евожить ноющую ранку встаю. Первым делом смотрю где оружие, тут он мой родненький РПКСик стоит, рядышком с койкой на сошках. Потом ищу свои вещи. Мое рваное, грязное тряпье на табуретке, а еще перекинутое через спинку кровати висит новенькое х/б, на полу рядом с рваными кроссовками блестят непотертой кожей ботинки, рядом удобные без задников тапки. Это мне? Ну спасибо!
Беру свой пулемет, выхожу из палатки, бреду в поисках нужного места. Не нашел, опорожняюсь по-солдатски, где придется. По-солдатски: это как угодно; где угодно; но не на оружие; не на воинское знамя и не на спящего товарища. Слышу как в соседней палатке приятный тенорок напевает:
А где-то даже женщин обнимают,
Которые не стоят ничего
А в Файзабаде по ночам стреляют
И пули пролетают сквозь окно
В надежде стрельнуть покурить, а то и просто поболтать иду в палатку на голос.
Там давешний, раненый в руку разведчик, тоже не спит. В палатке больше никого. Пустые без матрасов койки. А этот сидит себе на коечке напевает и рисует здоровой рукой в альбомчике.
-Ты чего свистишь? - с легкой ухмылочкой спрашиваю и без приглашения присаживаюсь к нему на койку.
Свой пулеметик пристраиваю рядышком на соседнюю койку. Лениво спрашиваю:
-Ну и где тут у вас стреляют?
-Пока наши духов по горам гоняют, тут не стреляют, а вот как закончится операция, так опять каждую ночь постреливать будут.
-Прямо по расположению части? – удивляюсь я.
У нас-то в гарнизоне такого не было. Редко, редко, когда по позициям духи стрельнут.
-Ага, - отвечает парень, - постоянно постреливают, - спрашивает, - А ты чего не спишь?
-Уши пухнут курить охота.
-Возьми в тумбочке, мне ребята принесли.
Достаю из тумбочки сигареты, со смаком закуриваю. Хорошие сигареты «Ростов – на - Дону» крепкие и на вкус ароматные. Киваю на альбом:
-На дембель готовишься?
-Рафика альбом, - не прекращая рисовать, отвечает солдат, - ему обещал сделать, а тут хоть матери его память будет.
-А…
Пролетел тихий ангел, часто он среди нас летал, с горечью мы его встречали и без слез провожали. Здравствуй тихий ангел, ну расскажи-ка нам куда души наших ребят проводил? Тих ангел, он не отвечает, никогда и никому. До свиданья тихий ангел, ты уж наших ребят там не обижай …
-Тебя как зовут? – не глядя на меня и не отрываясь от рисунка спрашивает темноволосый стриженный «под ежик» солдат.
Представляюсь по имени по роду по земле на которой родился.
-Да мы почти земляки, - широко улыбается, глядя на меня солдат, глаза у него карие, а вот ресниц почти нет, - Я с Волгограда, Васёк.
Смотрю на его рисунок. Заштрихованные, чужие не родные нам горы. Идет к ним цепочка солдат. Не видно лиц, только сгорбленные от тяжести амуниции фигуры, только готовое к бою оружие, только усталость в каждой прорисованной линии. Мы все на одно лицо, мы так устали от тяжести, мы хотим домой, но готово к бою оружие, и мы уходим в чужие нам горы …
-Здорово рисуешь! – искренне восхищаюсь я, - Прямо как художник!
-А я и есть художник, - с гордой улыбкой отвечает польщенный Васёк с Волгограда, - я художественное училище закончил, не Верещагин конечно, но …
-У него своя война была, - не отрывая глаз от рисунка, тихо говорю я, - у тебя своя, - и прошу, - ты рисуй нас Васёк, рисуй, пусть память о нас останется. Настоящая память, а не лубочная картинка. Что б как у Верещагина в «Апофеозе войны» получилось, до дрожи, до боли, до …
-Гляди-ка! – негромко смеется Васёк, - да ты и про Верещагина знаешь?
-Я когда до службы в Москве был, то первым делом Третьяковскую галерею посетил, - объясняя злюсь я, - все его картины там просмотрел, даже альбом с репродукциями купил, он меня дома ждет.
-Дома ждет, - грустно повторяет Васек, - вот только далеко отсюда наша Волга, дождется ли?
Меня дождалась, а тебя, а Васёк? Где твои картины? Ты что же теперь только одну рекламу рисуешь, а? Баталист Верещагин погиб на русско-японской войне, броненосец «Петропавловск» его могила, его картины вот ему памятник. А ты? Где ты Васёк с Волгограда? А может твои картины свалены в углу комнаты. Брошенные, запыленные никому не нужные, как и наша память об этой войне. Если так, то не сдавайся боец разведроты 860 отдельного мотострелкового полка, должна же от нас хоть память остаться, а не фальшиво – раскрашенные рекламные картинки. Ты меня слышишь Васёк?
А где-то коньячок и осетринка
И пива запотевшего бокал
А в речке Кокча водится малинка
Костлявей рыбы в жизни не встречал
Негромко продолжает напевать Васёк и снова рисует, а у меня в животе заурчало. Осетринка, пиво, коньячок, как жрать то охота.
-Слышь земляк, а как бы нам выпить да пожрать раздобыть, - отрываю я Васька от искусства.
-Пожрать запросто достану, а вот выпить …
-Пехота, чмо ты и есть чмо, - с оттенком пренебрежения укоряю я Васька за то, что среди ночи он не может раздобыть выпивку.
-Сам ты … - матерится Васёк, защищая честь и славу своего рода войск.
Ранен Васёк в левую руку, это только и спасло его от моего гнева, когда я услышал, какими да еще и разэтакими являются «потешные» десантные войска вообще и я в частности.
-Где у вас фельдшер квартируется? – подавив гнев, интересуюсь я.
-Тут же в ПМП в жилой палатке, - злобно, все еще держа обиду отвечает Васёк.
-Зови дневального, пусть он нам его сюда представит,
-Зачем?
-Выпить хочешь?
-Ну!
-Тогда зови,
-Дневальный! – резким коротким выкриком зовет Васёк.
Дневальный, по виду недавно призванный солдатик прибежал, молча выслушал приказание и убежал. Минут через тридцать приходит фельдшер, заспанный недовольный, раскормленный.
-Помираешь что ли? – пренебрежительно язвит он.
-Без водки и жратвы помираю, - нагловато усмехаюсь я, - хреново у вас тут тоска, одна.
-Да ты что совсем охренел? – аж надсаживаясь от возмущения, заорал фельдшер, - Ты меня за этим вызвал!?
Беру с койки свой пулемет. Глаза у фельдшера округлились, сытое круглое толстощекое лицо, как похудело и враз опало.
-Ты чего? – растерянно бормочет он, - я ж тебя перевязывал, лечил, ну успокойся, давай я тебе укольчик сделаю.
-Ширяться не буду, - решительно отказываюсь я и указательным пальцем в деревянном прикладе своего пулеметика ковыряюсь.
В прикладе РПКС-74 специальное отверстие предусмотрено, образцовый военнослужащий хранит там оружейный пенал с приспособлениями для чистки оружия. Образцовым я никогда не был, а в отверстии храню всякие интересные малогабаритные штучки. Именно по этой причине, с личным оружием стараюсь не расставаться. Ага вот нащупал. Вытряхиваю крохотный завернутый в масленую тряпочку сверточек. Разворачиваю. А там отделанный синей эмалью золотой мужской перстень. Мне его дух подарил. В плен дух попал, ну и понимал, что все равно перстень отнимут. Даже если наши не тронут, то перстень после передачи духа местным, ХАДДовцы[1] все одно отберут, а то ещё и пристрелят пленного чтобы не возникал. Я не просил, он сам снял, сам отдал. Зато я его живым довел и проследил, чтобы его не тронули охочие до расправ ХАДДовцы которые со стороны царандой участвовали в операции. Так что квиты. По-моему, конечно.
Показываю золотую цацку фельдшеру, называю цену: пол-литра медицинского спирта, пять банок тушенки, блок сигарет, две упаковки анальгина.Дешево конечно, почти задарма, но ведь у всех так: тяжело пришло, легко ушло. Чего его жалеть, живы будем ещё добудем.
-Настоящий? – колеблется фельдшер, рассматривая трофей.
-У тебя соляная кислота должна быть, вот и проверь, - оставив пулемет и развалившись на кровати, вполголоса предлагаю я.
-Договорились, - пряча перстень во внутренний карман, решился фельдшер.
Через час у нас застолье. Втроем сидим. Васёк, фельдшер и я. Одну фляжку с уже разбавленным спиртом, три банки с тушенкой и половину сигарет я сразу отложил, для своих. Всё остальное выставил. Ну что приступим? Разведенный спирт, открытые банки с тушенкой, наломанный кусками белый хлеб. Помянули ребят. Еще выпили. Рана ныть уже перестала, тепло, хорошо, душевно.
Мои вещи дневальный уже в палатку к Ваську перетащил. Полулежу на кровати в голове все так сладко плывет и без интереса слушаю, как достает фельдшера уже полупьяный Васёк:
-Нет ты мне скажи, ну почему для нас никогда ничего нет, а дай тебе на лапу так все сразу есть.
-Ты думаешь я только себе беру? – отбивается фельдшер, - начмеду дай, туда дай, сюда дай. Все спирта требуют, а его между прочим мало выдают. Вот вам даже на обработку ран и то не хватает.
-Оставь его Васёк, - лениво прошу я, - не нами начато, не при нас закончится. Наливай лучше.
Выпили, нёбо, губы уже как онемели, без вкуса жую тушенку и рассказываю:
-У меня в школе военрук был, мировой мужик, всю Отечественную войну в пехоте отпахал. Так вот он говорил, у них на фронте такая же херня была. Солдату на передовой нет ничего, а тыловые суки в три горла жрут, пьют и в хромовых сапожках щеголяют, а полуголодная пехота в обмотках б\у воюет. И трофеи тогда брали не хуже, чем мы теперь, а уж как в Германию вошли …
-А на армейских складах что творится, - не давая закончить рассказ, перебивает меня фельдшер, пьяной обидой дрожит его голос:
-Положено медикаменты выдавать по списку, по заявке, с учетом ведения боевых действий, а там, - забористо поминания армейскую «мать» клокочет злостью фельдшер и продолжает, - того нет, сего нет, это не положено, вот это ждите. Короче хрен вам! А если мы не изловчимся всё достать, то у нас раненые прямо на столах умирать будут как Рафик сегодня. Вот ты, - оборачивается он ко мне, - Небось как и Васёк думаешь, что я сука тыловая, спирт, тушенку ворую, да за чеки все продаю, или на барахло меняю. Так да?
-Отстань, - вяло отмахиваюсь я.
-Думаешь! – бешено кричит он, и вскакивает с табурета, подходит ко мне и трясет за отвороты расстегнутого х/б, близко к моему его красное лицо, слюни с губ брызжут: