Они стояли во внутреннем дворе Девичьего замка.
Вещи Эгина и Есмара были погружены в сани, застеленные медвежьими шкурами и запряженные четверкой свежих коротконогих лошадок.
Две из них были подарены Эгину и Есмару от имени харренского сотинальма. Между прочим, от того же самого имени Еля преподнесла Эгину с Есмаром Преимущественную подорожную, поскольку без нее, по ее уверениям, их не пустили бы даже в окрестности Суэддеты. «Вот уж воистину такая подтирка и упоминания не стоит» – отрезала Еля. Эгин даже не успел рассыпаться в благодарностях.
Есмар азартно швырял снежки в поварят, носивших на кухню корзины со снедью. Те исподтишка отвечали ему слаженными залпами.
Эгин и госпожа Еля, укутанная в черно-каштановую соболью шубу, стояли возле парадного крыльца.
За ними подглядывали изо всех окон, включая окно голубятни – в окне второго этажа Эгин различил заспанное лицо Елиной кузины, Тэс и ее мужа.
Но Еле, казалось, было плевать. Она старательно делала вид, что ничего особенного не происходит. Но только печальный проблеск ее глаз, чуть более влажных, чем вечером накануне и учащенное дыхание говорили Эгину об обратном.
– Можно, я напишу тебе письмо в Пиннарин? – вдруг спросила Еля.
– Это невозможно.
– Я понимаю – жена, все такое, – скривилась девушка.
– У меня нет жены. Но нет и адреса.
Еля впилась в душу Эгина своим умными глазами. Но в глазах Эгина не было ни нежности, ни грусти. Может, только самая малость. Еле удалось различить в них один лишь каштановый отблеск локона госпожи Овель исс Тамай. А может, то была тень, упавшая на лицо Эгина с крыльев пролетевшего сквозь низкие тучи ворона.
– Ну, тогда скатертью дорожка, – Еля обиженно вздернула носик и, круто развернувшись на месте, царственно двинулась к дверям. Там, старательно подражая статуям, стояли двое лакеев.
– Если бы я не любил другую, я полюбил бы тебя, Еля. – шепотом сказал ей в спину Эгин.
Но Еля сделала вид, что не расслышала. Ей было неожиданно грустно. Но не отменять же из-за этого, Шилол раздери этот траханый Варан, урок верховой езды?
ГЛАВА 20. СУЭДДЕТА
«Подозреваю, жить без тела довольно скучно. «
В Суэддету Эгин и Есмар прибыли утром того же дня, вечером которого Эгин должен был лицезреть развоплощенного гнорра. Таким образом, Эгин едва не опоздал.
И хотя воодушевить Лагху было, собственно, нечем, Эгин с исступлением бросился на поиски той самой городской бойни, где должен был проявиться призрак.
«Что за странное место избрали Пути Силы, чтобы выйти на поверхность?» – спрашивал себя Эгин, шагая через окоченелый и запорошенный снегом пустырь. Даже неезженой дороги, ведущей к бойне, он отыскать не сумел.
Старый снег был испещрен следами хорьков, крыс и кошек. То там, то здесь виднелись желтые метки бродячих собак и кучки птичьего помета. Человеческих следов Эгин не приметил, что немало его обрадовало. Меньше всего сейчас ему хотелось объяснять сторожам или идиотскому ночному патрулю, что именно он ищет в этих местах морозной ночью.
Наконец, за облысевшей березовой рощей показались деревянные павильоны городской бойни. Павильоны не имели окон и были совершенно темными. От них веяло жутью и заброшенностью.
Вдруг Эгину вспомнилось, что, вследствие особого почитания Кабарги Апраэдири, в Харрене запрещено забивать животных в период от зимнего солнцестояния до солнцеворота. То есть в период, когда легендарная мать-кабарга ходила чреватой своей чудесной дочерью Иэ, которую харрениты считают покровительницей домашнего благополучия, ответственной также и за приплод скота.
«Посмотрел бы я на этого чистюлю Лагху, если бы не кабарга Апраэдири! Небось, пришлось бы разговаривать, стоя по колено в свиной крови. Или нематериальные гнорры вместе с телом лишаются и брезгливости?» – полушутя-полусерьезно размышлял Эгин.
Трухлявая дверь оказалась незапертой и громко хлопала при каждом порыве ветра.
Эгин вошел внутрь, на всякий случай окинув предварительно черную утробу помещения Взором Аррума. Внутри не было никого. Только кучка летучих мышей сгрудилась в дальнем углу между потолочными балками в бесчувственном сне без сновидений.
До восхода луны оставалось несколько минут. Эгин сел на край подсобного помоста и закрыл покрасневшие от усталости глаза. Вдруг где-то за спиной раздался звук, похожий на звон хрустального кубка, о край которого легонько ударили столовым кинжалом. Словно бы какая-то важная струна оборвалась в сердцевине ночи.
Эгин взглянул в сторону двери. «Ну конечно же! Луна взошла!»
– Эгин? Вы все-таки успели! – из тяжелой темноты павильона послышался знакомый голос. Однако его обладателя все еще видно не было.
– Я же дал вам свое слово!
– Что значит «слово» в ситуации, когда его некому давать? – мрачно парировал невидимый гнорр. Он приближался.
– Некому? Но я дал его вам!
– Тогда можно выразиться иначе: что значит слово, данное призраку?
– Оно значит то же самое, гиазир гнорр, что и слово, данное человеку.
– Я недооценивал вас, Эгин. Точнее, недооценивал вашу преданность мне, – голос гнорра смягчился. Теперь призрак был совсем-совсем близко.
– Но в подземельях Капища Доблестей вы говорили нечто совершенно обратное. Тогда мне показалось, что вы уверены во мне.
– Хорошая башня при плохой игре. Что мне оставалось делать, кроме как говорить, что я вам безгранично доверяю?
– Ничего.
– Вот именно, что ничего. Но теперь я действительно доверяю вам, Эгин.
В этот момент Лагха стал медленно проявляться из черного воздуха бойни. Вначале молочным туманом проступили стройные очертания его фигуры, затем наметились желтым сиянием контуры лица и рук, после черными солнцами засияли глаза, заструились по плечам волосы с синеватым отливом. Насколько Эгин мог сравнивать с предыдущим разом в Нелеоте, в целом призрак Лагхи стал еще менее ярким, еще менее материальным.
Как и в первый раз, Эгин подошел к призраку гнорра и условно поцеловал перстень на его руке.
– Что слышно о магиях развоплощения? – спросил гнорр, отбрасывая свою волнистую черную гриву за плечи.
– Признаться, за то время, что прошло с ночи нашего последнего разговора, я не сумел узнать ничего, кроме того, что вас следует искать в Суэддете, а затем в Ите.
– Это я как раз видел. Я все прекрасно видел, пока собственно, компас не начал работать и меня, прозаически выражаясь, не сдуло. Вы, Эгин, отлично справились с этой ужасающей процедурой. Вы даже не осознали ее важности, а ведь вам запросто могло снести голову ветром из колодца с Измененной водой. Я сам проделывал эту ворожбу однажды, в бытность свою Кальтом Лозоходцем. Правда, тогда мне не нужно было искать перо птицы Юп, я знал, где оно находится. Нужно было только протянуть руку и взять. Да и младенца я тоже присмотрел заранее. А вот с Измененной водой и глиняной чашей я намучился изрядно!
– Значит, вы всегда знали, что вода бывает Измененной?
– Конечно же да.
– Но почему же тогда вы не поделились своим знанием с пар-арценцами и аррумами? Я, например, был уверен, что Измененной воды не существует в природе, что вода неизменяема…
– А зачем пар-арценцам и аррумам знать об Измененной воде? Да если бы кого-нибудь из них волновал этот вопрос хотя бы так же, как волнует результат последнего петушиного боя на площади Треножников, я Вас уверяю, Эгин, очень скоро этот некто знал бы об Измененной воде все. Свод – это плохая школа. Свод – это свора ленивых и агрессивных псов. Считанные аррумы хотят что-либо знать. И, как правило, именно они погибают первыми среди интриг, в экспедициях, по неосторожности. Вам, Эгин, просто повезло. Вы знаете много. И вы еще живы!
– Это исправимо, – процедил Эгин. – На пути в Суэддету у меня было одно странное приключение, которое…
– Я догадываюсь, что это было за приключение, – перебил Эгина гнорр. – Некая молодая особа совершила с вами обряд шен-ан-аншари.
– К своему сожалению, я не знаю о каком обряде идет речь, – признался Эгин с некоторой неохотой. Роль недоучки при всезнающем гнорре всегда изрядно угнетала его. А играть другую в сущности получалось очень редко.
– «Шен-ан-аншари» на древнехарренском означает «почитание небесного пола». С тех пор, как у вас в Варане завелась Опора Благонравия, это стало трудно объяснять, нет подходящих слов. Но, в сущности, речь идет об особой сексуальной технике, направленной на пробуждение способностей к божественному экстазу.
– В самом деле? – Эгина вдруг словно бы подхватило вихрем воспоминаний о Девичьем замке. Сладкое, легкое дыхание Ели… Стены, увешанные пасторальными гобеленами, словно бы расступаются, а затем смыкаются… лицо Ели, одухотворенное утоленной страстью, ее соленая, словно бы жертвенная, кровь на губах…
– Эгин, что с вами?
– Прошу меня простить, гиазир гнорр. Воспоминания.
– Воспоминания – это наше все, Эгин. Я, например, тоже только ими и был занят последние недели, помимо редких бесед с вами и, некогда, с Ямером. Вспоминаю, вспоминаю, вспоминаю. Уже начинает надоедать.
– Не сочтите за наглость, гиазир гнорр… но, все-таки, как вы узнали о том… ну, скажем так, об обряде почитания?
– Я не узнал. Я увидел. У вас, Эгин, между бровей теперь маленькая точка, лилово-голубая.
Эгин машинально коснулся указательным пальцем места между бровями и потер кожу пальцем.
– Она не нарисована. Поэтому ее не смоешь и не сотрешь пальцем. Она как бы вросла в ваше тело. Или выросла из него – как сказать. Последователи этого культа, который мне, впрочем, никогда не импонировал, называют это пятнышко «звездой». Она появляется у тех, кто впервые совершил обряд. Конечно, ее почти никто не видит, кроме посвященных в этот культ. И тех, кто имеет такое же особое зрение, как я. Затем, если вы практикуете эту странную любовь со своей «жрицей», спустя некоторое время точка становится жирней, разбухает и превращается в… превращается в «лютик»