то факт. Но я, успев за эти дни узнать тренера ближе, прекрасно понимал, что даже если он потом пожалеет о принятом решении, то для меня все равно ничего не изменится. Владимир Степаныч был той твердолобой породы людей, которые крайне болезненно переживали собственные ошибки.
— Вон, — на этот раз куда более спокойно повторил тренер, указывая пальцем на выход из зала.
— Уверены? — уточнил я.
— Я все сказал, на моих тренировках тебя не будет.
Обидно, досадно, но я только лишь плечами пожал. Так — значит, так. Чему меня научила собственная спортивная карьера, так это не спорить с тренером. Тренер, как покупатель, всегда прав.
— Ваше право…
Я медленно снял с себя все-таки повешенный Степанычем свисток, вернул ему, а сам поплелся к выходу. Но на половине пути услышал за своей спиной слова:
— Владимир Степаныч, это я виноват, Боец здесь ни при чем, — голос принадлежал Танку.
У меня глаза на лоб полезли, и как-то само собой получилось, что я сбавил шаг.
— Следом пойти хочешь? Так мы это запросто устроим! — зарычал тренер.
— Нет же. Но если кого и выгонять, то точно не его, — Танк внушительно пожал своими огромными плечами.
Ну а следом как скороговоркой выдал:
— Я по дурости с собой ствол прихватил, думал, если конфликт криво развернется, то коленки борцам поотстреливаю. Вытащил пистолет, думал стрелять, когда их в два раза больше и они на нас буром поперли…
Если короче — Танк прямо подводил к тому, что я сумел избежать конфликта и из кровавой, возможно, фатальной потасовки перенести выяснение отношений в зал.
— Поэтому если и виноват кто, то я, — он удрученно развел руками в стороны. — Извините, пожалуйста, тренер.
Степаныч внимательно слушал, руки во время рассказал на груди скрестил — рожа перекошенная, недовольный явно. Но перебивать не стал. Я предположил, что тренер ждал, когда Танк выскажется, чтобы переключить на него негатив, он-то с тех пор, как меня отчитывал, не успел остыть. Логика подсказывала, что Танк сейчас вслед за мной из зала пойдет, если не замолчит, и тренер его с соревнований снимет. На хрена, спрашивается, он свой язык развязал на пустом месте — непонятно, я-то даже его об этом не просил. Но тот факт, что он за меня решил впрячься, лишний раз показывал, что Танк настоящий мужик и сердце у него большое.
Танк не замолчал. Сюда же он ввернул рассказ про каратистов, которые к нам шли качать права за свист.
Тренер дослушал, кивнул задумчиво, повернулся ко мне.
— Боец, это правда, что ты Танку шмальнуть не дал? — совершенно спокойно спросил он.
— Правда, — подтвердил я, застыв уже у самых дверей зала.
— И с каратистами это не какое-нибудь гонево, а было так?
Отнекиваться я не стал, начнешь пытаться Танка как-то выгородить, значит, поставишь под сомнения все его слова. Степаныч медленно набрал полную грудь воздуха, резко выдохнул.
— Иди-ка сюда, защитничек.
Я вернулся, немного напрягшись, что он по новой начнет гашетку топить, а у меня без того настроение испорчено. И все к этому шло. Владимир Степаныч на меня внимательно уставился и снова пошевелил усами.
— Так, мои родненькие, давай расходиться. Танк, Боец и Шиза, меня слушаем — завтра даю день на восстановление, а потом в зал, на финальный отбор. В восемь, чтобы как штык были.
Я изумился: неплохо так он в полете на сто восемьдесят градусов переобулся! Неужто только что просто показательная порка была? Или Степаныч так впечатлился словами Танка? В зале было тихо, ни вздоха, ни скрипа. Следом тренер добавил:
— А ты, Боец, останься, поговорить надо.
Пацаны, которые, так же как и я, не поняли ничего, вышли из зала, уже в коридоре начав перешептываться, дивясь решению тренера. А Владимир Степаныч мне на свою подсобку показал.
— Заходи.
Прошли внутрь, я на стул сел, к столу приставленный. Тренер свое место занял, сразу в ящик стола полез. На столе появилась бутылка из-под водки, но не с водкой, а с какой-то мутноватой жидкостью, смахивающей на самогон. Взял из шкафчика со стеклянными дверцами два граненых стакана. В одном из них на дне лежала дохлая муха, ее тренер ловко из стакана выбросил и дунул в посудину — теперь чистая, значит. Следом энергично потер ладонями и, открыв бутылку, методично разлил мутноватую жидкость по стаканам, граммов по пятьдесят. Закончив, подвинул один стакан ко мне, другой к себе поставил.
— Выпьем давай, Боец.
— Так я же к боям готовлюсь…
Видя, что я не до конца понимаю, что происходит, Степаныч подвинул тару еще ближе.
— Иногда можно, чисто в профилактических целях, — заверил тренер.
Ну раз в профилактических, я отказывать не стал. Да и куда было деться? Взял стакан, чувствуя резкий запах спирта. Крепкая штука, судя по всему. И на вкус совсем не аппетитная. Выпили не чокаясь. Горло как обожгло — действительно самогонка, что-то вроде хреновины. Степаныч вместо закуса занюхал тыльной стороной ладони. Закуски у нас не нашлось, хотя самогонка с первой же рюмки хорошо так по мозгам ударила.
— Уф, хорошо, — вздрогнул Степаныч и похвастался. — Сам делал, настоечка фирменная. Понравилось, Боец?
— Очень даже ничего, — тут же подтвердил я.
Хотя, признаюсь честно, будь у меня выбор, я бы такое пойло не пил. Тем более без закусона. Помолчали. Степаныч себе еще самогона налил, а вот мой стакан перевернул вверх дном, давая понять, что с меня хватит и профилактика на этом закончилась.
— Ну а теперь как на исповеди, в глаза мне глядя скажи, Танк правда ствол вытащил или он мне по ушам ездит?
— Не вытащил. Хотел, но я сказал ему, что это не лучшая идея, Владимир Степаныч, вот он и одумался.
— И ты разрулил конфликт сначала с борцами, а затем с каратистами, — задумчиво протянул тренер. — Боец, вот как на духу, ты мне молодого меня напоминаешь, смотрю и радуюсь. Я ж Танка хорошо знаю, он ко мне в секцию по боксу ходил, до кандидата в мастера спорта по юношам набоксировал. И он всегда был… как бы это сказать… взрывной! Меня только слушал, а вот кто другой слово поперек вставит, так…
И Степаныч стукнул кулаком о ладонь.
— Уж поверь мне, не было бы тебя, пострелял бы их Танк к хренам собачьим, а тут тебя послушался… — тренер глаза сузил, на меня посмотрел. — А я еще и до этого думал, оставлять тебя на тренировках или нет.
— Не доработал? За что выгнать хотели? — спросил я, деликатно умолчав, что десять минут назад Владимир Степаныч именно что меня из зала выгонял.
— Какой не доработал, твоей пахоте много кто позавидует, по спортивной части у меня к тебе вопросов нет.
— В чем тогда дело, рожа моя не нравится, Владимир Степаныч?
— Неа, рожа как раз пришлась ко двору, погодь секунду, — тренер опрокинул в себя еще одну порцию самогонки и на этот раз чуть дольше занюхивал локтем. — Тут другое. Заур ко мне приходил.
Он многозначительно ткнул в меня пальцем, как будто я и сам должен был знать, почему.
— Говорил, что ты отлично с делами нашей группировки справляешься. Намекал, чтобы я тебя с подготовки снял. Освободил, так сказать, для дел более нужных.
Я быстро смекнул, что происходит. Мои успехи последних дней были замечены руководством. И тому же Зауру такие как я были нужны на улице, а не в зале.
— А вы что ответили?
— Время взял подумать, чтобы не пороть решение сгоряча, — признался Владимир Степаныч. — Я тебе так скажу, что если Заур ко мне с такими запросами приходит, это в тебе сам Демид заинтересовался. Хотят тебя поставить более серьезные вопросы решать, чем пехотинцем по ларькам бегать. Язык мой — враг мой, Боец, и если Демид узнает, что я тебе про все это говорю, то хреново будет. Но я у тебя спрошу, как ты сам хочешь?
Я взгляда не отводил и сразу спросил:
— Вы как считаете, тренер?
— Дюже ты, гад, этакий талантливый… — вздохнул тренер. — Я хочу на тебя свое вето наложить. Оставить тебя в зале хочу. Но я ж не дурак, понимаю, какой перед тобой шанс выпал, чтобы по этой жизни хорошо устроиться.
Я не знал, о каком праве вето шла речь. Судя по всему, у Владимира Степаныча с Демидом существовала договоренность, что некоторых ребят, из тех, кто покажется ему наиболее талантливым, будут оставлять, и они станут по спорту двигаться, а не по криминалу.
Что касается намерений Заура и Демида о том, чтобы меня повыше в бандитской иерархии поднять, тут я был категорически не согласен. Я-то изначально в группировку шел, чтобы выжить, хоть как-то удержаться на плаву, потому что таланты моего реципиента нигде, увы, не пригодились. И денег, которые я получал на улице, как выразился Степаныч, «с ларьков», мне хватало. Как таковые карьерные перспективы в рядах кладбищенских меня не интересовали. Поэтому ответ на вопрос тренера лежал на поверхности.
— Я хочу остаться в зале, — твердо сообщил я о своем решении.
— Хм… — удивился тренер. — Вот как?
Решение его явно удивило. Наверное, почти любой на моем месте бы попался на крючок повышенного интереса со стороны самого Демида Игоревича, и тренер думал, что меня придется уговаривать. Почву готовил даже. Но вместо всяких уговоров я согласился сразу, застав врасплох Владимира Степаныча.
— Ты уверен, пацан? — даже переспросил он.
— Спасибо, что оставили меня в зале. Это важно.
Я поднялся из-за стола и пошел на выход, заверив, что послезавтра буду на тренировке и попытаюсь оправдать возложенные на меня надежды.
— Давай, Боец, всего хорошего, а я перед Зауром сам тебя отмажу, ну, по крайней мере, попробую. Глядишь, и правда что получится из тебя годное…
Разговор с тренером заставил крепко задуматься. Я вообще-то предполагал, что если стану качественно делать работу для группировки, то очень скоро меня заметят и захотят взять в оборот. Все эти тренировки, зал и прочее — это была, по сути, лишь производная от более банальных дел в виде зарабатывания для кладбищенских бабок. Разумно, что если кто-то из пехотинцев выделялся, то его брали в оборот. И отчего-то мне думалось, что разговором с глазу на глаз между Зауром и Степанычем тут не отделаешься.