Теперь Андрею стало страшно за людей, вытащенных на открытое место. Ему казалось, что снова и снова налетавшие самолеты видят их и бросают бомбы только на них, на эту полуживую мишень. Кто-то потащил его за ногу в окоп.
— Прячься сам, — с трудом проговорил этот кто-то. — Осколком убьет.
Андрей послушно сполз в окоп, на чьи-то теплые тела.
— Кажется, кончилось! — тихо проговорил кто-то.
Андрей не спеша поднял голову. Дом их все же стоял, но его расшатало, как старую телегу.
Но вдруг этот двухэтажный деревянный дом вспыхнул черными смерчами, взревел, ахнул и разлегся, притиснулся к земле, словно сапожищем раздавленная спичечная коробка. Андрей не дыша смотрел на кучу обломков, прикрытых покореженной и почерневшей цинковой крышей.
— Замедленная, — коротко заключил один из раненых.
— Да, было бы нам, если бы этот санитар вовремя не вытащил, — сказал второй и позвал: — Товарищ санитар, где ты? Живой? Что с тобой? Отзовись.
Уставившись в одну точку, куда-то в самый центр жуткой катастрофы, Андрей онемел. Ему казалось, что там все же погребены живые люди, что он кого-то не успел еще вытащить.
А потом вдруг какой-то туман закрыл всех спасенных им людей, и Андрею представилось, что все они, эти раненые и контуженные, остались там, под обломками дома.
— А? Что? — вскрикнул Андрей и увидел перед собою учителя Сомова, который держал перед ним кружку и предлагал выпить воды.
Не отрывая взгляда от страшного места, Андрей залпом выпил воду.
— Василий. Сергеевич, там никто не остался?
— Да нет, нет! — громко ответил кто-то у него за спиной. — Все мы тут.
— Спасибо тебе, дорогой.
— Если бы не ты…
— Ах, парень, парень! Поди на фронт рвался. А пригодился вон где. Да еще как пригодился!
— Он-то пригодился. А мы куда теперь годимся? — хриплым голосом спросил скорее самого себя, чем окружающих, красноармеец с перебинтованной от колена до ступни правой ногой.
— Ничего! Отойдем, раны залечим и — на фронт, — неожиданно бодро сказал Рокотов, тот тяжелораненый, который не хотел, чтобы Андрей выносил его из дома.
— Где он, тот фронт, будет, когда мы придем в себя! — скептически протянул боец с синей правой щекой и забинтованными кистями рук. — Теперь наших и не догонишь. Разве только за Минском упрутся.
— Нам их не обязательно догонять, — продолжал свое Рокотов. — Будем, как в гражданскую войну, громить врага в тылу.
— Партизанский отряд! — так и вспыхнул Андрей, и только теперь его взгляд оторвался от страшного места. — А оружие?
— У меня есть пистолет. С него и начнем.
— Да оружие сейчас не проблема, — сказал учитель. — На местах боев его много осталось. Мальчишки теперь запасаются. Это уж ясно.
И тут, легкие на помине, из-за большого дровяного склада вышли подростки. Их было пятеро. Впереди, видно, командир, потому что на груди у него висел бинокль. За ним двое мальчишек несли носилки. А дальше — две девчонки лет по четырнадцать.
Увидев неподалеку от разбомбленного дома раненых, лежащих прямо на земле, они бегом устремились к ним.
— Ну вот, видите, — сказал Рокотов. — Эти не дадут погибнуть.
Ребят этих Андрей знал и тоже верил, что вместе они что-нибудь придумают для раненых. Или дровяной сарай превратят в госпиталь, или разместят их по домам и будут выхаживать под видом родных, если все вокруг займут немцы.
— Бери ведро и неси воды. Мы с тобой должны напоить людей и умыть, — сказал Василий Сергеевич. — А медицинскую помощь им окажет санитарный отряд Сидорчука. Это ж он с биноклем?
— Да, Володька, — кивнул Андрей, вставая. — Был такой мямля, а теперь вот…
Учитель тоже встал и, положив руку на плечо Андрея, тихо, чтоб слышал только он, сказал:
— А мы с тобой так рвались на фронт. Думалось, что только там мы нужны! В жизни часто бывает так, что свой подвиг человек совершает совсем не там, где надеялся.
Андрей смущенно опустил голову: сам он не считал подвигом то, что сделал сегодня. Его подвиг впереди, в партизанском отряде.
ПАРТИЗАНСКАЯ ДОЛИНА
Светает. В заснеженном лесу тишина. Кажется, что мохнатые хвойные великаны, облепленные свежим пушистым снегом, чего-то ждут, к чему-то настороженно прислушиваются. Обломилась крошечная ветка, чуть толще карандаша, а эхо пошло от нее, как от выстрела, и вызвало в лесу целый переполох. Заяц, глодавший молодую кору, сразу же дал стрекача. Белка огнистой стрелой взметнулась на верхушку дерева. С шумом и гамом взлетела стая ворон. И только люди, затаившиеся в снегу под деревьями, не сделали ни одного движения, не обмолвились словом.
С глубокой ночи засели словацкие партизаны на склоне горы вдоль ущелья, по которому протекала небольшая, но шумливая речка. Одетые в белые маскировочные халаты, они затаились под елками, окутанными снегом. Все их внимание направлено на мост через бурную незамерзшую речку.
Ночью мост чернел посреди снегов. Он — внизу, на самой середине ущелья, в полукилометре от леса, спускающегося со склона горы. Но на рассвете от воды стал подниматься туман. Сначала он повис дымчатой полосой только над руслом реки, потом сплошной сизой волной пополз по мосту. Часовой в капустно-зеленом шинели, в огромных сапогах долго бродил, словно погруженный по колени в воду. Потом он и совсем утонул в тумане вместе с будкой. И тихонько запел, видно, отгонял страх. А когда рассвело, туман разлился по всему ущелью, как вода в половодье.
Лес, в котором устроились партизаны, теперь стоял словно на берегу огромного сизого озера. Если б можно было плыть по этому озеру, то до противоположного берега ущелья — всего с километр. И там тоже лес, только еще более густой и хмурый. И там притаились под елками партизаны, одетые в белые халаты. И они также ожидают дня. А внизу, точно где-то на дне озера, все поет немецкий часовой, охраняющий мост. Видно, страх вместе с туманом наползает на него со всех сторон.
— Товарищ Котик, самый хороший момент: пока он поет, я проберусь в тот ельничек, — слышится шепот под елкой в малом лесу.
Это говорит Тимофей Кравцов, молодой и отчаянный русский партизан.
— Глупство говоришь, товарищ Крафцоф, — почти сердито отвечает командир отряда Ян Кошик. — Туман пройдется, и ты зостанешься на снегу, яко пенечек перед самым длинным носом часового.
— Я под елочкой замаскируюсь.
— Там елочки, яко девча пяти лет.
— Вот и хорошо, что маленькие! — восторженно шепчет Кравцов. — Часовой и не подумает, что между ними может кто-нибудь лежать. Я зароюсь в снег, прикроюсь белым халатом, даже винтовку замаскирую и буду ждать.
— Снег не есть тепли лебединый пух, долго лежать не можьно.
В разговор вмешивается самый старый в отряде человек, бывший учитель. Он тоже считает, что это неоправданный риск.
— Только у теби есть снайперска винтовка. Ты один можешь выручить Ежо. Сиди тут.
— Рудольф Ладиславович! — Тимофей называет учителя на русский манер, по имени-отчеству. — Вы же понимаете, что не смогу я сидеть здесь, в такой дали от моста, в то время когда Ежо будет там, на самом мосту… Случись там схватка, что я буду делать своей винтовкой! А мы при побеге из Германии, в самую тяжкую минуту, поклялись не оставлять друг друга в беде! Поклялись, вы понимаете…
Долго все молчали. Потом учитель прошептал комиссару:
— Яро, может, пустим… У них, у русов, даже песничка така: «Один за всех, и все за одного».
Кошик и сам знал, что Тимофея не удержать, коль Ежо в опасности. Снял свой лучший в отряде маскхалат и молча отдал Кравцову с двумя гранатами в придачу.
Кравцов оделся и нырнул в туман, как в воду…
Мост через этот приток Трона стратегического значения не имел. Но в последнее время он стал партизанам как бельмо на глазу. Через этот мост немцы шайками ходили в Теплицы «на охоту». Они считали это местечко партизанским и жестоко расправлялись с мирными жителями — грабили, избивали, а тех, кто сопротивлялся, угоняли в Германию или расстреливали на месте.
Местечко и на самом деле было партизанским. Здесь все были как-то связаны с народными мстителями, жившими в лесистых горах. Многие жители были партизанскими связными или разведчиками. А парни и девушки, которых фашисты пытались увезти в немецкое рабство, почти все убежали в отряд.
Не раз партизаны устраивали засады на гитлеровских «охотников» и беспощадно с ними расправлялись. А на днях начисто уничтожили взвод эсэсовцев, пытавшихся увезти из местечка всех работоспособных мужчин и женщин. По опыту Бановец и других населенных пунктов, которые немцы дотла сожгли вместе с мирными жителями, партизаны знали, какая участь ждет Теплицы после расправы с эсэсовцами, поэтому решили отрезать фашистам путь в местечко — взорвать мост. Восстанавливать мост фашисты не станут — Советская Армия уже в Карпатах.
Уничтожить этот мост надо именно сегодня, в воскресенье, когда в город идет много людей из деревень. Вообще-то из сел Теплицкой долины гитлеровцы не пускают людей в областной центр, находящийся за этим мостом в трех километрах. Но по воскресеньям старикам и подросткам разрешается возить на рынок масло, яйца, брынзу и все, чем богата словацкая деревня. В мирное время Теплицкая долина, по сути, одна и кормила весь город. С этим военные власти вынуждены были как-то считаться. Тех, кто нес что-нибудь на рынок, часовые пропускали через мост, а у самого входа в город им выдавались специальные пропуска на вход и выход.
Этим партизаны и решили воспользоваться для проведения операции по взрыву моста.
Среди елочек, которые командир отряда сравнил с пятилетними девчушками, Кравцов зарылся в снег и стал ждать. Минуты казались часами. Часы — вечностью. Руки и ноги коченели. А нельзя было даже пошевельнуться, потому что туман рассеялся, взошло солнце, и немецкий часовой, весело напевая что-то себе под нос, ходил по мосту совсем близко, метрах в ста. Тимофей видел его в щелку между двумя ветками елочек, следил за каждым его шагом.