Брагинский убедил Кипа в том, что регистрация гравитационных волн увенчается успехом, и Кипу, разумеется, не хотелось оказаться в проекте в качестве простого консультанта русских. Рай говорит по этому поводу вот что: “Существовали определенные сложности. Кип знал, что на тот момент Брагинскому трудно было бы покинуть Россию. Шла холодная война. Я понятия не имею, каким образом ему вообще удавалось выезжать за границу, но ему удавалось. Так что я подозревал его в связях с КГБ. Правда, ездил он всегда один, без жены и детей, которые оставались дома как заложники.
Но пойми, это всего лишь мое предположение. Впрочем, выглядит оно весьма правдоподобно”.
Кип, однако, заверил меня, что Брагинский никоим образом не был связан с госбезопасностью, хотя и являлся членом коммунистической партии, “не занимая в ней никаких постов”. Возможно, Брагинского выпускали за рубеж из-за желания советских властей похвастаться перед Западом. То была эпоха политических спекуляций, пропаганды и краснобайства, и СССР извлекал пользу из чувства уважения, которое испытывали к Брагинскому иностранные ученые. Ему позволялось ездить в заграничные командировки, чтобы он демонстрировал превосходство советской науки. “И все-таки, – добавляет Кип, – возможно, просто ради того, чтобы показать, кто в доме хозяин, Владимиру несколько раз отказывали в выездной визе, а однажды аннулировали ее прямо в аэропорту, перед самой посадкой в самолет”.
Итак, именно Брагинский был бы самой подходящей кандидатурой для приглашения в Калтех, и мысленно он уже даже воображал себе собственную жизнь после переезда в либеральную, солнечную и беззаботную Калифорнию. Но суровые последствия этого поступка для тех, кого ему пришлось бы оставить на родине, страшно было представить. В итоге Брагинский так и не покинул Советский Союз, но даже оттуда, издалека ему все же удалось принять участие в работе над детекторами. Группа Брагинского и сегодня сотрудничает с LIGO.
Рай вспоминает, что через несколько месяцев после их встречи в 1975 году Кип спросил его, хочет ли он участвовать в проекте. А Рай ответил: “Позвольте сразу вас предупредить, что у меня ужасная ситуация. Я мало публиковался, так что никакая комиссия мою кандидатуру не одобрит”.
– Забавная тогда вышла история. Кип все же настоял на своем и уговорил меня подать заявку. Я отправил ему резюме, а спустя некоторое время получил от него записку: “Здесь же не хватает нескольких страниц, да?” После этого я понял, что стараться мне смысла нет.
– Большой роли при обсуждении кандидатуры Рая в Калтехе это не сыграло, – уверяет Кип. – Я нисколько не сомневался, что назначение Рая профессором обязательно состоится.
(Когда в декабре 1977 года был составлен список соискателей, Райнер Вайсс значился в шорт-листе вторым.)
Однако же в 1975 году, в ту ночь, когда они встретились в Вашингтоне перед заседанием комитета НАСА, Рай предложил другого кандидата, чье имя позже еще всплывет в Калтехе в процессе отбора претендентов. Рай вспоминает: “Я не был лично знаком с этим человеком и никогда его не видел, но знал, что он очень умен. Я говорю о Роне Древере. Именно его кандидатуру я и предложил тогда Кипу”.
Глава 4Рон Древер
Рон Древер с самого детства отличался бережливостью. Рональд Уильям Прест Древер родился в заурядной шотландской деревне. Его семья считалась бедной даже по экономическим меркам того времени, хотя отец Рона, Джордж Дуглас Древер, выросший в промышленном городке неподалеку от Глазго, и сумел стать врачом (но, по всей видимости, не слишком удачливым). Мать, Мэри (Молли) Фрэнсис Мэтьюс, родилась в глубинке английского графства Нортумберленд, в местечке неподалеку от границы с Шотландией. Детство она провела в “большом старом фермерском доме”. Ее семья проживала наследство, достаточное для того, чтобы никому из домочадцев не потребовалось работать. Они могли просто жить, хотя и не то чтобы слишком хорошо, говорит Рон. В общем, большую часть жизни обстоятельства обязывали его быть бережливым; впрочем, особо это Рона не тяготило.
Первый дом, который родители Рона приобрели совместно, назывался “Саузкрофт” и располагался на главной дороге Бишоптона (округ Ренфрушир, Шотландия). В этом селении было примерно 700 жителей. Как я узнала от младшего брата Рона – Джона, или Иэна, – за дом они выложили 200 фунтов, все состояние, доставшееся их матери в приданое. В “Саузкрофте” мать Рона с радостью занялась садоводством, решив оставить в прошлом свое умение ухаживать за лошадьми и коровами. Отец украсил входную дверь табличкой с надписью “Доктор Древер”, и в доме, где нашлось место не только для медицинского отцовского кабинета, но и для аптеки (потому что сельские врачи были еще и провизорами), воцарилась беспокойная атмосфера быта провинциального эскулапа. Иногда пациенты становились невольными свидетелями того, как Рон, или его брат, или оба они вместе принимали ванну в единственной в доме ванной комнате. Автомобиля в семье не было. Мать Рона вообще не умела водить машину и, несмотря на капризы шотландской погоды, всегда ездила на велосипеде – как и его отец, добиравшийся до своих пациентов по неровным и разбитым дорогам.
Болели в селении часто, но заработки у врача были весьма скромные. В общине царила повальная безработица, местная экономика находилась в упадке – обычное, к сожалению, дело для того времени. Хотя подобные невзгоды, сказываясь самым неблагоприятным образом на здоровье местных жителей, и вынуждали последних чаще обращаться за медицинской помощью, услуги хорошего врача были им не по карману. А вот отец Рона редко брал деньги со своих пациентов. Они просили о приеме лично или – изредка – письменно, а иногда – даже по телефону. Местная телефонистка миссис Вудро принимала звонки на коммутаторе, который был возле почты, прямо на вокзальной площади; сначала она сообщала звонившему название селения, а потом переводила звонок в дом доктора Древера – его телефонный номер был “Бишоптон 57”. Со временем пожилой сельский врач (которого сыновья Древера прозвали Старым Пнем), то ли сознательно, то ли просто потому, что так сложились обстоятельства, передал всю свою практику доктору Древеру. Постепенно тот занял в Бишоптоне все официальные медицинские должности: врач местного казначейства, судебно-медицинский эксперт, промышленно-санитарный врач, страховой инспектор и даже врач почтового отделения.
Рон родился 26 октября 1931 года. Роды, проходившие в домашних условиях, оказались трудными. Принимали их местная акушерка из ближайшего города Пейсли и врач из какого-то соседнего городка, которых срочно вызвали, когда состояние роженицы ухудшилось. Отец Рона делал анестезию хлороформом, пропитывая им кусок ткани. Рона вытащили в этот мир с помощью пугающего и сегодня уже редко применяемого инструмента – акушерских щипцов. Рон рос трудным ребенком, и его брат Иэн полагает, что в этом, возможно, были виноваты именно щипцы. (Этот инструмент, медицинский и символичный, сохранился в специальной “родильной” сумке, которую Древер-старший продолжал использовать в своей практике.) Рон был капризен, иногда даже не в меру капризен, и вечно требовал поддерживать в доме чистоту и порядок. Иэн характеризует брата, используя особое шотландское словечко pernicketie — “привереда”. Однако близкие души в нем не чаяли. Рон всегда нуждался во внимании и никогда не испытывал в нем недостатка, так же, как и в заботе и ласке.
В непростом нраве сына его мать винила няню Уиллу. Но Иэн с ней не согласен: “Проблема заключалась вовсе не в матери, отце, Уилле или в ком-то еще. Просто была у Рона такая вот личная особенность”. Уже после того, как Иэн, покинув родительский дом, сам стал врачом, он впервые всерьез задумался, откуда брался тот вихрь, который всегда создавал вокруг себя его старший брат. “Знаете, я ведь и понятия не имел, сколько беспокойства доставлял Рональд, пока я сам не пошел в школу и не осознал, что мир, весь наш мир, вращался вокруг него”.
Брат Рона припоминает какие-то случайные эпизоды, красочно иллюстрирующие их с братом детство. “К нашей огромной радости, давний друг отца дал ему ссуду на покупку автомобиля Morris Oxford ‘Bullnose’. Это было большой удачей. Единственная проблема состояла в том, что у автомобиля в принципе отсутствовали двери: чтобы забраться в него, приходилось перелезать через высокий борт. Маме, часто нарядно одетой, особенно когда мы отправлялись в гости, было страшно неудобно это делать… Сам-то я эту машину не помню, но слышал о ней множество рассказов. К примеру, о колесе, которое однажды прокатилось мимо моего семейства у поворота за Дамбартоном. Все принялись высмеивать неизвестного бедолагу-водителя, потерявшего колесо, как вдруг наша собственная машина ужасно накренилась и осела, то есть это было наше колесо. Или о поездках в разные места, туда, где ярче светило солнце, и неважно, далеко ли был пункт назначения и насколько сложным мог оказаться маршрут. О пикниках в Троссачсе, об узких полузаброшенных дорогах, о местечках на берегах реки Клайд, куда наше семейство ездило навещать многочисленных замечательных тетушек, дядюшек и друзей”.
Дядя Рона, Джон Ричан Древер по прозвищу Рэк (“это значит холостяк”, пояснил Рон), был художником, но из-за того, что в находившейся в экономическом кризисе Шотландии спрос на изобразительное искусство оказался невысок, ему пришлось податься в судостроители. (Иэн рассказал мне, что Ричаны породнились с Древерами, еще когда обе семьи жили земледелием на Оркадских островах. Завоевавшие острова викинги дали местным жителям унизительные имена. “Ричан”, уверяет Иэн, означало “отбросы”, а “Древер” – “отребье”.) Рэк (“сама жизнерадостность, наша всегдашняя опора”, – уточняет Иэн) временно жил в их семье, когда писал статьи в газеты и учился на заочных курсах декоративно-прикладного искусства.
Всеми своими практическими навыками Рон обязан дяде Рэку. Именно он объяснил племяннику, как устроены двигатели и различные механизмы, познакомил со всевозможными любопытными инструментами и даже обучил искусству тонкой художественной резьбы.