- Ты Славик, наверно ждешь, что тебя в скульптуре увековечат, - от скуки начал я подкалывать сослуживца, поудобнее усаживаясь на жесткой броне, - герой десантник с афганским ребенком на руках. Дети несут к постаменту памятника цветы, а ты весь убеленный сединами ветеран, учишь их интернационализму на уроках мира.
Все, кто сидел рядом рассмеялись и тут же наглотавшись пыли стали кашлять.
- В лобешник тебе что ли двинуть? Может ты хоть так свой поганый язык прикусишь, - задумчиво произнес Славян повернувшись в мою сторону, потом сжал пальцы во внушительный кулак и продемонстрировал мне.
Я тут же заткнулся. Славян до призыва занимался боксом, удар кулаком в лоб был его «коронным» приемом. Разок на спор он этим ударом свалил быка, правда бычок был небольшой весь заморенный всего то на пару центнеров тянул, вот только я в ту пору весил всего шестьдесят пять кг. с гаком да и то если в полном боевом на весы вставал.И ещё, он уже отслужил полтора года, а я только что прибыл в часть после учебки. Если бы он мне зарядил бы своим кулачищем в лоб то, что там «то» я узнавать не захотел и дальше помалкивал.
- У меня дома младший братишка остался, - сообщил Славян отвернувшись от меня, и стал смотреть по ходу движения машины, а еще через минуту с грустью и сожалением добавил, - бедные детишки, как же вам тут хреново живется, а вот у нас дома ….
Дети Афганистана. Если сейчас сравнить, то разница в возрасте между нами была не так уж и велика, нам тогда было восемнадцать – двадцать, а тем кто с задорным смехом бежал за нашими машинами было от десяти до пятнадцати лет. Только мы были уже солдатами, а они еще оставались детьми.
Вот такими мы и запомнили вас, веселыми босоногими оборванцами, без злобы и ненависти, только ради мальчишеского озорства выпрашивавшие подарки.
А памятник Славке поставили. На кладбище его родного города. Его убили за месяц до увольнения. Но кроме его брата цветы к нему никто не приносит. Его родители уже умерли.
Я знаю, что вы меня не услышите, но все равно скажу: Афганцы! Вы сумели выстоять против советской, самой лучшей армии в мире, десять лет вы воевали с нами, у нас один призыв менял другой, а вы оставались без смены и от года к году становились сильнее. На всех войнах, с оружием в руках вы защищаете и защитили своё право жить по своим обычаям и законам. Такой народ нельзя не уважать.
Но это когда еще будет, а сегодня шестого сентября одна тысяча девятьсот восемьдесят первого года от места сбора нашей роты мне навстречу бежит довольный улыбающийся Муха и кивая на полную продуктов плащ накидку, кричит:
- Жратвы набрали? Молодцы!- Афганский брат Жука нас угостил, - хохочет Филон и уклонятся от подзатыльника, который ему хочет отвесить разъяренный Жук.- Жук! – орет идущий за Мухой, Лёха, - А у тебя что тут брат есть?- Ага! – смеюсь я, - все люди братья, а жуки так они всем братьям братья …
И бросив плащ – накидку убегаю от доведенного до белого каления нашими подначками, Жука.
Глава 7
Афганистан. Первое октября.Файзабад. 1981 год Рождества Христова 1401год по хиджре - мусульманскому летоисчислению.
Все так же знойным маревом дымится воздух, не спадает жара и камни как раскаленные стали. В беспамятстве плыву как волнам, опала волна вниз – прошлое вспомнил, подняла волна верх – будущее грезится. Морок одним словом, бывает такое от жары и потери крови. А пора, пора возвращаться, не домой, на перевязочный пункт первого батальона, в горный массив под Файзабадом, возвращаться на войну …
-Эй боец! Ты спишь что ли? – открываю глаза, теребит меня за плечо фельдшер.
-Вертолеты пришли! Сам дойдешь?
Закидываю за спину РД, беру пулемет и ковыляю к вертолету.
-Ты куда это с пулеметом? – возле люка останавливает меня техник вертолетного экипажа, чуть улыбаясь, предлагает:
-Да оставь ты его здесь,
-Только мертвый солдат имеет право отдать своё оружие, - безразлично я повторяю въевшуюся в сознание военную аксиому и пытаюсь залезть в люк. Не получилось, раненая нога не поднялась, вся как онемела.
-Давай помогу, - техник подсаживает, и я кое-как залезаю в отсек.
Загрузились и полетели. Рядом со мной в отсеке еще двое раненых, незнакомые ребята. Один в руку ранен, другой в грудь и все стонет и стонет тихо жалостливо.
-Вы откуда?
-Разведрота 860 ОМСП, - отвечает тот, что в руку ранен, - нас раньше забрали.
-А … - бормочу я засыпая и сквозь гул вертолетного двигателя слышу прерывистый тихий и непрекращающийся так похожий на плачь стон раненого в грудь солдата.
Большая сдвоенная палатка ПМП мотострелкового полка, там я валяюсь ночью на койке, бессонница, тоска. Все чужое, солдаты, врачи, палатка, койка. Как там наши? Уже наверно на привал встали, сколько же нас осталось во взводе? Сашка Петровский, Филон, Лёха, Муха, Баллон – пятеро. А в роте? Мысленно считая, перебираю в памяти имена ребят, пятнадцать. Да покосили нашего брата. Уходили в горы, тридцать нас было. А по штату так вообще шестьдесят пять единиц должно быть.Остальных ребят за весну и лето потеряли. Долбанная война!
Друзей нет, просто знакомых и то нет. Сигареты кончились, стрельнуть покурить не у кого, поговорить не с кем. Хоть бы наши что ли быстрее вернулись.
Когда нас раненых на вертолетах доставили, то на взлетной площадке, уже машина ждала. Быстренько всех в ПМП доставили. Раненого в грудь парня сразу на операционный стол, и все врачи к нему. А меня фельдшер осматривал. Рану посмотрел – сквозная, кость не задета, кровотечения нет, нагноения нет. Все в порядке. Вонючей мазью края обработал, тампон, новая повязка, вколол тройчатку: анальгин, димедрол, новокаин. Иди спать солдат. Все как на собаке заживет.
Тяжело хромая еле выхожу с перевязочного пункта в одной руке за ремень пулемет волоку, в другой полупустое РД. Кружится голова, сам весь грязный, потный, оборванный, на лице как с утра красная химическая краска въелась так и осталась. Куда идти, где умыться, куда прилечь не знаю. Чужой я тут. Нет до меня никому дела.
-Эй ты чмо! Кто таков? – окликает меня проходящий мимо офицер с красной повязкой на рукаве. Холеная свежая морда, чистенькая форма, весь такой ухоженный, преисполнен собственной важности. Дежурный по штабу.
-Это ты чмо пехотное! – коротко злобно огрызаюсь я, - А я десантник из 56-й бригады.
-Ты как с офицером разговариваешь? – бесится дежурный, на погонах четыре звездочки – капитан.
-А ну смирно! – командует он.
-Да пошел ты на хер, - тихо и устало отвечаю я.
-Да я тебя … - до зелени на пухлом лице изумляется капитан, - я тебя научу дисциплине … я тебя …, - хватается рукой за кобуру пистолета и делает ко мне шаг.
Это я тебя научу сучара! Оружие к бою! Ну пидор тыловой попробуй, поучи меня. Ствол пулемета в живот офицеру смотрит, затвор уже передернут. Красные круги в глазах. Убью падла! И убил бы, такая накатила злоба.
-Рафик на столе умер, - слышу за спиной бесцветный голос, не оборачиваюсь, я на капитана смотрю, вот сделает он хоть шаг ко мне, стреляю.
-Оставь солдат, - тот же голос слышу, - опусти оружие.
Капитан, что у меня на прицеле был, делает шаг назад, подносит руку к головному убору - полевой фуражке отдавая честь:
-Товарищ подполковник! Разрешите доложить …
-Да что тут докладывать, - негромко обрывает его подполковник, - вы что не видите, боец ранен.
Опускаю ствол пулемета, оборачиваюсь. Подполковник в полевой форме, на вид лет сорок ему, загорелое лицо в морщинах, нос тонкий кривоватый, губы в тонкую линию сжаты. По выправке, по форме, по выражению лица, по манере носить оружие, а главное по исходившей от него спокойной уверенности, сразу чувствую это офицер, а не звездное дерьмо в погонах.
-Ты солдат почему оружие не сдал? – спрашивает, рассматривая меня подполковник. Глаза у него серые, а выражение непонятное, то ли наплевать ему на все, то ли так достала его война, что он уже ничему не удивляется.
-А вы товарищ подполковник, что своим бойцам скажите если они в чужой части личное оружие побросают?
-Ничего не скажу, - чуть пожимает плечами офицер, - пи…лей отвешу только и всего.
-У нас в бригаде, - напряженно улыбаюсь я, - так же рассуждают.
-Рафик на столе умер, - повторяет подполковник и кривит лицо, - отличный солдат был из Пензы,
-И Витька утром убили, - невесть зачем тихо объявляю я и чувствую как задрожали губы.
-Прокопенко! – негромко зовет офицер, и тут-же как ниоткуда материализуется подтянутый солдатик.
-Отведи нашего гостя умыться, дай ему переодеться и укажи место в палатке, пусть отдыхает.
-Есть! – бодро по-уставному отвечает солдатик.
-А ты воин, - прищурившись смотрит на меня подполковник, - после излечения доложишь своему командиру, о наложенном на тебя взыскании, - после короткой паузы объявляет, - Делаю вам замечание за неуставной ответ дежурному по части. И ещё, - чуть подумав прибавляет он, - передай своим офицерам, что они правильно своих подчиненных воспитывают.
И отдав честь уходит, за ним семенит капитан. Ну не фига себе! Вот и порядочки в этом полку.
-Это кто таков? – спрашиваю я у солдатика
-Наш комполка, подполковник Кудимов, - отвечает подтянутый солдатик, - Нормальный мужик, служить с ним можно. Ну пойдем что ли …
Товарищ подполковник! Не знаю как сложилась ваша военная судьба, какие звания и ордена вы заслужили, но свою высшую воинскую награду вы от солдат уже получили: «Нормальный мужик, служить с ним можно!» Не про каждого командира так солдаты говорят.
От лекарств, от прошедшего нервного возбуждения, от потери крови слипаются глаза. Кое-как умылся у самодельного рукомойника. Поддерживаемый за руку подтянутым солдатиком добрел до койки, разулся, скинул на табурет одежду, свалился на чистое постельное белье и тут же заснул. Весь день проспал. А вот сейчас ночью проснулся. Давит на мочевой пузырь, надо вставать. И где тут у них сортир? Покряхтывая стараясь не потр