За самовольное оставление поста, за то, что бросил я беззащитной воинскую святыню, меня должны немедленно снять с караула, посадить под арест, а потом отдать под суд. Начальнику караула должны впаять строгий выговор с занесением в личное дело (т.е. надолго испортить парню карьеру), командиру моей роты указать на неполное служебное соответствие (т.е. пригрозить отстранением от командования ротой).
-Саша, - спокойно не глядя на меня, обращается дежурный по части к начкару, - ты с этим уродом сам разберись, а я пошел.
Капитан уходит, а я стою у знамени части: «не жив не мертв».
-Ну и в чем дело? – тихо спрашивает меня начкар.
Объясняю, сильно стараюсь чтобы голос не дрожал, не очень то и получалось. Сашка Петровский молча уходит в караульное помещение, затем возвращается и приносит две таблетки активированного угля. Таблетки я выпил, полегчало, дальше караул прошел без происшествий. Это только присказка, а сказка впереди.
Только с караула сменились, так меня сразу вызывают к ротному.
-Мне дежурный по части сообщил о вашем поступке, – испепеляя меня взором, начал говорить командир роты.
Я стою в офицерском помещении по стойке «смирно» и знаю: пощады не будет. Желудок жалобно урчит, душа в пятках.
-Вы что это себе позволяете товарищ ефрейтор?! – не надеясь получить совершенно ненужный ему ответ и повысив голос, спрашивает капитан Акосов.
Что он мне потом еще сказал, я вам передать не могу, но смысл был такой: «что раз такой нехороший солдат и навязался на его голову, то он его или убьет, или превратит в хорошего бойца». Ротный у нас гиревик был, мастер спорта, гирька 32 кг. у него в ручках как пушинка летала. Дальше я стал летать в помещении как та пушинка и все искал пятый угол. Помещение небольшое было, и потому пятый угол я нашел довольно быстро, вышиб головой дверь и вылетел на белый свет, без видимых повреждений.
Так если бы это только один случай был, увы нет.
В батальонной батарее СПГ [2] у меня земляк служил. Танков у духов и в помине не было, стрелять из СПГ не по кому, вот потому-то батарейцы в основном несли службу в боевом охранении. Ребята отлично устроились. Сами оборудовали блиндажи, всячески территорию батареи облагородили, с местным населением афганцами наладили взаимовыгодное сотрудничество. Батарейцы им деревянные ящики от боеприпасов поставляют, те им жратву на выбор. Кудряво жили, я так им завидовал. Но самое главное брага у них почти не переводилась и даже свой самогонный аппаратик умельцы сварганили. Принес я земеле сувениров, пару ручек и китайский фонарик, что взял на последней операции. Пока «за жизнь» болтали, он меня самогонкой угощал и еще в дорогу фляжку с бражкой дал. Возвращаюсь я в роту песенку распеваю весь такой счастливый ну просто до потери бдительности счастливый и не вижу, что мне навстречу тигром крадется «корейский фельдмаршал» Эн. Он как раз в эту батарею с проверкой шел. Эн и сам выпить не дурак, вот и был возмущен до глубины души, тем что никак у батарейцев не может найти и конфисковать аппарат и наличный самогон. Батарейцы свое «личное счастье» отлично прятали. Но «корейский фельдмаршал» Эн попыток не оставлял и частенько их навещал. Когда я начальника штаба батальона капитана Эн заметил, то бежать было уже поздно. Память у Эн военная была, и личный состав батальона он не только в лицо помнил, но и по фамилиям и прозвищам знал.
-А позор татарского народа! – радостно приветствовал он меня, зловеще сощурив и без того узкие глазки.
Сам Эн был корейцем, отсюда и прозвище «корейский фельдмаршал».
Дело было летом и форма одежды у меня была соответствующая. Обут в трофейные раздолбанные и дырявые кроссовки, на потрескавшемся кожаном ремне висит фляга, на груди болтается пулемет, на чреслах длинные выцветшие сатиновые трусы, вот и вся форма. Сам длинный худющий, наголо стриженный, дочерна загорелый с облупленным толстым носом. Но невзирая на внешний вид позором я себе не считал. С подогретой алкоголем обидой я напомнил Эн что это Корея входила в монгольскую империю, а не наоборот, и кто является позором своего народа вопрос дискуссионный. Спорить Эн не стал, обнюхивать тоже, и так ясно что солдат пьян.
-Где эти мерзавцы самогон прячут? – закричал Эн и потом вкрадчиво пообещал, - скажешь, я забуду, что тебя встретил. Нет? Не взыщи!
-Да вы что товарищ капитан уху ели? – совершенно искренне возмутился я и от крайнего изумления развел руками.
Эн не стал визжа цитировать уставы, этот офицер службу знал. Не разоружая меня, но отобрав флягу с брагой, он предложил мне следовать за ним. Я чуть расстроившись побрел в штаб батальона. Эн зашел в штаб, я остался мяться у порога. Через пару минут Эн выходит из помещения в руках у него две пары боксерских перчаток.
-Ну алкаш! – протягивая мне перчатки без улыбки заметил Эн, - Посмотрим на что ты способен.
За пять лет до призыва я аж три месяца занимался боксом, и был даже удостоен третьего юношеского разряда. Об этом я честно перед боем предупредил офицера. Капитан только ухмыльнулся, он то был мастером спорта по боксу. Прямо на первой минуте схватки я был нокаутирован. Вставать с земли не хотелось, но Эн бесцеремонно толкнув меня ногой предложил продолжить поединок. Выблевав выпитый самогон, я с трудом поднялся и продолжил бой. Три нокаута, за две минуты, вот результат поединка между пьяным и наглым солдатом и трезвым, злым «корейским фельдмаршалом». На третьей минуте раунда уже протрезвев я все же умудрился боковым справа заехать Эн по широкой скуле. Капитан разозлился не шутя и так мне двинул, что я только почувствовал как кто-то поливает меня водой. Открываю глаза, фокусирую взгляд, льет из канистры на меня воду батальонный писарь. Осторожно осматриваюсь, Эн в пределах видимости нет. Облегченно вздыхаю и с трудом встав поплелся в расположение роты. Голова гудит, бровь рассечена, губа разбита, сам трезв как стеклышко. На следующий день после построения встречаю Эн у батальонной кухни.
-Здравия желаю товарищ капитан, - по-уставному приветствую я Эн и вытягиваюсь по стойке «смирно»
-Брага дрянь была, - рассматривая меня злобно ворчит Эн, - какое уж тут здоровье.
И приказывает мне:
-На тренировку к штабу батальона бегом марш!
-Товарищ капитан? - пытаюсь увильнуть я от бокса, и жалобно заискивающе улыбаюсь, - Первая рота с операции пришла и трех духов в плен привела. Может на них потренируетесь?
-Разве вы не знаете товарищ солдат, - возмутился Эн, - что избиение военнопленных строго запрещено?
Если бы я сам не видел как Эн проводит на операциях допросы, то безусловно бы ему поверил, так искренен был его тон, таким неподдельным было его возмущение, а Эн между тем продолжал:
-Нет в тебе солдат, подлинного советского гуманизма, да что там, - посетовал Эн и безнадежно махнул рукой, - в тебе даже совести нет, хоть бы предупредил, что брага хренова.
-Да я товарищ капитан … - начал было оправдываться я, но Эн ничего не хотел слушать:
-Солдат! На тренировку бегом марш!
Еще три дня я был спарринг – партнером капитана Эн в его занятиях по боксу. Потом он нашел другую дисциплинарную жертву. О том, что он меня встретил пьяного с оружием и в не расположении роты, о том, что я его фактически послал на хер Эн никому не докладывал. Не той пробы был мужик, сам все проблемы решал, как умел. А решать и бить он умел неплохо, уж можете мне поверить.
Вот так или почти так дисциплину у нас и поддерживали. А что было бы лучше, суд, а потом дисбат или зона? Вы решайте как хотите, но у нас в батальоне жалоб вышестоящему командованию на неуставные взаимоотношения не было.
Можно было исключительно по уставу отношения между военнослужащими построить? Ясный день, как дубовый пень! Можно! У нас даже плакатик в ленинской комнате висел на стене: «Живи по уставу! Завоюешь честь и славу!» Что из такой попытки вышло бы, я вам расскажу. Был и такой случай, пытался один боец по уставу жить, но честь и славу он не заслужил.
Как его имя и в каком конкретно подразделении он служил, я говорить не буду. Зачем? Я его немного знал, романтичный юноша был, в десант и в Афган добровольцем напросился. И сейчас мне его искренне жаль. В роте куда он попал служить в самом начале, он там что-то с бойцами не поделил и был избит.Дело самое заурядное, обычное для мужского коллектива. Боец побежал жаловаться к командиру роты. Ротный вызвал его обидчиков и для порядка их отчитал. Бойцу же офицер порекомендовал, больше к нему не бегать, а то ему же хуже будет. Боец возвращается в палатку и его бьют посильнее, и кроме того объясняют, что стучать на товарищей очень нехорошо. Боец бежит с жалобой к комбату. Комбат вызывает ротного достает «вазелин» и морально вваливает бедняге офицеру «по самое не хочу» за неумение работать с личным составом. Ротного солдаты уважали, и за полученную им обиду, бойцу хотят сурово отомстить. Офицер просит их пожалеть дурака, его слушают и бойца больше не трогают. Но зато весь личный состав включая и офицеров роты подвергает его полной обструкции. Боец пребывает в обиде на жизнь и тяжело переживает крушение романтических идеалов.И вот рота возвращается с боевой операции и вся затаренная барахлом. Боец, которого на операции не брали, видя принесенные трофеи невоенного характера, решил, что настал его час поквитаться с обидчиками. Он потихоньку приходит в особый отдел бригады и докладывает: так мол и так; а вся ***рота, включая и командный состав, мародеры.
А бригадные особисты и без него все это распрекрасно знают. Сами такими вещами баловались. По-настоящему по служебному особистов волновало три вопроса: обеспечение контрразведывательного режима; пресечение возможности перехода военнослужащих к противнику; пресечение возможной утечки оружия и боеприпасов.
Особисты словесно хвалят бойца за проявленную бдительность, а один из них хорошо ему знакомому начальнику разведки бригады в частном порядке сообщает: «Ой ребята! Это конечно ваше дело, но смотрите как бы вся эта вонь дальше не пошла, мы конечно рапорт придержим …свои люди как никак … а вы сами уж как-нибудь разберитесь»