Рай никогда не верил, что интерферометр, способный обнаружить астрофизические источники, мог быть небольшого размера. Он слишком хорошо знал физические ограничения, проявлявшиеся в виде шумов прибора. Сменяя один другого, его аспиранты занимались снижением уровня шумов, чтобы довести уровень фона до уровня ожидаемого сигнала. И все же уровень фона оставался в сотни тысяч или даже в миллионы раз выше, чем любые ожидаемые сигналы из космоса. В ходе этих исследований прогнозируемый размер реального детектора неуклонно увеличивался. Рай знал, что у него никогда не будет возможности построить еще один прототип. Он хотел заниматься наукой и работал, не обращая внимания на то, что твердила ему интуиция. Он не понаслышке знал, что такое впустую затраченные усилия, головная боль и кошмары управления персоналом. Но наука требовала от него большой масштабный проект, и он был просто обязан создать огромное устройство – не в полтора метра, и не в три, и даже не в сорок. Единственным решением являлось строительство аппарата длиной в несколько километров. “Мне не нравятся большие установки. Но он [эксперимент] был возможен только при наличии большого объекта. Иного пути не было. Этого требовал научный подход. Я никогда не верил в то, что реально работающий детектор может быть небольшого размера”.
Приближался конец 1970-х. Рай работал с прототипом почти десять лет и за это время выжал из своей маленькой модели все, что можно. Он отправился в Вашингтон, намереваясь поговорить с Ричем Айзексоном – тот курировал в Национальном научном фонде направление гравитационной физики и был единственным человеком, кто мог решить судьбу проекта. Фонд уже выделил какие-то скромные средства на развитие установок нового поколения. Эти деньги достались Древеру (Калифорнийский технологический институт) и – небольшая их часть – Раю (МТИ). Рая пугала сама мысль о расширении проекта. В своей маленькой лаборатории он и его люди могли делать все вручную. Расширение же проекта обещало стать дорогим и трудоемким. Но эксперимент требовал больших земельных участков, расположенных на значительном удалении от Калтеха и МТИ, требовал наличия более сложной установки – короче говоря, все в новом проекте предполагало существенное увеличение масштаба. Так что Раю непременно следовало найти с Национальным научным фондом общий язык.
Программный директор Рич Айзексон был “очень честным, и его невозможно было обвести вокруг пальца, когда разговор заходил о гравитационных волнах. Почему невозможно? Да потому, что он сам работал в этой области”. Айзексон был одним из первых, кто с помощью убедительных расчетов сумел доказать, что энергия может быть потеряна за счет образования гравитационных волн. Айзексон – и как ученый, и как официальное лицо Национального научного фонда – был глубоко заинтересован в поддержке этого проекта со стороны ННФ: ведь никто другой даже не намеревался оказать ему помощь. Гравитация как дисциплина находилась вне зоны компетенции Департамента энергетики, Министерства обороны и даже НАСА. Айзексон же разглядел привлекательные для Национального научного фонда перспективы нового научного направления и понял, что может появиться многообещающий бренд гравитационно-волновой астрофизики, а главное, откроется возможность для изучения явлений Вселенной, невидимых в телескопы. Конечно, наблюдение гравитационных волн было делом рискованным и к тому же технологически почти неосуществимым, но, с другой стороны, в случае успеха это стало бы одним из наиболее фундаментальных достижений современной науки.
Айзексон и Рай любили прогуливаться по берегу Уолденского пруда, находившегося в нескольких минутах езды от дома Рая. Ученый арбитр, обязанностью которого было искать компромисс между деньгами и наукой, вел разговор, а иногда и спорил с одним из своих подопечных так, будто на кону стояли не просто знания, а человеческие жизни. Однако на этот раз Рай сам отправился в Вашингтон, и я не уверена, что поблизости от штаб-квартиры Национального научного фонда нашлись бы привычные их глазу пейзажи; здесь дела обсуждались за столом переговоров, а не во время прогулок. Но мне все равно приятно представлять, как эти два человека беседуют на открытом воздухе, понимая, что недоброжелателям проще подслушать их в помещении. Рай рассказал о своем опыте работы с прототипом, не забыв упомянуть о существующих ограничениях и о противостоянии с академической средой. Несмотря на энтузиазм Айзексона, связанный с научной значимостью проекта, препятствия на пути его осуществления, казалось, ставили на нем крест. Стоимость задуманного определить было трудно, но даже приблизительные предварительные оценки давали цифры, сопоставимые с бюджетом всех исследований по астрономии вместе взятых. К тому же нельзя было не учитывать провал Вебера, “запятнавший” эту область исследований. Идти по его стопам значило восстановить против себя то самое сообщество ученых, интересы которого Айзексон должен был защищать.
Рай дает пояснение:
– Я нередко навещал Вебера в его мэрилендской лаборатории. Мы с ним, так сказать, приятельствовали без приязни. Но я отдавал Джо должное, я это, разумеется, повторяю сейчас и его жене: он заслуживает уважения за то, что стал первопроходцем в этой области астрономии. Он обладал воображением, однако хорошим экспериментатором я бы его не назвал. После него всем нам пришлось нелегко.
Все эти проблемы с Вебером, вообще вся эта история – это же очень серьезно, ведь так?..
(Хотя, добавлю от себя, Айзексон считает нанесенный Вебером ущерб не таким уж значительным. Все усугублялось из-за постоянного возвращения к этой истории, и в настоящее время отношение к ней закостенело.)
Рай сказал Айзексону, что не сможет продолжать работу без уверенности в том, что она принесет научный результат. Он предложил скооперироваться с производственными партнерами и провести тщательный анализ, чтобы определить целесообразность и масштаб затрат на строительство научно обоснованного интерферометра. Если результаты окажутся убедительными и сооружение полномасштабного детектора будет выглядеть осуществимым, то Айзексон получит документально подтвержденные аргументы в пользу поддержки нового проекта. Рай же, со своей стороны, мог бы собрать коллектив ученых, всех тех, кто по-прежнему интересовался возможностью регистрации гравитационных волн. “Я соберу их вместе, обещаю, так я ему и сказал”.
В случае отрицательного результата каждый из них просто пойдет дальше своим путем. Рай, по крайней мере, точно. Представляю, как они пожимали друг другу руки, чтобы скрепить договоренность.
Рай и его команда из МТИ потратили три года на исследование, результаты которого были изложены в документе, получившем название “Синяя книга”. Когда Рай был уже практически готов представить свои выводы Национальному научному фонду, он встретился с Кипом и Роном в Италии, на конференции, посвященной общей теории относительности.
– Со мной был мой сын. Я тогда вообще впервые взял его с собой. Ему было тринадцать или четырнадцать. Помню, туда приехали немцы, приехали шотландцы, группа Древера и Кип тоже были там. И мы обсуждали, как объединить наши усилия, когда исследование подойдет к концу.
Ну, так вот, Бенджамин, мой сын, был со мной, когда я встретился с Кипом и Древером. Я рассказал им обоим про “Синюю книгу”, и Кип, который к тому времени уже работал на меня, заявил: “Зачем нам открывать это для всех? Людям это не интересно, а нам, наоборот, очень интересно”. Он хотел, чтобы сотрудничество ограничивалось только двумя университетами: Калтехом и Массачусетсом. Не знаю, почему я тогда согласился на это, но я согласился. Отчасти потому, что очень уважал Кипа. Я и до сих пор питаю к нему любовь и уважение. Короче, он предложил, а я подумал – почему бы и нет? В общем, все дело было в моем отношении к Кипу.
Я тогда еще не знал Рона Древера; до той самой ночи в отеле я и не догадывался, насколько у него сложный характер. И вдруг, совершенно внезапно, до меня дошло, что я имею дело с человеком, у которого полностью поехала крыша. Я все твердил и твердил ему про свой план, про то, как мы будем работать вместе, но он был абсолютно непоколебим. Он заявил: “Не для того я пришел в Калтех, чтобы работать с тобой. Я хочу заниматься собственным проектом. Так зачем же мне с тобой сотрудничать?” Мы проспорили с ним всю ночь, в смысле – до позднего вечера. Сын тоже был там, и он просто не верил своим ушам. Кип все пытался найти компромисс. А Бен потом сказал мне: “Чего ты добиваешься? Этот тип явно не хочет работать с тобой. Так какого черта ты ему навязываешься?” И я ответил: “Но он же не сможет сделать все сам. И я не смогу. Проект слишком большой. Мы должны отыскать какой-то способ объединиться”.
На самом деле эта проблема так и не была решена. Я мог бы еще целый год уговаривать Рона работать вместе, но Кип в конце концов убедил меня в необходимости подготовить совместный доклад Калифорнийского технологического института и Массачусетского технологического.
(Ради исторической точности приведу здесь слова Кипа: “«Синяя книга» была, безусловно, подготовлена в МТИ, некоторые добавления туда внес Стэн Уиткомб из Калтеха”.)
Итак, Рай продолжает:
– Мы сделали презентацию – в октябре 1983-го. я надеялся, что окончательную. Меня до смерти напугала указанная сумма – реализация идеи должна была обойтись в семьдесят миллионов долларов. огромные деньги, но именно столько насчитали промышленные эксперты. Эксперимент должен был проходить на двух площадках, это было ясно, но в целом – не предложение, а голый скелет. Рон Древер, втянутый во все это Кипом, кричал и топал ногами. Он не хотел в этом участвовать, он хотел проводить собственные исследования. Делать все сам. Кип, который тогда еще плохо представлял себе, как творится большая наука, пытался его переубедить.
Тут наши с Кипом версии того, как все происходило, расходятся. Я понимал, что такой проект не мог быть осуществлен одним университетом. И должен был убедить в этом Кипа. Кип теперь уверяет, будто это было похоже на свадьбу под дулом пистолета. Но свадьба была неизбежна. Я точно знаю. Думать иначе попросту нелепо. И Национальный научный фонд в конце концов дал добро, хотя времени им потребовалось довольно много.