ический стул. Кто первый упадет, тот вокруг палатки будет с минометной трубой час бегать. Когда мы перед отбоем отжимаемся, а потом пресс до усёру качаем, он на коечке полеживает и только покрикивает: «Веселей товарищи гвардейцы, веселей» А когда набухается с другими дембелями, так строит взвод и давай мозги компостировать: «Я же для вашей же пользы стараюсь» Педагог х..ев! А еще любит во время занятий по рукопашному бою, вызвать молодого и тут же пиз…ть его начинает, да еще приговаривает: «Сопротивляйся! Под такую твою мать! Сопротивляйся!» А из нормальных слов он знает только: «Строится»; «Смирно» и «Приказываю», все остальное только матом. А вот интересно узнать кто и как его воспитывал? А еще он …»
Читаю и не верю, неужели это я такой? Нет, правда, это я что ли? Это что только таким он меня видит.
-У тебя в тексте ошибка, - сурово замечаю я Олегу, возвращая ему тетрадь, - Запомни: сука за…бать никак не может. – Язвительно спрашиваю, - Интересно знать кто тебя биологии в школе учил?
-Это образное выражение, - смутившись, оправдывается Олег, оглядываясь на хихикающих товарищей.
-Даже в образах надо соблюдать достоверность, - ворчу я, и с усмешкой добавляю, - ну ладно все верно я только матом разговариваю. А ты что же в своем дневнике, нецензурные слова используешь?
-От тебя заразился, - переходя на «ты» угрюмо отвечает недовольный критикой своего труда Олег.
-Насчет «избил бы его» давай разберемся, - требую я и пьяно усмехаюсь, - вот завтра я тебе устрою спарринг по рукопашному бою. Вот и попробуй меня избить, если сможешь. А если я такой сякой и разэтакий, а еще и хреновый, то чего меня водку пить пригласили? Я вас просил что ли? И вообще, – вставая с «каменной мордой» и духовно страдая от несправедливости, продолжил я, - за водку конечно спасибо, а если так: да пошел ты Олег на хер вместе со своим творением. Пиши, чего хочешь, мне плевать!
-Там и другие записи про тебя есть, - оправдывается Олег.
-Пригласили первый бой обмыть, - пытается удержать меня за рукав Кузьма. Это его я избил на тактике, за то, что он медленно передвигался и вечно путался в построениях, и все никак не мог толком понять, что если башку из укрытия выставлять, то пулю словишь.
-Мы сами слышали, как Лёха своим бойцам говорил, чтобы не боялись с нашим взводом ходить, потому что, ты духов чуёшь и ребят под пули никогда не подставляешь, и нас не подставил, вот и позвали, - запинаясь от выпитой водки бормочет курносый веснушчатый Валерка, лезет в своё РД и достает еще бутылку, - предупреждает, - последняя.
-Кому Лёха, - уже отходя от обиды, но все еще сердито говорю я, - А вот вам сержант Очелдыев.
-Так будешь дальше читать? – протягивает тетрадь Олег.
-Нет, - отвожу его руку, - потом в твоем романе прочитаю, и уже всем:
-Хватит пить ребята, завтра занятия, отдыхайте. Отбой!
И первый заваливаюсь спать. Лежа на своей койке улыбаюсь. Ну надо же! Вот так живешь, живешь, а тут бац и ты уже прообраз литературного персонажа. Интересно, а чего он там про меня в своей книжке напишет?
Глава 12
Россия. Москва.
Ноябрь одна тысяча девятьсот девяносто пятого года.
В конце восьмидесятых в начале девяностых годов фамилия Олега Вострина, несколько раз мелькнула на страницах периодической печати. Я всё ждал, когда он свой роман опубликует.Интересно же прочитать про Афган, про бригаду, да и про себя тоже. В жизни то я далеко не герой, а тут глядишь хоть литературным стану. Будет чем в старости перед внуками похвастать, покажу им книжку и с гордостью заявлю: «Смотрите это же я! Вот у вас какой дед в молодости был! А этот писатель у меня во взводе служил. Нормальный солдат был». Не дождался.
Москва, ноябрь одна тысяча девятьсот девяносто пятого года. В столицу я приехал по делам. Тяжелое колкое ощущение чужого враждебного города. Вывески не на русском языке, валюта: доллар USA. Мы проиграли войну. Без выстрелов под ликующий чужеземный вой, развалилась страна. Свои стали чужими, а чужие рвут и рвут в клочья упавшего одуревшего от реформ и суррогатной водки обессиленного великана. Мы в стане потерпевших поражение. Разруха, безработица, нищета. И подступающее чувство безнадежности. У меня дома тяжело болеет мама, жена в декрете нянчит мальчугана – моего сына. А тут:
-Съезди в Москву, а? – просит меня хорошо знакомый директор строительной фирмы.
Давным-давно еще в СССР моя мама работала вместе с ним. Он постарше меня будет. Когда-то он ей помог. Я уже переучился с историка на юриста и провел несколько довольно успешных процессов, этому директору полгода назад отсудил значительную сумму. Он еще пытается строить там, где только воруют. Он еще верит в будущее, а я уже нет.
-Нет, - коротко и резко отвечаю я, - у меня другие планы.
-Мне федеральную лицензию зарубили, - тихо сообщил директор.
Он без приглашения пришел ко мне домой и сейчас в кухне за столом сидит и пьет чай.
-Стройка приостановлена, деньги не перечисляют, сроки горят, все подряды на строительство уйдут к другим, мне останутся одни убытки.
Смотрю на его усталое морщинистое лицо, на тяжелые руки, на грубые обхватившие чашку с чаем пальцы. Для советских времен у него обычная была карьера: рабочий на стройке, прораб, начальник участка, директор. Днем он строил, вечером учился.
-Это твои проблемы, - холодно равнодушно в духе времени отвечаю я и выразительно смотрю на часы. Время двадцать ноль-ноль.
-Рабочим заплатить не могу, нечем, а у каждого из них семьи, - просит он, - Я тебе уже доверенность приготовил, съезди, а?
-Ты хоть представляешь, сколько это стоит в Москве выбить тебе лицензию? – все так же холодно и уже с заметным раздражением спрашиваю я.
-Свою квартиру в банке заложил, - морщится немолодой замотанный неурядицами мужик, - деньги есть. Последние деньги. Не будет бумажки, все дело пойдет прахом, рабочие на биржу, а я на помойку.
Через десять лет он в своем кабинете умрет от инфаркта, фирму возглавит его сын. Наверно это здорово, когда сын продолжает строить, вместо ушедшего отца. Строить невзирая ни на что, строить в нашей стране.
-Съезди, - моя мама с трудом опираясь на палочку вошла в кухню, чуть задыхаясь от астмы сказала, - было время он нам помог, теперь твоя очередь.
Приемные начальников, равнодушно-презрительные выхоленные секретарши, чиновные кабинеты. Это уже чужая страна, чужой город и чужие люди. Для этого города, вся остальная Россия стала просто «Мухосранском». Днем я бегал по кабинетам, ночью на компьютере правил документы представляемые на лицензирование и платил. За все. За то чтобы приняли вне очереди, за то чтобы посмотрели бумаги вне плана, за сделанные замечания, за каждую подпись, за то что человек в моем городе хочет работать и строить, а не воровать.Полученные деньги таяли, как патроны в затяжном и безнадежном бою, еще немного совсем чуть-чуть и мне уже нечем будет заткнуть очередную чиновную пасть. Экономил на жилье и еде. И чувствовал как захлестывает злоба, как в бою, когда не имеешь права быть убитым, ведь другим от этого станет только тяжелее, им же придется вытаскивать твой труп.Права на проигрыш не было, и лицензию я выбил. Пока ещё мне везёт, пока ещё не убит. Пока …
Закусочная была расположена прямо в вестибюле станции метро. Исцарапанные белые пластиковые столики, потертые пластиковые креслица, неизвестного качества и происхождения пища. Кофе с молоком мутная бурда, разогретый в микроволновке гамбургер вот весь мой заказ. Дело сделано и пора домой. Через четыре часа мой поезд. А сейчас я только перекушу и отдохну немного. Так сильно я не выматывался даже в горах Афганистана. Мимо моего столика направляясь к эскалаторам спешат люди.Серые лица, напряжение в каждом движении, пустые глаза не смотрят, они только фиксируют передвижения, а вот человеческий взгляд у каждого обращен только на себя. Молодые и старые, мужчины и женщины, они все на одно лицо. Чужое лицо Москвы девяностых годов, серое напряженно усталое лицо последних лет уходящего века.
«Но как и прежде тропой пустынной идем к горам, что бы вернуться, но и кого-то оставить там …» - услышав исполненную строку из песни своей юности я нехотя повернул голову. У входа на станцию стоял высокий сутуловатый небритый бомжеватого вида мужик в грязном камуфляже, с гитарой. Хрипловатым, похмельно-осипшим голосом он негромко пел, у ног обутых в давно не чищеные ботинки стоит картонная коробка. Пробегая мимо него прохожие бросали мелочь в коробку и не слушая исполнителя бежали дальше.
«Еще один «герой» под такую его» - равнодушно отметил я и отвернулся.
За соседний столик присели двое «ментов», молодые замотанные ребята в несвежей форме.Хозяин закусочной среднеазиатского типа смуглый лысоватый мужичок быстро вышел к ним, неся на подносе стаканчики с кофе и пластиковые тарелки с едой. Невольно слышу:
-Ему тоже, - кивнув в сторону певца приказал хозяину закусочной, мент постарше с мятыми погонами старшего лейтенанта.
-А платить? – неуверенно с легким акцентом спросил хозяин, сноровисто расставляя на столике тарелки и стаканы.
-Я вот тебя узбек, гастарбайтер ты херов, в отстойник засуну на три часа, - нехорошо ухмыльнулся мент, - там и расплатимся.
У немолодого мужика задергалось лицо, но он промолчал и торопливо вернулся в свой закуток. И у меня непроизвольно чуть дрогнули губы, мой погибший друг был узбеком, а если бы ему так сказали, он то чтобы сделал? А я чтобы сделал? Хотя про себя то я уже знаю: сижу; молчу и продолжая прихлебывать теплый кофе, слушаю.
-Ты это чего? – удивленно спросил второй мент помоложе – лейтенант, - На кой тебе этот бомжара нужен? Его гнать отсюда надо.
-Ты у нас в отделении первый день на смене вот и запомни, - объяснял старлей брезгливо ковыряя пластмассой вилкой гарнир в тарелке, - Этот – он чуть кивнул в сторону певца, - из настоящих. Когда он тут появился, то мы его в отделение отвели и все документы проверили. Льготное удостоверение есть, в военном билете отметка, что служил в Афгане есть, удостоверение к медали есть. На бутылку денег дали и отпустили. Пусть себе зарабатывает как может. И подкормить его тоже не помешает.