поэтому нам со Стивом нелегко скрыть удивление.
Чэд, который все еще стоит, с трудом выдавливает:
— В этом просто нет необходимости, ваша честь. Дьюк Рассел был признан виновным в ходе справедливого суда объективно настроенным жюри присяжных в этом самом зале. Мы зря тратим время.
— Нет, я не трачу зря время, мистер Фолрайт. А вот вы, по-моему, — да. Вы вставляете палки в колеса, стараясь не допустить неизбежного. Ваше обвинение в отношении мистера Поста — еще одно тому доказательство. Повторяю, я отдала распоряжение о проведении ДНК-тестов, и если вы подадите апелляцию о его отмене, это ничего не даст, вы только потеряете еще больше времени. Я предлагаю вам оказать содействие в проведении тестирования. Давайте все сделаем правильно.
Судья бросает на Чэда испепеляющий взгляд, заставляющий его застыть в оцепенении. Он явно не знает, что сказать, и Марлоу сворачивает слушания, завершив их словами:
— Я хочу, чтобы через час все семь лобковых волосков были на этом столе. Кое для кого было бы слишком уж удобно, если бы они вдруг просто исчезли.
— Ваша честь, пожалуйста… — пытается протестовать Чэд. Однако судья не дает ему этого сделать — она стучит молоточком и безапелляционно провозглашает:
— Судебные слушания закрыты.
Чэд, конечно же, сотрудничать с нами не намерен. Он долго выжидает, а затем в самый последний момент подает апелляцию по поводу решения судьи, и вопрос уходит на рассмотрение в Верховный суд штата, где его могут «мариновать» примерно год. Члены Верховного суда штата не обязаны выносить решения по подобным спорам в течение какого-то конкретного периода времени, они печально известны своей медлительностью, особенно когда речь идет об оспаривании вынесенного приговора. Много лет назад они утвердили решение окружного суда, признавшего Дьюка Рассела виновным, и назначили дату приведения в исполнение вынесенного ему смертного приговора, а затем отклонили его первую попытку добиться освобождения. Большинство судей апелляционных судов, как на уровне штатов, так и федеральных, ненавидят подобные дела, и они тянутся десятилетиями. Однажды утвердив решение о виновности подсудимого, они крайне редко меняют свою позицию, даже если в деле появляются новые обстоятельства и улики.
В общем, нам приходится ждать. Мы с Розенбергом обсуждаем стратегию, которая могла бы позволить нам добиться нового слушания под председательством судьи Марлоу. Опасаемся, что прежний судья Рэйни может выздороветь и вернуться на свою должность, хотя вообще-то это маловероятно. Рэйни уже за восемьдесят — золотой возраст для федерального судьи, но все же чересчур преклонный для окружного, получающего свой пост в результате выборов. Однако объективная реальность такова, что без ДНК-тестирования мы не можем доказать свою правоту.
Я снова еду в тюрьму, где сидит в камере смертников Дьюк Рассел. В последний раз я видел его более трех месяцев назад. Именно тогда я сообщил ему, что мы нашли настоящего убийцу. Эйфория, возникшая у него в тот момент, давно исчезла. Теперь настроение Дьюка колеблется между гневом и глубокой депрессией. Наш с ним телефонный разговор получился неприятным.
Тюрьма — кошмар для тех, кто заслуживает пребывания там. Для тех, кто оказался там из-за судебной ошибки, это ежедневная борьба за сохранение собственного рассудка. Тех же, кто внезапно узнает, что обнаружены доказательства его невиновности, но при этом остается за решеткой, эта ситуация приводит в исступление.
Глава 25
Я еду по двухрядному шоссе на восток где-то в Миссисипи или Алабаме — точно определить трудно, поскольку сосновые леса в этих штатах выглядят совершенно одинаково. Вообще-то я направляюсь в Саванну. Дома я не был уже три недели, и мне необходима передышка. Мой сотовый телефон издает жужжание, и по номеру на экране я понимаю, что мне звонит Гленн Колакурчи, пожилой юрист из Сибрука.
Однако оказывается, что это не он, а его миловидная секретарша Беа. Она хочет знать, когда я снова буду в их местах. Гленн Колакурчи хочет со мной поговорить, но встретиться собирается не в Сибруке, а где-нибудь еще.
Через три дня я вхожу в бар «Бык» — весьма популярное заведение в Гейнсвилле. В одной из кабинок в дальнем конце зала замечаю Беа. Она приглашающе машет мне рукой. Напротив нее за столиком сидит весьма щегольски одетый адвокат Колакурчи. Он в синем костюме из жатой ткани, накрахмаленной белой рубашке, галстуке-бабочке в полоску и подтяжках.
Беа, извинившись, куда-то уходит, и я сажусь на ее место. Официантка сообщает, что бармен как раз сейчас готовит по своему особенному рецепту сангрию и нам надо попробовать этот напиток. Мы заказываем две порции.
— Обожаю Гейнсвилл, — произносит Гленн. — Я провел тут семь лет — в другой жизни. Чудный городок. Здесь отличный университет. Кстати, а вы что окончили, Пост? Не могу припомнить.
По-моему, я ничего не говорил Колакурчи об этом.
— Госуниверситет штата Теннесси. Бакалавриат. Помните, была такая популярная песня «Роки Топ»?
На лице моего собеседника появляется легкая гримаса неудовольствия.
— Она не входит в число моих любимых.
— Ну а меня не назовешь фанатом «Флорида гейторс».