Рон вполне мог бы чинить часы и радиоприемники для отцовских пациентов, многие из которых дарили ему вместо игрушек кусочки металла и дерева. В школе ему с трудом давалось письмо, зато он преуспевал в точных науках. Во время учебы в Академии Глазго[14]его класс собрал из “ненужных деталей” телевизор, а Рон возглавил группу школьников, сумевших оснастить этот телевизор звуковой системой. Позже, в гараже “Саузкрофта”, ему удалось смонтировать и свой собственный телевизор. Именно по нему (диагональ всего-то несколько дюймов) семья Рона в 1953 году смотрела с друзьями трансляцию с коронации Елизаветы II. Не исключено, что это тогда был единственный телевизор во всей округе. Иэн помнит и сделанное Роном “радиоуправляемое устройство, за которым гонялась, чтобы обнюхать его, озадаченная кошка”. Младший брат до сих пор хранит в коробочке от граммофонных игл крошечный электромоторчик, который смастерил Рон.
Во время Второй мировой войны их отец, имевший за плечами горький опыт собственной службы во время войны предыдущей, решил, что семье надо держаться вместе; впрочем, боевые действия не обошли-таки стороной их скромное селение. Большой военный завод, построенный на соседнем болоте, стал одним из объектов немецких бомбардировок. Бомбы, не детонируя, увязали в иле. Позднее саперы британской армии достали их из болота и увезли в другое место, где и обезвредили, произведя контролируемые взрывы. Иногда братья Древер находили осколки от снарядов и гильзы – свидетельства проходивших в этой местности воздушных боев.
“Понимаете, я отвечал за Рона. Я бессознательно научился присматривать за ним и всегда старался держаться рядом, – беззлобно объясняет Иэн, который на три года младше Рона. – Мы всегда были близки. На Рональда бессмысленно было сердиться, он просто этого не замечал”. Позже братья вместе ездили на автобусе в Университет Глазго, как прежде – в Академию Глазго. “Наши родители никогда не переставали беспокоиться о нем”. После того как Рон получил диплом, они убедили его отказаться от исследовательской работы в Кембриджском университете, “волнуясь, что у него не получится жить самостоятельно”. Рон последовал совету родителей. “Да это и неважно, – заверяет меня Иэн, – ведь Рон всегда считал Глазго лучшим местом в мире”.
Рон обожал создавать вещи из ничего, мастерить что-то из любых подручных материалов: из кусочков резиновой трубки, из сургуча, из того, что осталось от предыдущих экспериментов или завалялось в университетской лаборатории либо дома, а однажды – из чего-то, что он отыскал в мамином саду. Ему нравилось быть рачительным. Самые первые сделанные собственными руками устройства радовали Рона не только потому, что безотказно работали, но и потому, что затраты на них были минимальными.
Во время учебы в Университете Глазго он задумал провести один эксперимент, а именно – проверить принцип Маха, наблюдая за явлением ядерного магнитного резонанса в магнитном поле Земли. “Странная это была затея, очень-очень странная.” – говорит теперь Рон. Расположившись посреди ухоженного сада своей матери, он воспользовался несколькими автомобильными аккумуляторами из семейного гаража и кое-каким оборудованием, позаимствованным из студенческой университетской лаборатории. Двадцать четыре часа просидел Рон на заднем дворе провинциального шотландского дома со старой (даже для того времени) камерой и видавшим виды осциллографом, проводя каждые полчаса необходимые измерения на ядрах лития, находившегося в банке с раствором. Принцип Маха утверждает, что инертные свойства каждого физического тела определяются всеми остальными физическими телами во Вселенной. Рона интересовала проверка конкретной формулировки этого принципа, согласно которой инерционная масса тела зависит от глобального распределения материи во Вселенной. Стало быть, изменение распределения материи в нашей Галактике, которая, по сути, представляет собой плоскую спираль с более плотным центром, будет изменять в том числе и инерционные массы ядер лития в банке. А изменение свойств ядер можно зарегистрировать с помощью ядерно-магнитного резонанса. Вместе с вращающейся вокруг собственной оси Землей вращается и материнский сад – относительно центра Галактики, самой плотной области Млечного Пути. Итак, Рон хотел проверить, изменяются ли ядерные свойства лития. Если да, то это свидетельствовало бы о том, что изменяется и инерционная масса – по мере вращения и изменения ориентации относительно плоскости Млечного Пути. Очевидно, что подобного эффекта не существует, так что Рон его и не обнаружил. Свою нехитрую экспериментальную установку он собрал из всякой всячины, и это его вполне устраивало.
Он узнал, что группа ученых опубликовала результаты аналогичного эксперимента, в котором использовались лабораторные магниты, и подумал: “Да ведь я тоже так могу! Мое оборудование вообще ничего не стоит!” Его совсем не обескуражил тот факт, что современно оснащенная лаборатория имела перед ним явное преимущество. Наоборот! Он вполне мог обойтись без дорогого магнита – у него же была Земля, предоставлявшая свое магнитное поле совершенно бесплатно. В конце концов он опубликовал результаты своего эксперимента, “который оказался даже немного чувствительнее, чем у тех ребят с затейливым оборудованием. Забавно, мое-то вообще ничего не стоило – так, всего несколько автомобильных аккумуляторов да немного проводов”.
Эксперимент Хьюза – Древера, названный по фамилиям Рона и одного из “тех ребят” (Вернона Хьюза из Йельского университета), сейчас считается проверкой точности принципа эквивалентности. Этот принцип предполагает, что в гравитационном поле свободно падающее тело будет невесомым. (Следует признать, что это не самая привычная формулировка принципа эквивалентности, но в данном контексте она уместнее.)
Благодаря этому своеобразному искусному эксперименту Рону предложили стипендию в Гарварде, где он и его научный руководитель Р. В. Паунд[15]провели несколько хитроумных экспериментов, на которых я здесь останавливаться не буду. Сам Рон так описывал время, проведенное в Гарварде: “До того я жил, как типичный провинциал: не путешествовал, потому что у меня не было лишних денег; работа не позволяла мне ездить по выходным или в праздники за границу. Да я вообще тогда практически впервые покинул пределы своей страны. Отличный выдался год. Все оказалось совершенно потрясающим и совершенно не таким, как я себе напредставлял”.
Весьма продуктивно проведя время в Гарварде, Рон вернулся в Глазго – набравшись опыта, получив гранты и даже сумев обзавестись небольшой исследовательской группой. Он возился в лаборатории, приводя в порядок оборудование, часто в одиночку и без особого энтузиазма, пытаясь измыслить некий новый и захватывающий научный проект. В новолуние он выезжал в относительно пустынные места, чтобы наблюдать слабые, на пределе видимости, вспышки света на ночном небе. Он присоединился к группе близких ему по духу исследователей, и его научные интересы расширились. Все наблюдения Рона дали отрицательный результат (почти ничего увидеть не удалось), но от этого они не стали менее поучительными и менее интересными. Он обозревал небо до тех пор, пока не решил, так сказать, “копнуть глубже”. Вместо света объектом его исследований стал звук. Гравитационные волны все активнее овладевали умами представителей научного сообщества. Чем дольше Рон слушал, что говорят его коллеги в Великобритании – Хокинг, Сиама, Джелли и Айткен, – тем больше убеждался в том, что эти волны существуют и их можно зарегистрировать. Постепенно эта идея получила свое развитие, было сконструировано необходимое оборудование, были смоделированы дерзкие, но осуществимые эксперименты – так, шаг за шагом, развивалось новое научное направление, поддерживаемое воодушевленными энтузиастами.
Рон гордился тем, что, проложив кусками линолеума, вырезанного прямо из пола лаборатории, ненужные свинцовые кирпичи, он создал хорошо работающие фрагменты требуемой установки. Он мог соорудить нечто значительное и высокоточное, не имея ничего, кроме пары собственных рук, стеклореза, оконного стекла, обрывков бумаги, обыкновенной резинки и первых попавшихся болтов и гаек. И, рассказывая об этом, он просто сияет от удовольствия! Из ничего он мог сделать нечто, достойное восхищения.
Кип предложил Рону присоединиться к проекту Калифорнийского технологического института в 1978 году; к тому времени Рон, честолюбивый и хозяйственный, уже разработал в Шотландии свой собственный интерферометр. Он хотел создать недорогой, но достаточно большой прибор. Университет Глазго как раз расстался со старым синхротроном (разновидность ускорителя частиц), и Рону удалось переоборудовать освободившееся пространство под интерферометр, более чем вдвое превосходящий по размеру самый большой из имевшихся на то время в мире, но все же в четыре раза меньший, чем тот, который планировалось построить в Калтехе.
По словам Рона, Кип заманивал его большей финансовой поддержкой фундаментальных исследований в США в целом и в институте высочайшего уровня – Калтехе – в частности. Предложение звучало весьма соблазнительно, но Рону была важна научная репутация Университета Глазго. Недооцененного, как он полагал. В Глазго он мог делать все, что хотел, практически без бумажной волокиты, хотя и при минимальном финансировании (возможно, впрочем, что это последнее обстоятельство как раз было Рону по душе). К тому же его проект в Глазго выглядел конкурентоспособным. Тем не менее перспектива работы в Калтехе манила Рона.
Мучаясь сомнениями, он обратился за помощью к своим коллегам в Глазго, которые всегда были ему опорой (“Я питаю к ним самые что ни на есть возвышенные чувства”, – говорит Рон). Они посоветовали не упускать эту уникальную возможность, но Рон все никак не мог решиться и в конце концов остановился на варианте пятилетнего испытательного периода, чтобы можно было делить время между Университетом Глазго и Калифорнийским технологическим. “Я и понятия тогда не имел, – спокойно объясняет Рон, – насколько положение дел в США отличается от британского. Это было неочевидно для меня. Я не знал, что люди в Америке думают и поступают иначе. Я даже не представлял, ч