Грудной смех девушки был таким странным, таким недобрым.
Вдруг перед мысленным Эгина встал Лагха Коалара. Его уста были тронуты печатью скорби, а глаза казались двумя высохшими колодцами.
«Быстрее», – это слово растеклось в мозгу у Эгина расплавленным золотом.
Все верно. Задумываться над тем, с чем он столкнулся, у Эгина попросту не оставалось времени.
В одном Эгин был, однако, совершенно уверен – в Пиннарине подобные девушки с коромыслом были бы таким же невозможным явлением природы, как северное сияние.
«Недаром брод Змеиным зовется, – сообразил Эгин. – Змеи и есть!»
Наплевав на приличия, Эгин перемахнул через трухлявый забор дома Дрона.
На него обрушилась абсолютная, совершенная тишина.
Ни одна ветка не задрожала на ветру, ни одна собака не залаяла встреч. Только снег мрачно похрустывал под подошвами его сапог.
Дом выглядел и жилым, и заброшенным в одно и то же время. Ставни были закрыты. На дорожке, ведущей к дому, не было отпечатано ни единого следа. В то же время над дымоходом Эгин различил слабую струйку дымка. «Значит, утром печь еще топили!» – сообразил Эгин.
Он смело взошел на крыльцо и постучал в дверь.
Но результат был тем же, что и раньше. Дом не отозвался ему ни единым звуком.
Эгин поднял взгляд в небо. Солнце скрылось за грязно-серой тучей. До заката оставалось не так уж много времени.
«Если даже предположить, что перо птицы Юп где-то здесь, остается еще глина, будь она неладна», – подумал Эгин.
– Эй, если мне сейчас не откроют, я высажу дверь, – громко сказал Эгин в расчете на то, что, возможно, у Дрона Большая Плешь есть слуги.
Эгин молчал, перетаптываясь с ноги на ногу. Колючий ветер насквозь пронизывал его куртку на волчьем меху.
Раздумывая о том, как именно он будет приводить свою угрозу в исполнение, Эгин обернулся, пытаясь определить место для разбега.
Скользнув по перилам крыльца, его взгляд упал на заснеженную площадку.
«Уходи», – было написано по-харренски на снегу перед домом.
Эгин закрыл глаза. Снова открыл их. Надпись, выведенная словно бы прутиком, осталась на том же месте.
– Не уйду! – отчетливо произнес Эгин.
И, отмерив три шага, врезался плечом в дверь жилища Дрона.
О том, что со стороны все это выглядит как самое настоящее воровство со взломом, Эгин старался не думать.
Он успокаивал себя тем, что если найдет перо, то оставит хозяину жилища деньги. «Помогая одним, мы всегда тем самым вредим другим», – уговаривал себя Эгин, очутившись в сенях.
Это было настоящее жилище колдуна.
Стены, увешанные пучками трав и исписанные значками, которые ни о чем не говорили даже считавшему себя опытным в этом деле Эгину.
Стеллажи с берестяными коробочками, корзинками, ящичками. Горшки запечатанные смолой, сургучом и пергаменом. На крюках под потолком – скрюченные крысиные шкурки, снятые по науке – чулком.
Замусоленный, с обтрепанными краями свиток на подставке для чтения. Тряпичные человеческие фигурки, с жуткими лицами, на которых точки были глазами, а загнутые книзу скобы – ртами.
Вдруг Эгин почувствовал на своей спине чей-то взгляд. Он был готов поручиться – на него смотрят.
Призвав на помощь всю свою ловкость, Эгин резко обернулся.
Юркая ледяная змейка, наподобие той, что встретилась ему возле ворот, шмыгнула в черноту.
«Вправо», – шепнула Эгину его интуиция.
Чиркнув случайным взглядом по стеллажу, Эгин увидел чучело птицы. В том, что это та самая птица Юп, о которой говорил ему аптекарь, он почему-то не сомневался. Так мало была похожа на птицу эта птица.
У птицы Юп не было крыльев. Ее ноги формой походили на человеческие, с той лишь разницей, что были они обтянуты темно-бурой кожей. Величиной птица была с большого тетерева, хотя своей осанкой напоминала скорее утку.
Клюв птицы Юп был непропорционально огромен. Но самым необычным были глаза, которые не были подобны птичьим. Они, как и человеческие глаза, смотрели прямо на Эгина, а не в разные полусферы, как то водилось у птиц.
Глаза птицы Юп были ярко-алого цвета. Они слабо светились в полусумерках комнаты, освещаемой лишь несколькими лучами дневного света, которым удалось просочиться сквозь зазоры между ставнями и окном.
«Это просто бусины, – сказал себе Эгин. – Бусины всегда заменяют чучелам глаза».
Он решительно шагнул к чучелу и, прошептав Слова Решимости, выдрал из хвоста одно из перьев. Перо было необычным. Желтое, узкое и тонкое, оно, казалось, было вырезано из вощеной бумаги и имело узкое темно-пурпурное окаймление.
«Интересно, зачем такой твари перья, раз у нее нет крыльев?» – спросил себя Эгин, но нафантазировать что-нибудь успокоительное в ответ не успел.
Потому что все девять чувств аррума просигналили ему об опасности.
В абсолютной тишине за спиной послышался глухой стон половиц.
Алые глаза птицы Юп закрылись. Верхнее веко было белым и полупрозрачным. Эгин сглотнул воздух. Глаза чучела снова открылись.
Мозг Эгина нырнул в ртутное облако жути. Не помня себя от испуга, который, казалось, завладел каждым биением его сердца, Эгин бросился прочь из дома.
Он не помнил сам, как вошел в Раздавленное Время. Как с оленьей прытью соскочил с крыльца и перемахнул через забор.
Он остановился только когда обнаружил себя возле тех городских ворот, через которые вошел в город. Вдалеке маячили затейливые скаты крыши Капища Доблестей.
Эгин остановился. Эгин прочел Слова Уверенности. Ртутный туман почти рассеялся.
– Эй, варанец! – услышал Эгин за спиной голос, который показался ему знакомым.
Это был голос стража, которого он утром расспрашивал на предмет расположения городской управы.
– Ты че, из-под земли отрылся? Вроде ж только что тебя здесь не было? – поинтересовался страж.
– Все нормально, милейший.
Мобилизовав все свое самообладание, Эгин сделал скучающее лицо и зашагал прочь из Нелеота.
Только возле очередного моста Эгин обнаружил, что по-прежнему сжимает в потном кулаке перо птицы Юп.
Уже возле Храма Кальта Лозоходца Эгин вдруг вспомнил, что так и не оставил Дрону Большая Плешь денег за похищенный из его дома предмет.
«Таким образом, можно считать, что это перо я украл. Конфисковал именем гнорра Свода Равновесия, – вздохнул Эгин, сердце испуганно колотилось в его груди. – Как и деньги из дома Альсима.»
Оставалось раздобыть голубую глину.
Эгин выжал из этого короткого зимнего дня все без остатка. И он успел.
Плоский и широкий сосуд, криво слепленный им собственноручно из отрытой по наводке Ямера голубой глины, стоял у его ног.
Сосуд был наполнен измененной водой из колодца. Вода тоже досталась Эгину не без труда.
Ее, в соответствии с указаниями Лагхи, данными им прошлой ночью, пришлось зачерпнуть из колодца при помощи того самого кувшина, что был нарисован на полу подземного зала.
«Это оказалось не так сложно», – как, возможно, не преминул заметить Эгин пятью годами раньше.
Но теперешний Эгин вполне отдавал себе отчет в том, что одно неверное движение – и слабоматериальное видение кувшина, которое ему приходилось питать своей энергией, пойдет трещинами, раскрошится и опадет голубым пеплом, а измененная вода плеснет ему в лицо, обезобразив его на всю оставшуюся жизнь.
Кувшином приходилось манипулировать с закрытыми глазами. Эгин дважды промахнулся мимо слепленного из голубой глины плошки.
В тех местах, куда падали капли фосфоресцирующей светло-зеленой жидкости, камешки и песок обуглились до малоэстетичной субстанции с жирным блеском. Однако необожженному сосуду все было ни по чем. Он запросто вместил измененную воду.
Волосики ребенка Эгин сжег на костерке из березовой лучины. Форма костерка и количество бревнышек было так же строго регламентировано Лагхой. Гнорр полагал эту часть операции самой важной.
Эгин не решился ослушаться Лагхи, поскольку довольно быстро сообразил, что ни в Своде Равновесия, ни в других известных ему местах таким вещам, как технология сложения кострищ из березовых щепок не обучают.
Пепел, получившийся в результате этого сожжения, Эгин, согласно инструкциям, бросил в чашу. Зеленая жидкость поглотила пепел с удовольствием, срыгнув в потолок облачком тяжелого жирного пара.
Теперь настал черед класть в чашу перо. Это перо должно было служить стрелкой для компаса.
Но перо не растаяло в измененной воде, как опасался Эгин. Оно легло строго на юг и замерло в таком положении, как приклеенное.
«Когда семя моей души начнет движение, перо повернется», – говорил Эгину Лагха.
По мнению Лагхи, семя его души начнет движение в тот момент, когда Капища Доблестей коснутся первые бледные отблески лунного света.
По внутренним часам Эгина до этого момента оставалось ждать совсем недолго.
Скрестив перед собой ноги, Эгин сидел в кромешной темноте подземелья перед компасом.
Лагха был где-то рядом, где-то совсем близко. Но Эгин не чувствовал его присутствия, и не видел его – ни Взором Аррума, ни взором человека.
Еще во время вчерашнего разговора гнорр предупреждал его, что все будет именно так. И что лишь с восходом луны семя его души двинется дальше. И все-таки, в глубине души Эгин надеялся, что его магических способностей, которые он самонадеянно полагал немалыми, хватит на то, чтобы разглядеть хоть какое-нибудь изменение. Хоть какое-нибудь возмущение. Или хотя бы волнение воздуха.
Но в подземелье было темно и тихо. Когда стрелка начала поворачиваться, Эгин недоверчиво приблизил лицо к чаше.
По поверхности измененной воды прошла мелкая рябь, ее свечение стало чуть более интенсивным, перо птицы Юп, совершив свой поворот снова остановилось.
Сомнений быть не могло. Северо-Запад.
«Значит все-таки конечная точка движения гнорра – Ит. Ох и повезло этому авантюристу Есмару!» – подумал Эгин.
Результат ворожбы вполне устроил Эгина – действительно, второй из имеющихся маршрутов движения развоплощенного гнорра пролегал через земли грютов, обитель варварства, мужеложества и краснобайства.