— Никакой не староста, просто так, добрый человек. Да вы не того… Охрима у нас все уважают. Ему нельзя отказывать.
Чтоб не навлекать на себя подозрения, я решил утром пойти к этому «доброму человеку».
Пользуясь удачным моментом, я решил узнать что-нибудь о моем юном помощнике и спросил:
— А Федю из дому отпустят к дядьке Охриму? Это недалеко?
— Его там держать некому. Мать троих все равно не прокормит. А отец Федьки где-то уже за Уралом.
Я удивленно спросил, почему так далеко.
— Он же в Красной Армии.
— А что, немцы уже до Урала дошли? — спрашиваю как можно наивней.
— Давным-давно! — лениво махнув рукой, сказал Иван как о чем-то пропащем. — Теперь железная армия Гитлера домолачивает большевиков где-то в краю белых медведей.
— Да я что ж, со своею глухотой ничо не знаю, как оно там. Жду себе, чтоб скорее кончилось… — ответил я. А сам, конечно, знал и о разгроме немцев под Москвой. И перед самым уходом на это задание слышал сообщение Совинформбюро о том, какая битва завязывается у Сталинграда.
Из того, с каким злорадством говорил Иван о «молотьбе» за Уралом, я окончательно понял, что он наш враг. Но мне-то нужен был не просто враг Советской власти, а главарь банды или его помощник…
И вот я у дядьки Охрима. Сам этот дядько не помогал мне, как первый хозяин, хотя он не старше Ивана. Кирпич носили и раствор делали мы с Федей. А хозяин войдет, посидит за столом, надымит своим трескучим табачищем из огромной черной люльки и уйдет.
Здесь я работал уже смелее, увереннее, хотя и понимал, что мастер из меня еще не ахти какой. И мне казалось, что дядько Охрим это видит.
«Вот где пригодилась бы мне месячная практика в работе с отцом!» — в который раз подумал я с великой горечью.
Дядьке Охриму я, как и первому хозяину, надеялся сделать печку за два дня, но хозяйка начала выдумывать: то духовку, то еще какие-то отдушины, которых я никогда в печках и не видывал. Потом захотела еще и плиту вмазать в середину голландки. Такие сооружения я встречал. У нас, помню, дома был такой комбайн — и духовка, и плита, и даже вытяжка для пара. Но я считал это сооружение секретом фирмы моего бати и не знал, может ли простой смертный постичь всю эту сложную механику. Ни за что не стал бы возиться с проклятой духовкой да плитой, не будь это партизанским заданием!
Выслушал я хозяйку, сел на пороге и задумался. И тут пришел мне на память немецкий танк, в который мы с дружком забрались в начале войны. Танк остался на поле боя. Мы влезли в него ночью, выбросили оттуда убитых фашистов, сидим, смотрим на всякие там приборы да рычаги, глазами хлопаем. Друг мой хорошо знал только бабушкину швейную машину, которую освоил в раннем детстве. А я прекрасно ездил на велосипеде. Однако за два часа мы поняли сложную механику танка, завели и поехали по изрытому траншеями полю. Танк разбежался так, что, видим, никакой силой его не остановишь, а уже совсем близко речка. И тут мы нашли, чем его тормозить и как повернуть. Так и загнали тот танк к нашим.
И вот теперь передо мною такая же сложная механика — голландка с плитой, духовкой и двумя отдушинами из орудийных гильз. Крепость Измаил, и только! Долго я думал, как взять эту крепость. Наконец сделал макет из кирпича, без раствора. Примостил плиту, духовку. Позвал хозяйку. Глянула она и от радости в ладоши хлопнула:
— Оце ж так!
Макет отнял у меня полдня. Я с тоскою понял, что работы мне хватит на три дня. Зато буду делать уверенно.
Возвел я это сооружение лишь на третий вечер. Устал до того, что кирпичи из рук валятся. А про банду ни слова. Стою на табуретке, последний карниз выкладываю, с собачьей тоской посматриваю на заходящее солнце и думаю: «Хорош! Товарищи мои бьют фашистов, пускают вражеские поезда под откос, одним словом, воюют день и ночь, а я бандитам печи делаю. Может, сложу самому главарю, а так ничего и не узнаю!»
И такая взяла меня досада, что согласился делать сперва этому жирному прокуренному борову, а не жене красноармейца, — себя ненавижу за малодушие, да и на хозяина кошусь, как на врага.
Дядько Охрим почему-то все больше казался мне хитрой бестией. Особенно не нравился его взгляд. Лицо у него большое, лоснящееся, как переспелая тыква. А глаза маленькие, юркие, как мыши, притаившиеся под черными кустиками бровей. Глянет он на человека этими колючими мышастыми глазами, и кажется, что в чем-то тебя заподозрил, в чем-то уличил.
Я старался не смотреть в эти подозрительные глаза. И решил, как только закончу здесь печку, сразу же уйду к той солдатке и выспрошу, что за тип этот Охрим.
Последний луч заходящего солнца уже догорал на окне, когда в комнату вбежал взлохмаченный, чем-то очень взбудораженный парень. Остановился у порога, потому что на пути стояло корыто, из которого Федя выскребал остатки раствора.
— Савка, что там стряслось? — спросил Охрим хриплым басом.
Изогнувшись и таинственно махнув рукой, Савка позвал хозяина:
— Дядько Охрим, скорей!
Охрим лениво повторил свой вопрос, что случилось. Но парень, прикрыв себе пальцем рот, кивнул на меня и на Федю, мол, нельзя говорить при посторонних. Хозяин успокаивающе махнул черной трубкой:
— Говори тихонько. Один глухой, а другой дурной, еще не поймет.
Меня как морозом прошибло. Вот где пригодилась моя «глухота»! Крепко держу кирпичик, двигаю его туда-сюда по карнизу, а сам слушаю и ушами и затылком.
Савка все же не решался раскрывать свой секрет даже дурному, как Охрим назвал Федю, и, перешагнув через корыто с раствором, он подошел к столу и прошептал:
— Там партизаны.
— Сколько их? — спросил дядько Охрим все тем же хрипящим голосом, видно не считая нужным шептаться. — Что делают?
— Их трое. Обедают в хате Мирошника.
— Откуда они?
— Из Вербного.
«Врет, — решил я, — видно, испытывают меня».
Дядько Охрим зевнул и опять махнул своей дымящейся черной загогулиной:
— Ну то, выйдут за село… сам знаешь, что делать.
— Они с автоматами. Взять их не так-то просто.
— Вы привыкли надурняк! — недовольно проворчал Охрим. — Ну то пока едят, гранату им на стол шарахни, хай подавятся!
Я невольно глянул на Охрима. А оттого, что резко обернулся, выронил кирпич.
Дядько Охрим вскинул голову, его мышастые колючие глаза успели перехватить мой растерянный взгляд.
И хотя я сделал вид, что уронил кирпич нечаянно, этот хитрец понял, что я его слышал. Ну а я конечно же понял, что он и есть главарь банды, раз ему докладывают и он дает приказания. Да, я узнал, что мне было нужно, а смогу ли уйти отсюда подобру-поздорову и доложить обо всем командиру?..
Вот уж тут я просто клял себя за то, что не послушался отца, не обучился его ремеслу. Умел бы я эти кирпичики держать в руках по-настоящему, не выронил бы, никакая неожиданность не застала бы умелые руки врасплох. Узнал бы я от бати и то, что печники и каменщики, которые дома строят, не работают одной рукой. Устанет правая, берут кирпич в левую. Потом переменят. А я левой держал кирпич, пока она не онемела. И вот результат.
Дядько Охрим был, видать, очень выдержанный, умел владеть собой. Он сделал вид, что ничего не случилось, и, кивнув трубкой, отпустил Савку.
Когда Савка повернулся, чтобы уйти, Охрим вдруг резво встал, и они вместе вышли из дома.
Федя так и подскочил, застучал лопаткой по корыту, видимо, хотел привлечь мое внимание. Наверное, хотел подать мне какой-то знак. Но я не повернулся к нему, чтобы не вмешивать в свои дела. А хозяин тут же вернулся. Так что мы с Федей как раз и попались бы, если бы начали обмениваться какими-то знаками.
Хозяин вдруг весело спросил меня, много ли еще осталось дела, а то ужинать пора. Говорил он это таким тоном, что мне показалось, я ошибся, считая, что главарь банды в чем-то меня заподозрил. И я решил это проверить.
На голландку оставалось положить еще десяток кирпичей, чтобы закрыть верх. Но я вдруг придумал, что верх нужно скрепить кусками железа, чтоб кирпичи не проваливались внутрь.
Хотел выйти из дому и — в лес! Партизаны должны как можно скорее схватить Охрима, чтобы успеть выручить тех троих, с которыми бандиты могут расправиться в любую минуту. Кто знает, может, и правда эти ребята из Вербного, посланы узнать что-нибудь обо мне. Я же здесь провел четыре дня, а никаких вестей от меня командиру.
Спустился я с помоста.
— Вот такая железяка мне нужна, — показываю руками и направляюсь к дверям.
— То я сам принесу, вы за день уморились. Посидите немного, — сказал Охрим, выходя из дома.
Я все-таки иду вместе с ним. Я — за сарай, и он — по пятам. А ведь все время до этого я ходил свободно, куда хотел. В первый вечер даже в пруду искупался. Ясно: значит, птичка попалась!
Просто пуститься наутек по лесу, который начинался сразу же за домом, бессмысленно. Когда Охрим выходил с Савкой в сени, он вернулся с пистолетом в кармане. Это я сразу же заметил. А у меня-то нету ничего. Я зашел в сарай, где до этого находил всякие железки, нужные для печи. У меня родилась дерзкая решимость схватить какой-нибудь тяжелый болт и шарахнуть им Охрима по руке, которую он все время держит в кармане. Это можно сделать так быстро, что выстрелить враг не успеет. А чтоб не поднял крик, тут же и оглушить вторым ударом.
Но дядько Охрим не был бы атаманом шайки бандитов, если бы не догадался, что такое может случиться. И он меня обхитрил. Ковырнув ногой железный прут длиной в полметра, он сказал:
— Больше тут вы ничего не найдете. — И первым вышел из сарая.
Пришлось поднять ту железку и отправиться восвояси.
Вхожу, а на скамейке, что от порога тянулась вдоль стены почти до стола, сидит здоровенный парень с немецким автоматом на груди.
У меня мороз пошел по спине: вот и конвой для меня. Или еще хуже…
Но продолжаю свое дело и лихорадочно ищу выход из трудного положения. Железный прут я влепил между последними кирпичами. Заштукатурил, загладил верх моего второго сооружения. И нарочито усталой походкой подошел к корыту и попросил Федю полить мне на руки. Наскоро ополоснувшись, я попросил у хозяина спички, чтобы затопить печку.