— Бедная женщина сошла с ума, — вздыхает Райли, и на глазах его выступают слезы. — Похоронив троих детей, она спятила. Просто спятила.
— Ваша бабушка?
— Ну да. А почему вас интересует моя семья?
Фрэнки уже успел рассказать Райли о нашем фонде, нашей миссии, наших успехах и о том, что мы представляем интересы Куинси Миллера. Он говорит:
— Мы думаем, что убийство Кенни произошло совсем не так, как рассказал когда-то шериф.
Эти слова не вызывают у Райли никакой реакции. Кивнув в сторону небольшой церквушки, он приглашает:
— Пойдемте попьем чего-нибудь.
Они с Фрэнки шагают мимо могильных камней и других знаков, которыми отмечены места захоронения представителей двух поколений Тафтов, и покидают территорию кладбища. Через заднюю дверь они входят в здание церкви и оказываются в небольшой подсобной комнатке. Райли открывает холодильник и достает оттуда две пластиковые бутылки с лимонадом.
— Спасибо, — улыбается Фрэнки, и они с Райли усаживаются на раскладные стулья.
— Что же это за новая версия? — интересуется Райли.
— А вы никогда о ней не слышали?
— Нет. Когда Кенни убили, словно конец света настал. Мне тогда было лет пятнадцать или шестнадцать, кажется, я учился в десятом классе. Кенни был для меня не столько дядей, сколько старшим братом. Я его обожал. Он был гордостью всей семьи. Умный, много где побывавший, все повидавший. Кенни гордился своей службой в полиции, но хотел подняться выше, достичь большего. Господи, как я любил Кенни! Да мы все его любили. У него была симпатичная жена, Сибил, очень милая женщина. И ребенок. Все у него было хорошо — и вдруг его убили. Когда я об этом узнал, я упал на пол и рыдал, как мальчишка. Мне тоже хотелось умереть, чтобы меня положили в могилу вместе с ним. Это было просто ужасно. — Глаза Райли снова наполняются слезами, и он отпивает большой глоток лимонада. — Но мы всегда считали, что у него произошла стычка с бандой наркоторговцев и его застрелили. И вот теперь, через двадцать с лишним лет, вы приезжаете сюда, чтобы рассказать мне нечто иное. Верно?
— Да. Мы считаем, что Кенни попал в засаду, организованную людьми, работавшими на шерифа Фицнера, который сотрудничал с наркоторговцами и получал от них деньги. Кенни, вероятно, знал слишком много, и у Фицнера возникли на его счет какие-то подозрения.
Через секунду или две слова Фрэнки доходят до сознания Райли, однако он воспринимает их стоически. Разумеется, они вызывают у него шок, но он хочет знать больше.
— А какое все это имеет отношение к Куинси Миллеру? — интересуется он.
— Фицнер стоял за убийством Кита Руссо, адвоката. Часть своих денег Руссо зарабатывал, защищая интересы наркобаронов. Потом его завербовали сотрудники Управления по борьбе с наркотиками, и он стал их информатором. Фицнер узнал об этом и организовал его убийство, а также почти безукоризненно устроил все таким образом, что это преступление повесили на Куинси Миллера. Кенни же что-то знал об убийстве Руссо, и это стоило ему жизни.
Райли улыбается и, покачав головой, замечает:
— Все это дикость какая-то.
— А до вас никогда не доходили слухи об этом?
— Нет. Вы должны понять, мистер Татум: Сибрук находится в пятнадцати милях отсюда, но он мог бы располагаться и в сотне миль, и это ничего бы не изменило. Диллон — особый закрытый мирок. Крохотный городок, маленькое царство печали. Люди, живущие здесь, еле-еле выживают. У нас тут свои вызовы, проблемы, и нам некогда беспокоиться по поводу того, что происходит в Сибруке или где бы то ни было еще.
— Ясно, — кивает Фрэнки и делает глоток лимонада.
— Так, значит, вы отсидели в тюрьме четырнадцать лет за убийство, которое совершил кто-то другой? — спрашивает Райли с выражением изумления на лице.
— Да, четырнадцать лет, три месяца и одиннадцать дней. Но мне на помощь пришел преподобный отец Пост. Это ужасно, Райли, быть запертым в камере и всеми забытым, зная, что ты невиновен. Вот поэтому мы и работаем так напряженно, защищая интересы Куинси Миллера и других наших клиентов. Как вы теперь знаете, многие люди находятся за решеткой за то, чего они не совершали.
— Да уж, это точно.
Они одновременно подносят ко рту бутылки с лимонадом. Фрэнки продолжает нажим:
— Есть шанс, возможно, небольшой, что в руках у Кенни оказалось некое вещественное доказательство, из тех, которые хранились рядом с офисом Фицнера в Сибруке. Об этом нам недавно рассказал бывший напарник Кенни. Ему, то есть Кенни, стало известно, что существует план поджечь строение, где хранились вещдоки, и тем самым ликвидировать их. Поэтому он забрал оттуда кое-что еще до пожара. Если Фицнер действительно организовал засаду, чтобы убрать Кенни, то почему он хотел с ним расправиться? Потому что Кенни что-то знал. И у него были улики, вещественные доказательства. Нет никаких других причин, которые могли стать мотивом для Фицнера, или, по крайней мере, нам о них неизвестно.
Райли явно заинтересовал рассказ Фрэнки.
— Значит, остается важный вопрос: что Кенни сделал с этими самыми вещественными доказательствами? — спрашивает он. — Вы здесь по этой причине?
— Вы все правильно поняли. Вряд ли Кенни держал их у себя, ведь это подвергло бы опасности его семью. Плюс к этому жил он в съемном доме.
— Кстати, его жене там не очень-то нравилось. Они жили на Секретари-роуд, в восточной части Сибрука. Сибил хотела переехать в какое-нибудь другое место.
— Между прочим, мы нашли Сибил — она теперь живет в Окале. Она не захотела говорить с нами. Ни слова не сказала.
— Сибил — хорошая женщина. Мне, во всяком случае, всегда улыбалась. Я ее много лет не видел и, наверное, уже не увижу. Так, значит, мистер Татум…
— Пожалуйста, называйте меня Фрэнки.
— Итак, Фрэнки, вы считаете, что Кенни мог принести эти самые вещдоки в родительский дом, который стоит в конце дороги, в тупике, и спрятать их где-нибудь там?
— Мест, где он мог их спрятать, совсем немного, Райли. Если у Кенни действительно было нечто, что представляло для него ценность, он бы держал это в таком месте, где оно оставалось бы в сохранности и откуда он мог бы его при необходимости легко забрать. В моем предположении имеется смысл, не так ли? В старом доме есть чердак или подвал?
Райли качает головой:
— Подвала нет, это точно. По поводу чердака — думаю, его там тоже нет. Я его не видел. Во всяком случае, никогда не поднимался наверх. — Райли отпивает еще глоток лимонада. — По-моему, это похоже на попытки попасть пальцем в небо.
Фрэнки смеется:
— Ну, мы вообще-то частенько этим занимаемся — тычем пальцем в небо. И еще проводим огромное количество времени в поисках иголки в стоге сена. Но порой мы все-таки кое-что находим.
Райли допивает свой лимонад, медленно поднимается и тяжело топает через комнату, словно несет на спине тяжелый груз. Потом останавливается, смотрит на Фрэнки и произносит:
— Вы не можете отправиться в этот дом. Это слишком опасно.
— Он уже много лет стоит заброшенный.
— Ну да, там никто не живет, во всяком случае обыкновенные люди. Однако в доме полно всякой нечисти. Духи, привидения — это место заколдованное, Фрэнки. Я в этом сам убедился. Я бедный человек, у меня на счете в банке всего несколько долларов, но я и в полдень не вошел бы в этот дом, хоть и с пистолетом в руке, даже если бы мне за это предлагали тысячу долларов наличными. И никто из нашей семьи тоже бы этого не сделал.
Глаза Райли расширены от страха, его палец, которым он указывает на Фрэнки, дрожит. Фрэнки при виде такой реакции на несколько секунд теряет дар речи от изумления. Райли снова подходит к холодильнику, достает оттуда еще две бутылки лимонада, вручает одну Фрэнки и садится на стул. Он закрывает глаза и делает несколько глубоких вдохов и выдохов, будто собирается с силами, прежде чем приступить к изложению некой длинной истории. Наконец он начинает:
— Виду, мою бабку, воспитывала ее бабка в негритянском поселении в десяти милях отсюда. Теперь его уже нет. Вида родилась в 1925 году. Ее бабка появилась на свет в 70-е годы девятнадцатого века. Тогда еще были живы многие люди, родившиеся во времена рабства. Бабка Виды практиковала колдовство и была последовательницей культа вуду, широко распространенного в те времена. Религия, которую она исповедовала, представляла собой смесь христианских верований и древнего спиритуализма. Она была повитухой и сестрой милосердия, умела делать целебные мази, притирания и травяные чаи, способные исцелить любой недуг. Эта женщина оказала сильное влияние на Виду, которая на протяжении всей своей жизни также считала себя духовным пастырем, но при этом была достаточно осторожна, чтобы никогда не употреблять слово «колдовство». Вы меня слушаете, Фрэнки?
Фрэнки слушает, и весьма внимательно, но понимает, что, делая это, теряет время. Он кивает и вполне искренне отвечает:
— Да, конечно. Это очень интересно.
— Я излагаю вам все предельно сжато, но про Виду есть большая толстая книга. Эта женщина наводила страх. Она любила своих детей и внуков и была настоящей главой семьи, но у нее имелась и какая-то темная, таинственная сторона. Я расскажу вам одну историю. Ее дочь Рамона, моя тетка, умерла в возрасте тридцати шести лет, вы видели надпись на ее надгробии. Когда Рамона была еще совсем молодой, лет четырнадцати или около того, ее изнасиловал какой-то парень из Диллона — мерзкий тип. Все его знали, и то, что насильник он, тоже, но идти к шерифу не захотели. Вида не верила в правосудие белых людей. Она заявила, что обо всем позаботится сама. Однажды Кенни обнаружил ее ночью, в полнолуние, на заднем дворе — она совершала какой-то ритуал вуду. Вида била палочкой в небольшой барабан, на шее у нее висели несколько сушеных тыкв, босые ноги были обвязаны змеиными шкурками. Она пела какую-то странную песню на незнакомом Кенни языке. Позднее Вида рассказала Кенни, что наслала проклятие на типа, изнасиловавшего Рамону. Об этом пошли слухи, и вскоре все в Диллоне, по крайней мере среди чернокожих, знали, что парня прокляли. Несколько месяцев спустя он сгорел заживо во время автомобильной аварии, и с тех пор люди бежали от Виды. Ее очень сильно боялись.